Я открыто угрожал, так как знал, что нехейцев не остановят стены и должности. Они придут и все здесь сровняют с землей. Надо будет, за одного нехейца они возьмут город штурмом. Своим авторитетом они не рисковали и границ дозволенного не знали. Такие они были от природы.

Маг побледнел и поспешно сказал:

— Подождите, я доложу по команде.

Быстро покинул коридор и вскоре явился в сопровождении того же маленького серого человечка. Теперь на лице серого не было былой предупредительности, он зло посмотрел на меня и стал почти шипеть, не в силах удержать рвущееся из него раздражение:

— Не надо угрожать, юноша, кроме вас в городе есть еще ваши друзья. Ваша невеста тоже здесь. И мы можем решить вопрос не так мирно, как хотелось бы.

— Да пожалуйста! — Я рассмеялся ему в лицо. — Вы меня только освободите от обузы. Меня в степи обманули и подсунули орчанку. Так что спасибо за помощь. Я не мог отказаться от нее, не навлекая на себя гнев степных вождей, так пусть он падет на королевство с вашей помощью. Жду вас в своей камере.

Казалось, коронера хватит удар, он стал красным как вареный рак и начал хватать ртом воздух. Потом тихо, еле слышно выдавил:

— В общую камеру его.

Опять тюрьма, и снова общая камера. Моя жизнь разбита на этапы, как у рецидивиста, от тюрьмы до тюрьмы, а между ними гонки, схватки и спасение девиц. Какой-то замкнутый круг получается. Кроме того, довольно странный арест по навету. Исходя из "теплой" встречи, желания тюремщиков меня избить и того, что меня снова сажали в общую камеру, я сделал вывод, что справедливого разбирательства ожидать не стоит. Еще я стал догадываться, что без Рока здесь не обошлось. Сей смотритель за светлым миром решил привести в исполнение свои угрозы, не затягивая с вопросом моего устранения. Даже изменил своей привычке делать все неспешно, растягивая, как обычно, на годы и столетия свои дела. Неужели я так сильно ему насолил? Или это месть за Худжгарха? Об этом стоит подумать на досуге. Кроме того, надо как-то обеспечить безопасность своей новой родни. Не думаю, что угрозы серого были пустым звуком.

Камера, куда меня привели, оказалась небольшой, с одним окошком у потолка, под которым сидели двое. Всего в камере было десять арестантов, и от их немытых тел шел затхлый вонючий дух. Куча прелой соломы на полу. Вот и вся обстановка.

Я подождал, пока дверь закроется, и только потом прошел к тем двоим, что сидели у окна. Они с интересом смотрели на меня, ожидая, что будет дальше. А дальше я подал знак воров и бандитов — скрещенные пальцы на руках, сами руки сложены на груди.

Этот знак показал мне Кувалда. "Если когда придется сесть еще раз в тюрьму, — инструктировал он меня, — показывайте, милорд, воровской знак лихих атаманов".

Заправилы камеры с огромным удивлением посмотрели на меня и кивком пригласили присесть.

— Ты кто? — хрипло спросил невысокий, худой, но словно свитый из жил сокамерник.

— Студент из Азанара, — ответил я, усевшись рядом с ними.

Они внимательно меня изучали, и тот же недоверчиво спросил:

— Под кем ходишь, студент?

— Под Рыбой.

После этих слов напряжение несколько спало.

— Рыбу знаем, про Студента тоже наслышаны, Кровельщик поведал. Из благородных он. Какого-то авторитета с бригадой замочил, не помню, как звали, не подскажешь кого? — Жилистый лукаво посмотрел на меня.

— Медведя я грохнул и ребят его. Охоту на меня устроили, падлы. Демону продать хотели, пришлось защищаться.

Жилистый протянул лапу и с явным уважением представился:

— Веревка. А это Прун, — показал он на своего молчаливого товарища.

Мне пришлось пожать его руку.

— За что тебя сюда, Студент?

— Говорят, мешал посольству у орков, кого-то предал. Но, думаю, граф Саккарти счеты сводит.

— Знаем эту гниду, — кивнул Веревка. — Он, как прибыл в Бродомир, много наших посажал, а потом за серебро выпускал. Почти весь общак на него спустили. В карты играешь? — спросил он.

Я усмехнулся:

— После того как обыграл Туза, со мной играть не хотят.

Жилистый почесал затылок.

— Надо же, самого Туза, знаем мы его, был тут. — Он засмеялся. — Тогда и мы играть не будем.

Прун все это время молчал, сидел истуканом, не прислушиваясь и не проявляя интереса к разговору. На его бородатом лице застыло тупое равнодушие. Но неожиданно он ожил и обратился ко мне. Показал на окно и спросил:

— Вон видишь окошко, студент?

Я поднял глаза к потолку и потерял из виду обоих. Прун в это время молниеносно выбросил руку и попытался меня ударить. Надо отметить, он был очень быстр, но недостаточно проворен для меня. Перехватив его руку за кисть, не глядя на него, я отвел ее в сторону и, продолжая движение, ткнул ею жилистого. Веревка схватился за горло и захрипел. Я повернул кисть и, услышав треск, отпустил руку, только после этого посмотрел на Пруна. Тот схватился за руку, из которой торчал острый край кости, и взвыл. Рядом хрипел и сучил ногами жилистый, из его горла торчала рукоять заточки.

— Окно как окно, Прун, — спокойно сказал я. — Не понял только, зачем ты Веревку убил? Эй, там! — крикнул я сидящим у дверей. — Позовите стражу, скажите, что человека убили. — Я отодвинулся от обоих бандитов и стал ждать.

На стук и крики в камеру влетели стражники и, раздавая удары дубиной, устремились к нам. Пожилой тюремщик, не доходя пару шагов, остановился, покачал головой и сказал, обернувшись назад:

— Позовите господина дежурного надзирателя. А вы, господин хороший, — обратился он ко мне, — объясните, что здесь произошло.

— Даже не знаю, что сказать, господин надзиратель. — Я сознательно повысил стражника в должности и сокрушенно покачал головой. — Они беседовали. А потом этот, — показал рукой на стонущего Пруна, — ударил этого, — показал я на Веревку. — Все произошло очень быстро. Больше ничего я заметить не успел.

Разговаривая со стражником, частью своего слоеного сознания в это же время размышлял о странностях моего заключения. То, что Прун и Веревка собирались меня убить в камере и для этого меня сюда поместили, мне стало понятно. Но я не понимал, почему так быстро, до всякого разбирательства и предъявления мне официальных обвинений. Может быть, у них нет мало-мальских доказательств моей вины, а по письму графа осудить меня навряд ли получится. Зато можно огрести кучу неприятностей. Местное законодательство я знаю лучше их. Нет, тут что-то другое.

Меня сразу стали бить, не обращая внимания на то, что я аристократ, нехеец, студент магической академии, несовершеннолетний и вина моя не доказана. Со мной стали обращаться как с бродягой сразу, как только ворота тюрьмы за мной закрылись. Потом это поспешное покушение. Но сам смысл покушения и столь сурового отношения ускользал от меня.

Мои размышления прервал дежурный надзиратель, он вошел в сопровождении мага, осмотрел тело и приказал вынести его. Пруна вывели. Со мной никто беседы не вел, и я наконец понял, что меня здесь уже похоронили. Зачем вести беседы с тем, кто уже мертв, хотя еще дышит, говорит и ходит. Однако опасности подвергаюсь не только я, но и мои друзья, и моя будущая невеста тоже. Невеста! — прострелило мой мозг озарение. Вот что главное. Ее хотят убить, как и меня. А потом свалить вину за ее смерть на меня. Типа меня убили, после того как я убил Гангу. Справедливость восторжествовала, и правосудие свершилось. Осудить того, кому оказал честь великий хан, кому общество отдало избранницу Отца, просто так не получится. Ганга девушка мудрая, она дойдет до короля, если надо, пошлет сообщение деду. Об этом она уже предупредила стражника. Такая каша завертится, что будут искать виновных уже среди местных. Граф отмоется, скажет, что обязан был предупредить о странностях прикомандированного студента, и ему поверят, а вот крайними останутся местные. Какой отсюда вывод? А вывод простой: от нас постараются избавиться. После нашей смерти разбираться уже не будут, напишут отчеты, сообщат в степь, и все шито-крыто.