А) Негативное представление. Сторонники негативной оценки зачастую опираются на теорию, согласно которой отрывок прошел серьезную христианскую редактуру, призванную путем пропусков и правок скрыть изначально критические замечания Иосифа об Иисусе. Роберт Эйслер, Эрнст Баммель и другие разработали сложную реконструкцию этой редактуры, в которой слова с изначально отрицательными коннотациями будто бы заменялись очень близкими, но положительными по смыслу выражениями. Благодаря такой тонкой работе христианских редакторов «софист и шарлатан» (σοφιστής γόης) превратился в «мудреца» (σοφὸς ἀνήρ); Иисус, «завлекший» (απήγαγετo) в свой обман множество иудеев и греков, теперь «привлекал» их к себе (ἐπηγάγετο); «обманутые» Иисусом (ἀπατήσαντες) стали «любящими» его (ἀγαπήσαντες); тот, кто учил «необычному» (τὰ ἀήθη), сделался учителем «истины» (τἀληθῆ)[1816]. Баммель, однако, отвергает идею, согласно которой значительные элементы отрывка при редактуре были опущены[1817].

Другие ученые, придерживающиеся того же взгляда, полагаются скорее на теорию лакун. Эйслер, например, полагает, что в изначальном описании смерть Иисуса сопровождалась мятежом в Иерусалиме. Негативно окрашенное слово «мятеж» переводит χριστιανοί в разряд большой группы «мятежников», к которым Иосиф относится неодобрительно. Такая характеристика могла поместить Иисуса в длинный ряд смутьянов и обманщиков, фигурирующих в книгах Иосифа – таких как Февда (И. Д. XX, 5.1), Египтянин (И. Д. XX, 8.6; И. В. II, 13.5) и другие «лжепророки», ψευδοπροφῆται (И. В. VI, 5.2)[1818]. Отрицание сомнительных мессианских пророчеств – ключевая стратегия, которую избирает Иосиф в религиозной интерпретации Иудейской войны (И. В. VI, 5.4); маловероятно, что к раннехристианским интерпретациям мессианства он относился более снисходительно[1819]. Теккерей приводит и другие аргументы в пользу негативного прочтения, показывая, что выражение «охотно принимали» (или «с восторгом принимали») употребляется в сочинениях Иосифа в положительном смысле лишь один раз (И. Д. XVIII, 3.1); в других случаях оно относится к тем, кто принимал учение Иуды Галилеянина (XVIII, 1.1) и других заговорщиков (XIX, 2.3)[1820]. Рейнах считает также термин «изумительные деяния» (παραδόξων ἔργων) по сути негативным[1821]. Полученное в результате негативное изображение Иисуса как обманщика, колдуна (шарлатана) и политического смутьяна значительно приближает Иосифа к талмудическим преданиям об Иисусе (вав. Санх 43а). Следствия этого глубоки и значительны для понимания самого Иосифа: выходит, что он вставил в свою историю краткую полемику против христиан, отдалив от христианства собственные представления об иудаизме[1822].

Б) Позитивное представление. Поскольку слова σοφὸς ἀνήρ в контексте творений Иосифа помещают Иисуса в очень хорошую компанию[1823], другие ученые полагают, что Иосиф описывает его вполне доброжелательно. Ричард Лакёр предположил как-то, что в течение десятилетий после Иудейской войны Иосиф Флавий оставался в иудейском сообществе отверженным и потому искал поддержку везде, где мог ее найти – в том числе и у христиан[1824]. Однако для того, чтобы искать поддержки у христиан, исторический момент, пожалуй, был совсем неподходящий. Иосиф Клаузнер предложил более вероятную гипотезу: Иосиф Флавий был заинтересован в восхвалении различных миролюбивых иудейских партий и движений – фарисеев, ессеев, отчасти саддукеев и в какой-то, пусть и небольшой мере, возможно, и христиан[1825]. С одной стороны, он старается не хвалить Иисуса больше необходимого, но с другой, не обвиняет его ни в каких серьезных грехах, поскольку, как мы видим по Тациту и Светонию, греки и римляне того времени склонны были по-прежнему связывать христиан с иудаизмом[1826].

Возможно, такое прочтение стоит подкрепить указанием на множество религиозных лидеров, не призывавших к насилию, о которых Иосиф Флавий отзывается нейтрально или даже с симпатией. Это и сам Иаков, которого Иосиф считает злосчастной жертвой политических интриг Анана младшего (И. Д. XX, 9.1)[1827], и Иоанн Креститель, благородный учитель праведности, безвинно пострадавший от паранойи Ирода Антипы (И. Д. XVIII, 5.2)[1828], и двое учителей, подговорившие своих учеников сбросить Иродовых орлов с Иерусалимского Храма, а затем павшие жертвами последней жестокости умирающего царя (И. В. I, 33.1–4; И. Д. XVII, 6.1–3)[1829], и пророк Иисус (Иошуа) сын Анана, несправедливо наказанный за свой плач по Иерусалиму, – пророчество его впоследствии оправдалось (И. В. VI, 5.3). В этих эпизодах множество популярных религиозных лидеров изображены нейтрально или даже благожелательно, как прискорбные жертвы возрастающих в обществе ожесточенности и произвола. Нейтральное или даже положительное изображение Иисуса вполне укладывается в эту картину.

Пол Уинтер отмечает в писаниях Иосифа сильную неприязнь к Пилату[1830]: возможно, ненависть к Пилату вызвала симпатию к его жертвам (ср.: Филон, О посольстве к Гаю 38)[1831]. Действительно, из И. Д. XVIII, 3.4, идущего сразу за Свидетельством, можно сделать вывод, что смерть Иисуса была еще одним из «плачевных событий» (τι δεινὸν) во время правления Пилата[1832]. Клаудия Зетцер предполагает, что стойкость христиан-современников Иосифа могла вызывать у него уважение[1833]. Некоторую поддержку этому предположению можно увидеть и в том, что Тацит, не сторонник христианского superstitio, «суеверия», все же с некоторым сожалением пишет о несправедливых гонениях и казнях христиан при Нероне, в 60-х годах, когда христиане, по-видимому, были одной из групп, пострадавших сильнее всего (Анн 15.44)[1834]. Впрочем, χριστιανοί не «истощились» (ἐπέλιπε), несмотря ни на смерть их основателя, ни на нероновские преследования, ни на великое иудейское восстание против Рима. Заключительная реплика Иосифа Флавия о том, что они существуют и поныне, вполне возможно, отражает репутацию стойкости и упорства, которую они заслужили собственной кровью как в Риме, так и за его пределами. В век грандиозных политических и религиозных переворотов такая стойкость, несомненно, могла вызывать как минимум сдержанное восхищение – пусть и с безопасного расстояния[1835]. Далее, против гипотезы о негативном описании Иисуса говорит то, что Иосиф Флавий, отозвавшись об Иисусе отрицательно, неминуемо заслужил бы от Оригена яростную отповедь[1836]; однако нам о таком неизвестно. Напротив, Иосиф Флавий стал для отцов Церкви не противником, а важнейшим историком – и помощником в апологетике.

Если Иосиф Флавий позволяет нам мельком увидеть то, что мог знать об Иисусе аристократ из Палестины, то Тацит и Светоний приоткрывают завесу над тем, что могли знать о нем римские историки на рубеже I–II вв. н. э. Хотя по своему, так сказать, историческому качеству эти два свидетельства резко различаются, каждое из них по-своему ценно для понимания того, как и в какой форме предания об Иисусе доходили до «внешних» – аристократов из Рима.