Если это последнее объяснение правдоподобно – то в контексте какого же праздника на самом деле умер Иисус? Если древнейшее известное нам упоминание о его смерти в контексте Песаха и Хаг ха-Маццот объясняется (только) тем, что сам Павел писал свое послание в дни иудейской Пасхи и, соответственно, думал о ней, – то насколько вероятно, что эта связь существовала и до Павла? Иначе говоря, если первое отождествление смерти Иисуса с Песахом и Хаг ха-Маццот вызвано лишь размышлениями Павла о богослужебном годе – можно ли полагать, что за этими событиями и прежде была какая-то историческая связь? На первый взгляд такой вопрос может показаться надуманным, однако если мы сопоставим его еще с двумя факторами, окажется, что он достоин размышлений. Первый из этих факторов – нечто подозрительное в праздничном Sitz im Leben Тайной Вечери и смерти Иисуса. Смит, Томас Уолтер Мэнсон, Фрэнсис Кроуфорд Бёркитт, Этьен Нодэ, Джастин Тейлор – все они отмечали в канонических рассказах о Страстях элементы, указывающие на то, что изначальный «фон» Тайной Вечери и распятия не соответствовал Песаху. Смит не высказывал по этому вопросу определенных суждений, оставаясь на позиции агностика; прочие предлагали Суккот, Хануку и Шавуот[762]. Если связь смерти Иисуса с Песахом и Хаг ха-Маццот впервые возникла через двадцать лет после самого события (во время написания Первого послания к Коринфянам) – и далее, если она связана только с тем, что Павел писал в дни иудейской Пасхи и, соответственно, думал о ней, – быть может, исторической связи между этими событиями и праздником Песаха не было вовсе? Второй фактор – отсутствие всякого пасхального контекста в двух формулировках, которые возникли еще до Павла. Он цитирует их в том же Первом послании к Коринфянам: это слова установления Вечери Господней и символ веры, в котором говорится о распятии, погребении, воскресении и явлениях Иисуса. Ни там, ни там нет никаких указаний на то, что события, о которых идет речь, происходят в дни Песаха и Хаг ха-Маццот. Предание о смерти и воскресении Иисуса, которое Павел «принял» и затем «преподал» коринфянам (15:3–5)[763], гласило лишь, что Христос умер за грехи наши, по Писаниям, был погребен, затем, также по Писаниям, воскрес из мертвых и явился Кифе, а затем двенадцати[764]. Что же касается предания о Вечере Господней, которое Павел «от самого Господа принял» (1 Кор 11:23–26)[765] – то пусть даже в некоторых его подробностях и можно увидеть указания на Песах[766], прямо в нем ничего подобного не сообщается, а говорится лишь, что Иисус установил Вечерю «в ту ночь, в которую предан был» (1 Кор 11:23)[767]. Отсутствие пасхального контекста можно объяснить по-разному: возможно, эти предания – лишь выдержки из пространного рассказа о Страстях, в котором Пасха упоминалась[768]; возможно, Павел опустил этот контекст сознательно, желая выгоднее подчеркнуть свои аргументы[769]; возможно и то, что слова, установившие Тайную Вечерю, были независимы от преданий, впоследствии связавших евангельские рассказы о Страстях с Песахом и Хаг ха-Маццот: так предполагают Нодэ и Тейлор[770]. Однако, учитывая подозрения относительно евангельского пасхального контекста, высказанные выше, можно предположить и то, что отсутствие пасхального «фона» в преданиях, ставших основой Первого послания к Коринфянам, раскрывает перед нами раннее (изначальное?) представление о том, что Страсти Иисуса не имели подобного Sitz im Leben; и этот вопрос требует дальнейшего изучения. Заключение Подведем итоги. Специалисты, изучающие Новый Завет, уже исследовали то, как Иисус относился к иудейским праздникам, по меньшей мере в четырех аспектах: датировка и символическое значение Тайной Вечери и распятия; календарь, которому следовал Иисус; праздничный контекст его смерти и вопрос о том, до какой степени его общественная деятельность включала в себя паломничества в Иерусалим. Сведений мало, и это мешает нам узнать что-либо новое, однако мы все же можем надеяться на некоторый прогресс в двух темах: в пересмотре хронологии миссии Иисуса в Евангелии от Иоанна и у синоптиков – и в новом исследовании Первого послания к Коринфянам в свете странностей, связанных с праздниками в нарративе Страстей. Арамейский язык, Иисус и таргумы Брюс Чилтон Вступление: развитие арамейского языка и появление таргумов Арамейский язык пережил закат Персидской империи как лингва франка Ближнего Востока. Его приняли и евреи, и иные народы, те же набатеи и пальмирцы. Арамейские части Еврейской Библии (фрагменты Книг Даниила и Ездры) – это, помимо прочего, знак серьезных перемен в языке иудейской религии. Авраам был арамеем еще до того, как иврит оформился в отдельный язык, – хотя варианты арамейского, сменявшие друг друга за всю его долгую историю, поразительно различаются. Возможно, отчасти евреи приняли арамейский в период владычества персов именно потому, что отдаленно помнили о его родстве с ивритом – правда, не следует забывать, что от иврита он отличается, и весьма существенно. К эпохе Иисуса арамейский стал общим языком Иудеи, Самарии и Галилеи (хотя диалекты, конечно, разнились); иврит понимали люди образованные и/или ярые националисты; а знакомство с греческим было культурной необходимостью, особенно в деловом общении и взаимоотношениях с государственной бюрократией. Языковая ситуация в Иудее и Галилее требовала перевода Еврейской Библии на арамейский, чтобы большинство иудеев могли читать ее и молиться по ней в быту. Но пусть даже арамейские фрагменты Книги Левит и Книги Иова, найденные в Кумране, формально представляют собой таргумы, признакам таргума как литературного жанра они не соответствуют. В сущности, это «буквальные» переводы: в них слово в слово прослеживаются соответствия между еврейским оригиналом и арамейским переложением. Таргумы, созданные в эпоху раввинистического иудаизма, носят иной характер, однако прежде чем говорить о нем, мы должны принять во внимание местные диалекты арамейского языка, их связь с таргумами и их влияние на Иисуса. Представление этих диалектов в хронологическом порядке, основанное на датировке источников, ясно показывает, что арамейский, на котором написаны таргумы, в лингвистическом плане отличается от арамейского языка I столетия[771]: Держава Ахеменидов (500 до н. э. – 200 до н. э.: имперский арамейский [Александрия, Киликия, Эдфу, Элефантина, Бехистунская надпись; части Книг Даниила и Ездры]). Переходный период (200 до н. э. – 200 н. э.: аршакидский; хасмонейский [Иудея и Галилея], набатейский; негардейский; пальмирский; старосирийский [Эдесса]). Таргумы из Кумрана Таргум Онкелоса Таргум Ионафана Старосирийские Евангелия Региональный период (200 н. э. – 700 н. э.: вавилонский; христианский палестинский; иорданский; мандейский; самаритянский; сирийский; тивериадский; талмудический). Неофитский таргум I Таргум псевдо-Ионафана Таргумы к Ктувим Пешитта Период возрождения (700 н. э. – 1500 н. э.: ассирийский [нисибинский], деловые бумаги Каирской генизы [вавилонский; тивериадский]; арамейский периода гаонов; яковитский эдесский; современный мандейский). Фрагменты Каирской генизы Рейхлиновский кодекс пророков Документ из Национальной библиотеки Франции, (неверно) помеченный как Hébreu 75 Фрагментарный таргум вернуться См. выше: «The Festal Sitz im Lebenof Jesus’ Death». вернуться О 1 Кор 15:3–7 как изначальном (хотя, возможно, и подвергшемся позднейшей редактуре) предании см.: P. Winter, «1 Corinthians XV 3b-7», NovT 2 (1957–1958): 142–150, цит. с. 142–143; R. H. Mounce, «Continuity of the Primitive Tradition: Some Pre-Pauline Elements in 1 Corinthians», Int 13 (1959): 417–424, цит. с. 418–420; B. Gerhardsson, Memory and Manuscript: Oral Tradition and Written Transmission in Rabbinic Judaism and Early Christianity (trans. E. J. Sharpe; Lund: Gleerup, 1961), с. 290–297, 299–300, 322–323; A. M. Hunter, Paul and His Predecessors (rev. ed.; London: SCM, 1961), с. 15–16; R. H. Fuller, The Formation of the Resurrection Narratives (New York: Macmillan, 1971), с. 9–10, 199–200 (прим. 1–3); Conzelmann, 1 Corinthians, с. 250–252, 254, особ. библиографические источники на с. 250, прим. 15, с. 254, прим. 54; J. Kloppenborg, «An Analysis of the Pre-Pauline Formula in 1 Cor 15:3b–5 in Light of Some Recent Literature», CBQ 40 (1978): 351–367, цит. с. 351–352; G. Sellin, Der Streit um die Auferstehung der Toten: Eine religionsgeschichtliche und exegetische Untersuchung von 1 Korinther 15 (FRLANT 138; Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1986), с. 236–237, особенно обзор работ на с. 237, прим. 23; M. D. Hooker, Not Ashamed of the Gospel: New Testament Interpretations of the Death of Christ (Grand Rapids: Eerdmans, 1994), с. 21–22; D. E. Garland, 1 Corinthians (BECNT; Grand Rapids: Baker Academic, 2003), с. 683–684; Keener, 1–2 Corinthians, с. 123. вернуться Все исследователи согласны в том, что формулировка, которую цитирует Павел, охватывает 1 Кор 15:3b–5, однако некоторые ограничивают ее 15:3b–4/5a или распространяют на 15:3b–6a/7 или даже 15:8 (такую версию предлагает Gerhardsson, Memory and Manuscript, с. 299); см. обзоры и библиографические данные: Fee, First Corinthians, с. 723, прим. 49, а также, вместе с соображениями авторов: J. Murphy O’Connor, «Tradition and Redaction in 1 Cor 15:3–7», CBQ 43 (1981): 582–589; D. M. Moffitt, «Affirming the ‘Creed’: The Extent of Paul’s Citation of an Early Christian Formula in 1 Cor 15,3b-7», ZNW 99 (2008): 49–73, особ. 49–52. вернуться Экзегеты уже отмечали: заявление Павла, что он принял установительные слова «от самого Господа», не исключает возможности, что сама традиционная формулировка была передана ему через посредников; об этом см. особенно: O. Cullmann, «‘Kyrios’ as Designation for the Oral Tradition Concerning Jesus», SJT 3 (1950): 180–197, цит. с. 180–191; W. R. Farmer, «Peter and Paul, and the Tradition Concerning ‘The Lord’s Supper’ in 1 Cor 11:23–26», Criswell Theological Review 2 (1987): 119–140; а также его немного переработанную статью под тем же заглавием в кн.: One Loaf, One Cup: Ecumenical Studies of 1 Cor 11 and Other Eucharistic Texts: The Cambridge Conference on the Eucharist, August 1988 (ed. B. F. Meyer; New Gospel Studies 6; Macon, Ga: Mercer University Press, 1993), с. 37–55. Однако см. также: Mounce, «Continuity of the Primitive Tradition», с. 420–422; R. P. Roth, «Paradosis and Apokalupsis in I Corinthians 11:23», LQ 12 (1960): 64–67; Gerhardsson, Memory and Manuscript, с. 320–22 (ср.: с. 296); Hunter, Paul and His Predecessors, с. 19–20; Jeremias, Eucharistic Words, с. 101–4, 188; Conzelmann, 1 Corinthians, с. 195–201; O. Hofius, «The Lord’s Supper and the Lord’s Supper Tradition: Reflections on 1 Corinthians 11:23b-25» (trans. B. D. Smith), в кн.: One Loaf, One Cup, ed. Meyer, с. 75–77 (перевод кн. «Herrenmahl und Herrenmahlsparadosis: Erwägungen zu 1 Kor 11, 23b-25», ZTK 85 [1988]: 371–408; репринт в кн.: Paulusstudien [2 vols.; WUNT 51, 143; Tübingen: Mohr Siebeck, 1989–2002], 1:203–240); Hengel, «Mahl in der Nacht», с. 119–123; Keener, 1–2 Corinthians, с. 98; а также более общее обсуждение возможных вариантов экзегетики: Barrett, First Corinthians, с. 264–266. вернуться С традициями Пасхи связываются различные черты Первого послания к Коринфянам (а именно 1 Кор 11:17–34): например, «хлеб» или «тело/плоть Иисуса» (1 Кор 11:23–24) связывается с «опресноками» или «плотью» «Пасхи» (пасхального агнца) (м. Псах 10:4); взятие чаши «после вечери» (1 Кор 11:25) – с третьей чашей Песах-Седер (O. Knoch, «‘Tut das zu meinem Gedächtnis’ [Lk 22,20; 1 Kor 11,24f]: Die Feier der Eucharistie in den urchristlichen Gemeinden», в кн.: Freude am Gottesdienst: Aspekte ursprünglicher Liturgie [ed. J. Schreiner; Stuttgart: Katholisches Bibelwerk, 1983], с. 36; см. также его немного переработанную статью «‘Do This in Memory of Me!’ [Luke 22:20; 1 Cor 11:24ff.]: The Celebration of the Eucharist in the Primitive Christian Communities» [trans. S. Keesmaat], в кн.: One Loaf, One Cup, ed. Meyer, с. 6); «новый завет» в крови Иисусовой (1 Кор 11:25) – с синайской «кровью завета» (Исх 24:8; E. B. Aitken, «τά δρώµενα καὶ τά λεγόµενα: The Eucharistic Memory of Jesus’ Words in First Corinthians», HTR 90 [1997]: 359–370, цит. с. 363, 368); питье чаши «в мое воспоминание» (1 Кор 11:25) – взято из формулы воспоминания на Песах-Маццот (Исх 12:14; 13:3, 9; Втор 16:3; Fee, First Corinthians, с. 553; Hengel, «Mahl in der Nacht», с. 147–148); осуждение за «нерассуждение о теле» (1 Кор 11:29) – аналог суда Яхве над египтянами. Более того – и в более общем плане – «ночь» (1 Кор 11:23) и «вечеря» соответствуют обстановке Пасхи (Исх 12:8; Jeremias, Eucharistic Words, с. 44–46; T. L. Brodie, «The Systematic Use of the Pentateuch in 1 Corinthians: An Exploratory Survey», в кн.: The Corinthian Correspondence [ed. R. Bierlinger, BETL 125; Leuven: Leuven University Press, 1996], с. 441–457, цит. с. 455; Keener, 1–2 Corinthians, с. 98, прим. 209); «возвещение» о смерти Иисуса (1 Кор 11:26) – новое прочтение истории Песаха (Исх 12:25–27; 13:8); а повторение установительных слов Иисуса соответствует воспоминанию истории Исхода во время Песах-Седер. Эти сопоставления в различных сочетаниях см.: у Higgins, Lord’s Supper, с. 35–36, 46, 49–55; Barrett, First Corinthians, с. 266–267, 270; J. K. Howard, «Christ Our Passover: A Study of the Passover-Exodus Theme in 1 Corinthians», EvQ 41 (1969): 97–108, цит. с. 105–108; и D. T. Adamo, «The Lord’s Supper in 1 Corinthians 10:14–22, 11:17–34», AfTJ 18 (1989): 36–38, цит. с. 44–45. Быть может, наиболее подробный обзор предложен недавно O. Betz, «Das Mahl des Herrn bei Paulus», в кн.: Aufsätze zur biblischen Theologie, vol. 2: Jesus, der Herr der Kirche (ed. O. Betz; WUNT 52; Tübingen: Mohr Siebeck, 1990), с. 217–251, цит. с. 219–220, 227–232, 234–238, 241–247, 250–251. Стоит отметить, что перечисленные экзегеты обнаруживают и другие, небиблейские параллели этим деталям. вернуться Так у Ханса Литцманна. Хотя он рассматривает все описание Вечери Господней у Павла как традиционную хабура (праздничную трапезу), однако отмечает, что «предание церковное, сохраненное Павлом в 1 Кор 11:23, ничего не знает об установлении Вечери Господней в вечер Пасхи, но говорит лишь о «вечере, когда Он был предан»»; Н. Lietzmann, R. D. Richardson, Mass and Lord’s Supper: A Study in History of the Liturgy (trans. D. H. G. Reeve; Leiden: Brill, 1979; репринт с дополнениями: H. Lietzmann, Messe und Herrenmahl: Eine Studie zur Geschichte der Liturgie [Berlin: de Gruyter, 1926]), с. 173 (цит.), 185. Можно добавить также, что, даже если предания о Тайной Вечере и о распятии/воскресении принадлежали скорее Павлу, чем до-Павловой традиции – или же были «основными и необходимыми компонентами всякой христианской проповеди» – как полагают некоторые в отношении 1 Кор 15:3b–5 (P. Bachmann, Der erste Brief des Paulus an die Korinther [ed.; KNT 7; Leipzig: Deichert, 1936], с. 432; также: A. Robertson and A. Plummer, A Critical and Exegetical Commentary on the First Epistle of St. Paul to the Corinthians [ICC; Edinburgh: T&T Clark, 1914], с. 332–333; R. C. H. Lenski, The Interpretation of St. Paul’s First and Second Epistle to the Corinthians [1937; repr., Columbus, Ohio: Wartburg, 1946], с. 632; Moffitt, «Affirming the ‘Creed’», с. 52), аргумент этот не теряет своей силы: можно возразить, что, хотя Павел в 1 Кор 5:7 связывает (быть может, достаточно случайно) смерть Иисуса с Песахом, он не считает эти два события неразделимыми – что видно из того, что в 1 Кор 11:23–26 и 1 Кор 15:3b–5 они остаются несвязанными. С этим спорит Фи, который видит указание на пасхального агнца во фразе «по Писаниям» в 1 Кор 15:3b (First Corinthians, с. 725). вернуться О рассказе о Страстях, стоящем за преданием о Вечере Господней, см.: Robertson and Plummer, First Corinthians, с. 243; Fee, First Corinthians, с. 549–550, 553–554; Aitken, «τά δρώµενα καὶ τά λεγόµενα», с. 367–368. О рассказе о Страстях, стоящем за символом веры, включающем в себя распятие, погребение, воскресение и явления ученикам, см.: Gerhardsson, Memory and Manuscript, с. 299–300; Moiser, «1 Corinthians 15», 24–25; J. D. G. Dunn, «Jesus Tradition in Paul», в кн.: Studying the Historical Jesus, ed. Chilton and Evans, с. 155–178, цит. с. 156–157; Garland, 1 Corinthians, с. 683–684; см. также: Klauck, 1 Korintherbrief, с. 108. вернуться Hengel, «Mahl in der Nacht», с. 117–119. Эта возможность вполне совместима с предыдущей: например, Герхардссон считает вполне возможным, что из обширного массива преданий о речах и деяниях Иисуса Павел выбирал «лишь то, что требовалось ему в данном контексте» (Memory and Manuscript, с. 299–300; цит. с. 299). вернуться Nodet and Taylor, Origins of Christianity, с. 119–120. Помимо Нодэ и Тейлора, отсутствие пасхального контекста в рассказе Павла о Вечере Господней отмечают: A. Schlatter, Paulus, der Bote Jesu: Eine Deutung seiner Briefe an die Korinther (Stutgart: Calwer, 1934), с. 324; Comzelmann, 1 Corinthians, с. 197, прим. 43; Hofius, «Lord’s Supper», с. 83–86, 104–105; M. L. Soards, 1 Corinthians (NIBCNT; Peabody, Mass.: Hendrickson, 1999), с. 239–240. Если Концельман, на основе 1 Кор 5:7, уверен, что Павел знал (предшествовавшую ему) интерпретацию смерти Иисуса как пасхальной жертвы, то Хофиус полагает, что «ритуальные акты, описанные в 11:23b, 11:24а и 11:25а, более соответствуют формальному благодарению перед едой и после еды, произносимому благочестивыми иудеями» (с. 86); а Нодэ и Тейлор заключают, что пусть даже в других местах Павел и «указывает на реальную связь Пасхи с Иисусом» (1 Кор 5:7), здесь он демонстрирует, что совершенно незнаком с рассказами о Страстях в синоптических Евангелиях (с. 119). Недавно Ханс Дитер Бец предположил, что хотя предание о Вечере Господней в 1 Кор 11:23–26 – это «своего рода цитата из более пространного повествования о Страстях», однако реальная прощальная трапеза Иисуса не была пасхальной («Gemeinschaft des Glaubens und Herrenmahl: Uberlegungen zu 1 Kor. 11, 17–34», ZTK 98 [2001]: 401–421, цит. с. 405, 408–409; цит. с. 405). вернуться Здесь я в первую очередь опираюсь на источник: Klaus Beyer, The Aramaic Language: Its Distribution and Subdivisions (trans. J. F. Healy; Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1986), хотя кое в чем с ним не согласен. См. также: Bruce Chilton and Paul Flesher, The Targums: A Critical Introduction (Waco: Baylor University Press, 2011). |
