— Я поговорить, студент, — сказал он, заметив, какое впечатление произвело его появление в нашем лагере.

Я улыбнулся и с искусственной добротой в голосе, словно заботливый отец, произнес:

— Слушаю тебя, сынок.

Жулик захлопал глазами, уставился на меня, как на неведомое чудо, и возмутился:

— Какой я тебе сынок, студент? Ты не перегрелся у костра, случаем? — Он раздраженно заелозил на скамеечке, которая жалобно заскрипела под его весом. Маленькие глазки походного интенданта открылись шире и стали меня буравить.

— Ну как же, любезнейший! Еще не так давно вы изволили заметить, что я для вас отец и мать, и даже больше! — Я постарался изобразить удивление и с отеческим осуждением, как взрослый на малолетнего проказника, вперил взгляд в снабженца.

Тот почесал лысый затылок и, подумав немного над моими словами, с кривой улыбкой, которая показывала его недовольство, ответил:

— Так это… я образно выразился. Так сказать, в знак благодарности за помощь.

— А-а, — разочарованно протянул я, — тогда другое дело. Что на сей раз привело вас, уважаемый, к нам в табор?

— Приданое орчанки, студент, — незамедлительно и по-деловому ответил толстяк, сложил пальцы, похожие на сосиски, в замок и продолжил: — Хочу его выкупить у тебя.

Ганга, хлопотавшая у костра, и магистр, который всегда крутился рядом с нашей поварихой, когда она готовила, внимательно на него посмотрели. Я покосился на них, перевел взгляд на толстого жулика и протяжно произнес:

— Интересно… Миллион золотых, уважаемый, и это не обсуждается, — с самой доброй улыбкой, какую мог натянуть на свое лицо, ответил я.

— Что-о-о? Студент, ты не ударился головой? Ему цена тысяч пятьдесят — шестьдесят, а ты миллион просишь! — Толстяк даже подпрыгнул на скамейке, услышав мое непомерное требование.

— Тогда вон с Гангой разговаривай. — Я сразу стал равнодушным и потерял интерес к снабженцу. — Это ее приданое.

Вытянул ноги и стал греться у костра, больше не обращая на снабженца внимания. Тот согласно кивнул и повернулся к орчанке.

— Рена, что у вас в повозках? — пропел он.

Девушка гордо вскинула голову и резко ответила:

— Я — тана!

— О, простите великодушно! — засуетился толстяк. — Конечно, конечно, тана. Так что в повозках? — Его голос сочился патокой, а пухлые щеки раздвинулись в улыбке.

— Я не знаю, — ответила орчанка и кивнула в мою сторону, — он знает.

Снабженец вновь повернулся ко мне, несколько сбитый с толку, но весьма решительно настроенный продолжить разговор.

— Может, вы, тан, скажете, что там? — быстро сориентировался пройдоха, вместо "студента", как обычно он обращался ко мне, называя меня таном.

— А вам зачем? — сделал я вид, что не понимаю, для чего ему нужна эта информация.

— Как — зачем? — Толстяк стал терять терпение. — Я уже сказал, что хочу купить содержимое обозов.

— А я уже ответил вам, уважаемый, что это стоит миллион. — Я говорил обманчиво устало и безразлично, хотя знал, что в повозках товара наберется тысяч на сто — сто пятьдесят. Шелк и жемчуг были только в фургоне Ганги, в остальных — отлично выделанные шкуры, парусина и пеньковые канаты, что очень ценились в Вангоре и в империи у корабелов. По качеству не уступали тем, что делали лесные эльфары, но стоили гораздо дешевле.

— Но это же несерьезно! — воскликнул снабженец и зло зыркнул на меня. Но через мгновение его взгляд опять стал обычным. — Там не может быть товара на мил-ли-он. — Последнее слово он произнес по слогам и очень твердо.

— Не может, — согласился я и еще больше удивил толстого торгаша.

— Тогда зачем… вы, тан, просите миллион? — Он был сбит с толку.

Я пожал плечами и ответил:

— Торговаться я не умею, вот и назначаю сумму, от которой можно немного спустить.

Снабженец снова сложил пальцы в замок и уставился на меня. Он некоторое время что-то обдумывал и наконец спросил:

— Немного — это сколько?

— Ну не знаю… — Я поднял глаза к небу, ища там ответ, потом вернулся к толстяку. — Для начала тысяч пять, наверное, — вроде как нерешительно ответил я.

— Пять! — ахнул снабженец. — Пять тысяч! Да мы сто лет так торговаться будем. Умрем и не успеем порешать, — подвел он итог моему предложению, сложив губы куриной гузкой.

— А что вы хотите? — сделал удивленное лицо я. — Я не хочу, чтобы мою невесту обманули.

Услышав это, Ганга одарила меня самой очаровательной улыбкой, какую только могла сыскать у себя где-то глубоко в запасниках души. Блеснули небольшие клыки и скрылись за маской скромницы, потупившей взгляд.

Толстяк беспомощно огляделся, остановил свой взор на магистре и сказал:

— Луминьян, может, вы поможете мне, а то этот молодой человек не до конца понимает свою выгоду.

— Если мне позволят, то я смогу с вами поторговаться и найти выгоду продавцу и покупателю, — размеренно, с достоинством ответил магистр.

Я видел, что натура идриша берет в нем верх над магом и старик готов броситься в схватку.

— Да, конечно, учитель, прошу вас защитить наши интересы, — обратился я к нему и сел поудобнее, приготовившись смотреть и слушать начинающееся представление.

Оба противника стали предельно собранны. Луминьян размял руки. Толстый их потер ладонь об ладонь. Они, как борцы на ковре, приглядывались друг к другу прежде, чем нанести удар своим предложением, и оценивали квалификацию соперника по позе, движению рук. В то же время они производили впечатление игроков в покер. Вот так будет правильнее: как борцы на ковре, которые вышли помериться силами за игрой в покер.

— Уважаемый магистр, я не знаю, что находится в повозках, но готов все это приобрести за семьдесят тысяч, — нанес пробный удар толстый.

— Вы просто не представляете, мой друг, что может отдать народ за всенародную невесту. Это вам не бедная дочь какого-нибудь барона или графа, за которой дают гораздо больше, чем предлагаете вы. И поэтому понятно стремление моего ученика стать миллионэ́ром. Ведь невеста является принцессой. — Магистр парировал легко и удвоил ставку, при этом попытался провести болевой прием на руку, прячущую карты.

— Да вы шутите, магистр, — спокойно возразил соперник, уйдя от болевого и делая подножку. — Даже за дочкой короля не дают миллион.

Оба были в своей стихии и обменивались первыми ударами, проводя разведку боем. Как показали дальнейшие события, это были титаны торговли. Оба находили веские аргументы и контрдоводы, обосновывая свою цену. Оба совершили по шесть подвигов Геракла на почве торговли, показывая чудеса изворотливости и красноречия. Несколько раз дело чуть не дошло до рукопашной.

Толстяк божился, что он очень беден и еле сводит концы с концами. Но я подумал, что он не смог свести концы только потому, что они очень длинные. Кричал, что магистр хочет его разорить и пустить по миру его детей, и еще громче кричал: "Детей пожалейте!" — потрясая при этом кулаками.

Ганга сидела с открытым ртом, переводя взгляд с одного на другого. Фома невозмутимо варил кашу, забытую орчанкой. Гради-ил ушел в медитацию. Никто не заметил, как на берег вылезла Краля и подставила брюшко для чесания. Я не задумываясь, поглощенный созерцанием мастер-классом, чесал ее.

За то время, что шел торг, я узнал много нового. Оказывается, магистр был сыном барона и служанки-идриши. А толстяк — сыном поварихи и какого-то графа. Оба бастарда учились и содержались в одном приюте и били друг друга в детстве. Все это они припомнили в ходе перепалки. Толстяк несколько раз вставал и делал вид, что уходит, а магистр останавливал его, делая новое предложение. В конце концов они сошлись на ста десяти тысячах.

— Сто десять тысяч, Ирридар, минус мои пять процентов, — повернулся ко мне довольный магистр. Он весь вспотел и был взъерошен, как облезлый орел после схватки, общипанный, но непобежденный.

— Я согласен, если к этим тысячам уважаемый снабженец добавит эти пять процентов, — как можно спокойнее ответил я.