Воскресение в иудаизме и христианстве: расхождение концепций

Общая ошибка многих исследований о воскресении Иисуса – предположение, согласно которому христианские источники дают нам относительно целостную и непротиворечивую картину того, что имели в виду последователи Иисуса, говоря, что он воскрес из мертвых[2399]. Такое заявление едва ли оправдано, если вспомнить разнообразие идей, надежд и ожиданий, связанных с воскресением как в иудаизме периода Второго Храма, так и в раннем христианстве[2400]. Хотя воскресение, как подчеркивает Николас Томас Райт[2401], не было просто метафорой «жизни после смерти», а означало некое восстановление жизни во плоти после «жизни после смерти» – эта жизнь во плоти воображалась очень по-разному. Например, Дан 12:2–3 декларирует, что праведники воссияют, как звезды; 2 Мак 7:9–23, 2 Вар 50:2–4 и Ор. Сив 4:179–191 ожидают, что к усопшим вернутся плоть, дух и жизнь; Мк 12:25 говорит, что воскрешенные из мертвых будут жить, как ангелы; Мк 6:14 свидетельствует о вере в воскресение как новое воплощение. Более того, по-разному мыслятся и взаимоотношения между мертвым и воскрешенным телом. Если, например, Иез 37:1–14 и Дан 12:2–3 исходят из того, что кости и мертвая плоть умерших составят «материю», которая будет использована при воскресении, 2 Мак 7:22–23 и 7:28 сравнивают воскресение мучеников с творением ex nihilo: даже если от земной жизни мученика ничего не осталось, Бог властен воскресить его из ничего[2402]. В отношении к воскресению Иисуса в Новом Завете это разнообразие мнений, насколько мы можем судить, заметно сужается, однако не исчезает полностью. Некоторые древнейшие тексты, скажем, Флп 2:9–11[2403], говорят о воскресении Иисуса как о вознесении на небеса[2404]; другие, такие как 1 Кор 15:35–50, проявляют интерес к отличительным особенностям жизни по воскресении; третьи, например Ин 20:25, подчеркивают ее неразрывную связь с земным существованием[2405]. В то же время гностические писания либо отрицают, либо решительно переосмысляют телесный характер воскресения Иисуса[2406]. Это неудивительно, учитывая характерное для гностической мысли отрицательное отношение к тварному миру. Гностические диалоги, связанные с периодом после воскресения, изображают, как воскресший Иисус преподает немногим избранным эзотерическое учение[2407]. Как бы ни объяснять такое развитие предания[2408], оно, несомненно, представляет собой одну из ветвей христианской традиции. Такое разнообразие должно бы предостеречь интерпретаторов, слишком быстро приходящих к выводу о том, что у ранних христиан, в отличие от их современников-иудеев, имелась единая и четкая концепция воскресения, основанная на опыте общения с воскресшим Иисусом.

С этим же вопросом связана проблема языка. Дейл Эллисон отмечает, что «значение видения определяется психическим миром того или тех, кто его видит»[2409]. Глаголы ἀνίστηµι и ἐγείρω и соответствующее им существительное ἀναστάσις лучше всего выражали то представление, которое сложилось в рамках апокалиптического мировоззрения последователей Иисуса. «Восстание» буквально означает пробуждение от сна; таким образом, эта терминология носит метафорический характер[2410]. Метафора сравнивает два относительно несвязанных предмета – и тем самым создает между ними одновременно и связь, и противоречие[2411], и интерпретатор не должен заранее считать, будто он знает, в чем сходство, а в чем различие. Независимо то того, как влияют иудейские эсхатологические надежды на истолкование новозаветных упоминаний о воскресении Иисуса, – все же эти надежды не полностью определяют смысл упоминаний. И в дальнейшем очень желательно увидеть исследования, посвященные взаимосвязи того языка, на котором говорится о воскресении, и тех впечатлений и переживаний, благодаря которым возник этот язык.

Явления воскресшего Иисуса

Едва ли стоит сомневаться, что последователи Иисуса были твердо убеждены: они видели Иисуса живым. Более того, они были убеждены, что видели именно некую форму телесной жизни и что человек, представший перед ними, был тем самым, недавно распятым Иисусом. Однако можно долго спорить о том, насколько психология, медицина, кросс-культурная антропология способны восстановить для нас ситуацию, породившую это убеждение[2412]. Древнейшие известные нам сообщения не только скудны, но и разноречивы.

Древнейший и наиболее ценный материал для историка, желающего воссоздать пасхальные события, находится в Первом послании к Коринфянам (1 Кор 15:3–9). Автобиографическое замечание Павла о его встрече с воскресшим Иисусом в 1 Кор 15:8–9 – единственное свидетельство очевидца о явлении Иисуса после воскресения. Столь же важен список других свидетелей, который мы находим в предании, сохраненном в 1 Кор 15:3–7. Специалисты, по большей части, прослеживают ядро предания, сохраненного в стихах 3–5, вплоть до первых лет после самих событий. Этот отрывок обычно исследуется в сравнении с другими новозаветными сообщениями, в попытках опознать тех, кому являлся Иисус, и определить порядок явлений. Явления в 1 Кор 15:3–7 можно разделить на две группы: явления отдельным людям (Кифа, Иаков) и группам людей (двенадцать апостолов, пятьсот братий, все апостолы). Первая категория явлений особенно интересна: и традиция, предшествующая посланиям апостола Павла, и Евангелия отдают предпочтение первому роду явлений. Нетрудно заметить, что традиция, переданная Павлу, подчеркивает первостепенную роль апостола Петра – как первого свидетеля явлений Иисуса – и в этом согласуется с преданием, сохраненным в Лк 24:24[2413]. До-Павлова традиция схожа с повествованием Луки и еще в одном отношении: она не упоминает о том, что Иисус являлся женщинам, – и в этом расходится с рассказами Матфея и Иоанна. Согласно Мф 28:9–10, Иисус сперва явился Марии Магдалине и другой Марии, нашедшим пустую гробницу. Согласно Ин 20:11–18, первым увидела Иисуса Мария Магдалина, плакавшая возле гробницы[2414]. Эти упоминания показывают, что о первом явлении Иисуса было два основных представления: в одном на первый план выходил Петр, во втором – Мария Магдалина. Критическая оценка этого материала требует не только оценить, сколь вероятно подавление одного предания другим или создание рассказа «с нуля»[2415], – требуется еще и воссоздать динамику власти в Древней Церкви, а также соперничающие традиции, связанные с вопросами лидерства, апостольского авторитета и роли женщин[2416].

У 1 Кор 15:3–9 есть и другая сторона, которую тоже нужно исследовать. Павел сравнивает собственную встречу с воскресшим Христом с тем, как воскресший Иисус прежде являлся другим свидетелям, хотя его собственный опыт отстоит от их опыта примерно на три года. В каждом случае он использует одно и то же слово ὤφθη, пассивную форму ὁράω; это заставляет предположить, что все эти случаи, включая и его собственный, носили визуальный характер. Риторический вопрос Павла в 1 Кор 9:1: «Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего?» (οὐχὶ Ἰησοῦν τὸν Κύριον ἡµῶν ἑόρακα) до странности напоминает Ин 20:18 («Возвещает ученикам, что видела Господа» [“Ἑώρακα τὸν Κύριον”]) и Ин 20:25 («Мы видели Господа» [“Ἑωράκαµεν τὸν Κύριον”]). Это, однако, не означает, будто все разделяли убежденность Павла в том, что Иисус явился ему именно так же, как и остальным. У нас есть по меньшей мере одно сообщение, в котором случай Павла четко отделен от других, произошедших непосредственно после распятия. Лука разносит по времени явления Иисуса ученикам (Деян 1:3) и явление Павлу (Деян 9:1–9), ставя между ними вознесение Иисуса (Деян 1:6–11; Лк 24:50–51). Затем Лука описывает, как Иисус явился Павлу на пути в Дамаск – как осиявший Павла свет с небес и говоривший с ним голос. Впечатления попутчиков Павла еще более «туманны»: по одной версии, они слышали голос, но ничего не видели (Деян 9:7), по другой – видели свет, но не слышали голоса (Деян 22:9).