Рассматривая сюжет Евангелий, необходимо взять в соображение и еще один вопрос. Как повествование соотносится с памятью? Свою собственную жизнь мы помним именно как сюжет, в повествовательной форме. Однако в изучении Евангелий утвердилось мнение, что изначально предание (кроме рассказа о Страстях) было разбито на мелкие отрывки и собрано воедино лишь евангелистом, по всей видимости, Марком. Кажется, Карл Людвиг Шмидт впервые сравнил Евангелие с нитью жемчуга, состоящей из отдельных жемчужин. Но что, если повествование неотделимо от памяти? И о себе, и о других мы мыслим как о героях и носителях определенных историй. «Какова твоя история?» (А если у кого-то нет истории – не связано ли это в наших глазах с психической ненормальностью?) Разумеется, это свойство памяти еще не гарантирует историчности Евангелий. Однако в его свете весьма вероятно то, что воспоминания об Иисусе носили характер повествования. А если так – вполне возможно, что среди евангельских повествований об Иисусе можно найти многие, истоки которых восходят к нему самому. Одно из них мы находим у Марка, другое у Иоанна, третье, возможно, в Q (или в прото-Луке). Быть может, были и другие, ныне навеки от нас сокрытые?

Быть может, в основе евангельского сюжета лежат краткие повествования о служении Иисуса, подобные тем, какие мы находим в рассказах о раннехристианской проповеди в Книге Деяний (например, Деян 2:14–39; 3:13–26; 10:36–43; 13:17–41)[1580]. По-видимому, они отражают взгляд Луки на эту проповедь, а возможно, также и практику его собственного времени. Быть может, они не столько содержат в себе раннюю традицию или практику, сколько воплощают ее – не как дословные цитаты, разумеется, но как примеры того, как это должно было происходить. Можно ли было оторвать повествование о смерти и воскресении Иисуса от рассказа о его речах и деяниях? Однако древнейший наш источник, апостол Павел, подытоживая переданную ему традицию проповеди, ничего не говорит о делах и учении Иисуса (1 Кор 15:3–8). Достаточно интересно, что Павел нигде не упоминает совершенных Иисусом исцелений и чудес. Однако он свидетельствует о том, что такие феномены имели место среди его последователей (1 Кор 12:9–10, 28) и что сам он исцелял больных своими руками (2 Кор 12:12). Почему же происходили эти чудеса, и к чему Павлу о них рассказывать, если они не воспринимались как продолжение трудов Иисуса, о чем и говорится в Деяниях? (Деян 2:43; 3:1–16). Разумеется, Павлу известны и слова Иисуса (например, 1 Кор 7:10–12), и, возможно, рассказ о Страстях (1 Кор 11:23: «…в ту ночь, в которую предан был»). Вслед за этим упоминанием идут слова установления Тайной Вечери (1 Кор 11:24–26), истолковывающие смерть Иисуса. Не похоже ли, что перед нами известный сюжет, всем знакомый, пусть даже о нем и не говорят, – или, по крайней мере, его не записали?[1581]

Целью этого раздела, несомненно, должно стать предположение об уместности предыдущих тем (жанров, критики редакций и критики сюжета) с исследованием исторического Иисуса. Это дает нам возможность хотя бы вкратце поговорить о том, почему в этом исследовании Иоанн не играет значительной роли.

Первая причина этого – внутренняя разобщенность нашей дисциплины. От Альберта Швейцера[1582] до Эда Сандерса[1583] исследованием Иисуса занимались в первую очередь ученые, уделявшие внимание синоптикам. В эту группу входят даже исследователи с широким кругозором, разнообразными интересами и самой различной направленностью, скажем, такие как Джон Доминик Кроссан и Николас Томас Райт[1584]. И если синоптики и Иоанн в чем-то расходятся, тем хуже для Иоанна, – такое отношение принято повсеместно. Однако в нынешнем поколении ситуация меняется, как свидетельствуют, среди прочих, труды Джона Мейера, Полы Фредриксен и Раймонда Брауна[1585]. (Быть может, парадоксально, что Иисус в знаменитой коде Швейцера выглядит более «иоанновским», чем «синоптическим»: «Он приходит к нам как некто неведомый… И говорит все те же слова: следуй за мной! И тем, кто к нему прислушивается, он открывает себя в мире, в трудах, в борениях, в страданиях – открывается как непостижимая и неизреченная тайна»)[1586].

Вторая причина – это изображение Иисуса у Иоанна, в особенности изображение его речей. Мы знаем, что Иисус был иудеем и не занимался христологией. Но что за Иисус, или чей Иисус говорит у Иоанна? Похоже, это Иисус христианского учения. Или лучше сказать так: Иисус, которому надлежало стать христианским учением. Однако именно этого Иисуса обещал Утешитель / Дух Истины, который уже говорит в истории и через историю Иисуса в Евангелии от Иоанна, обращаясь к его последователям и к Церкви (см. особ.: Ин 14:26; 16:12–15). Быть может, именно потому, что Евангелие от Иоанна наделяет слишком великой властью любого, кто заявит, что говорит от имени Духа – или просто духа, – Первое послание Иоанна обличает лжепророков, безосновательно приписывающих себе духовный авторитет. Более того, автор описывает Иисуса как бывшего «от начала» (1 Ин 1:1) и ставит прежние заповеди превыше новых (1 Ин 2:7–8). Живой, фундаментальный интерес к тому, что произошло с Иисусом в прошлом, характерен и для Иоанновой общины.

Более того, иудейские корни Евангелия от Иоанна также сообщают нечто о его исторической ценности. У Иоанна Иисус, возможно, выходит из иудаизма, – но он также глубоко укоренен в иудаизме, ясно различимом в Евангелии, хотя и отвергает этот иудаизм, как только его приверженцы не признают Иисуса Мессией. Джеймс Луис Мартин изучал общину или церковь Иоанна и ее проповедь. В то же время он указывал, что этот уровень повествования находится в диалектической связи с единственным в своем роде (нем. einmalig), уровнем, стремящимся вернуться к старой традиции и, в конечном счете, к самому Иисусу[1587]. Этот уровень требует дальнейшего исследования. В конце концов, в Евангелии от Иоанна говорится, что его автор видел Иисуса своими глазами – в отличие от Евангелия от Луки, где подобное прямо отрицается (Лк 1:1–4), однако упоминаются многочисленные предшественники Луки (Лк 1:1). Не был ли Иоанн одним из них?[1588]

Рубрики нашей дискуссии дают нам подходящие средства для исследования вопроса о поиске исторического Иисуса в Евангелии от Иоанна. Критика редакций не доказывает независимости Иоанна от синоптических Евангелий, но, по крайней мере, предполагает, что во многих случаях Иоанн мог знать альтернативные предания, быть может, вполне исторические. Зависимость от Марка (или от синоптиков в целом) не требовалась Иоанну и для выбора жанра Евангелия. (Во всяком случае, сам термин «Евангелие» к этим текстам в то время еще не применялся[1589].) В Античности были широко распространены жизнеописания религиозных лидеров и иных выдающихся людей. Ключевой фактор здесь – рассказ о Страстях, общий для всех четырех Евангелий, а также для «Евангелия Петра». По моему убеждению, эта общность – результат церковной жизни, богослужений и, следовательно, традиции, а не зависимость от творчества Марка. Означает ли сюжетный характер воспоминаний, что в традициях могло сохраниться множество сюжетов об Иисусе? На мой взгляд, это вполне возможно. Наконец, то, каким образом Евангелие от Иоанна помещает Иисуса в иудейский контекст, указывает нам на присутствующее в нем значимое историческое измерение. Иисус противостоит «иудеям», хотя и сам он иудей (Ин 4:9). Его предшественник и свидетель Иоанн (Креститель) ни разу не назван иудеем, хотя в своей миссии крещения он открыл Иисуса Израилю (Ин 1:31). (Здесь, возможно, играет свою роль различие между «Израилем», употребляемым в Евангелиях всегда в положительном смысле, и «иудеями», обычно употребляемыми в смысле отрицательном. Уверовавшие иудеи становятся Израилем.) Под рассказом Иоанна об Иисусе скрывается история; однако этот исторический Иисус не на поверхности – он скрыт в глубине, и его, так сказать, надо еще оттуда достать. Это задача не для богословия, а для исторической и литературной критики, и пусть даже она может иметь и богословское значение… разговор об этом мы оставим на другой раз.