На мой взгляд, Евангелие от Матфея – это традиционный текст, передающий предания об Иисусе без радикального разрыва с его религиозной и культурной средой. Радикальные разрывы в культурной и религиозной среде всегда идут рука об руку с разрывами традиции. В таких случаях предания устаревают, забываются или подвергаются цензуре, и обретают важность новые традиции, призванные легитимизировать новые нормы в новых контекстах. В пример можно привести городское и в основном «языческое» христианство Павла. Христиане, к которым обращался Матфей, были иудеями, верующими в Иисуса; и как таковые, они – с их трактовкой Иисуса, с их обычаями, основанными на Торе, и в их самосознании – оставались израильтянами, а не приверженцами какой-то другой религии, отличной от иудаизма.

В такой среде могла сохраниться память о том, что Иисус был иудеем и был послан к Израилю, а не к язычникам (Мф 10:5–6)[1433]. В такой среде могли сохраниться – и не превратиться в архаизмы – и речения о Сыне Человеческом. В такой среде верность Иисуса Торе не стала проблемой: здесь не подвергали сомнению ни Тору как один из столпов иудаизма, ни возможность приспособить ее к новым обстоятельствам. Все это позволяет нам видеть в Евангелии от Матфея сосуд, сохранивший в себе многое из того, что значил Иисус для своих современников-иудеев.

Мы, христиане-неевреи, часто слышим от своих еврейских друзей, что они понимают Иисуса лучше нас, ибо он был одним из них. Думаю, в этих словах есть смысл[1434]. На мой взгляд, Матфей как иудей должен был особенно хорошо понимать иудея Иисуса, поскольку жил в той же культурной среде и, возможно, был даже культурно ближе к Иисусу, чем другие ранние христиане. Хочу подчеркнуть – пусть даже это и постулат, – что образам Иисуса, созданным там, где сохранили с ним культурную преемственность, необходимо отдавать предпочтение. Не следует ли сделать это критерием для дальнейшего «Исследования Иисуса»?

3.3. Как Матфей сводит Иисуса в систему – и как это делаем мы

Одна из наших проблем с Иисусом – в том, что каждому истолкователю необходимо сначала свести в систему отдельные и разрозненные речения и предания о нем, а затем сформировать общую картину, некий каркас или конструктивный принцип, в котором все эти речения складываются в единую мозаику. Вот почему, даже если мы в целом согласны друг с другом относительно подлинности или недостоверности отдельных преданий, наши представления об Иисусе могут сильно различаться. Теперь спросим: какие из «систематизаций» (или «не-систематизаций») Иисуса, предложенные Матфеем, могут быть очень близки к самому Иисусу просто потому, что их создал иудей, близкий к Иисусу и по времени, и по культуре? Приведу два примера.

Во-первых, для Матфея, в отличие от его современных истолкователей-христиан, нет противоречия между тем, что Иисус пришел исполнить закон (Мф 5:17) до последней йоты и черты (Мф 5:18) – и тем, что его проповедь, казалось бы, противоречит закону[1435]. Какова логика Матфея? Быть может, его, как и многих раввинов, интересует не столько логическая связность, сколько возможность представить множество разнообразных изречений? Или же нам необходимо пересмотреть наши собственные представления о логике и связности? Или, быть может, иудейское представление о живой и изменчивой Торе столь широко, что те перемены, которые для нас порой выглядят как отказ от Торы (например, Мф 5:31–32, 38–39) – для иудея Матфея остаются лишь формой ее исполнения? Или вводные формулы к антитезам риторичны и их не следует понимать как серьезные христологические утверждения? Разумеется, все это не имеет прямого отношения к Иисусу: как минимум некоторые из наиболее сложных логий главы 5 к нему напрямую не восходят[1436]. Но в любом случае каркас, построенный Матфеем в главе 5 – это вызов для наших представлений о связи Иисуса и Торы.

Второй пример также показывает, как Матфей сплетал идеи, которые современному человеку кажутся противоречивыми. Матфей, по-видимому, не видит никакого противоречия между пророчествами Иисуса (у Матфея – очень ясными!) о грядущем Страшном суде – и утверждений о милосердии Божьем и о том, что Бог исцеляет и защищает нищих, слепых, бесноватых… Мысль о милосердии Божьем, которое обратится в проклятие, если его не примут, для Матфея проблемы не представляла.

Почему? Разумеется, систематизация (и не-систематизация) Матфея принадлежит ему, а наши толкования – только наши. И все же, полагаю, об этом стоит задуматься современным западным комментаторам, которые сводят пророчества о грядущем Суде к неизбежному «концу света», а Иисуса превращают в учителя нравственности и проповедника безграничной милости Божьей.

Особенно сложен для меня вопрос о том, почему Матфей зачастую не видит никаких противоречий там, где для нас они просто бросаются в глаза. Может быть, он, как иудейский раввин, сопоставляет различные предания и темы, не пытаясь их согласовать или подвергнуть цензуре?[1437] Или же сам Иисус в этом отношении «вел себя как раввин»? Эти вопросы Матфей оставляет современным толкователям исторического Иисуса – и он заслуживает того, чтобы его услышали!

3.4. Иоанн Креститель и Иисус

Особого внимания требуют отношения Иисуса с Иоанном Крестителем. Из речей Иоанна сохранилось очень немногое, и его общий образ можно достраивать очень по-разному. Христианские представления, как правило, сводятся к утверждению фундаментального различия между Иоанном и Иисусом[1438]. Матфей поступает иначе: согласно ему, образ жизни у Иоанна и Иисуса различался, но и проповедь, и судьба почти совпадали. Быть может, толкование Матфея ближе к исторической истине?

3.5. Иисус как истинный иудей

Последнее мое замечание – не об историческом воссоздании, а о нынешнем значении наших попыток восстановить облик Иисуса-иудея. Матфей изображает Иисуса истинным иудеем: Иисус исполняет Тору и весь закон; он – мессианский Сын Давидов, исцеляющий немощных в народе Израиля; его миссия и судьба едина с миссией и судьбой израильских пророков. И именно эта миссия Иисуса, истинного иудея, привела к конфликтам и в конечном счете к расколу Израиля – такую историю рассказывает нам Матфей. Этот опыт столь для него катастрофичен, что он не может найти ему иных объяснений, кроме очернения враждебных к Иисусу иудейских вождей. Для Матфея они – не истинные иудеи: они – лицемеры и, в конечном счете, преступники, действующие подкупом (Мф 26:14–16; 27:5–10; 28:14–15). Матфей не дает им возможности объяснить, в чем, по их мнению, состоит истинный иудаизм. Но даже так его видение иудаизма, представленного Иисусом, остается значимым: он смотрит глазами иудея I века и, возможно, его видение отражает иудаизм I века, близкий к тому, какой исповедовал сам Иисус. Взгляд Иисуса и Матфея на истинный иудаизм важен для нас и сегодня, как один из иудейских голосов в непрестанном диалоге, который ведут между собой иудеи. И, наконец, взгляд Матфея на иудея Иисуса, вероятно, важен и для нас, христиан-неевреев, – для того чтобы Иисус стал не камнем преткновения, а мостиком, способным соединить иудеев и христиан.

Я уже касался вопроса об историческом Иисусе в древнеиудейском контексте[1439] и считаю, что этот вопрос очень важен – как полагает и большинство моих коллег, принявших участие в создании этой книги. Впрочем, здесь мне хотелось бы сосредоточиться на более узкой теме.