В дальнейшем я лишь бегло обозначу еще две важные темы. Во-первых, насколько удалось Луке выполнить свои намерения? Целые статьи посвящаются внимательному анализу его текста, призванному ответить на вопрос о том, как Лука использует свои источники (в Евангелии это Марк и Q) или насколько его рассказ соответствует другим, более ранним источникам на ту же тему (для Деяний – послания Павла). В обоих случаях мы видим, что Лука приспосабливает повествование к обстоятельствам, однако суть его – а в случае Евангелия даже речения Иисуса – остается неизменной. Лука, несомненно, адаптирует свой материал к ожиданиям эллинистической аудитории (например, пишет о симпосиях), однако изображает Иисуса как иудейского мудреца (с традиционными афоризмами, притчами и так далее), пророка и Мессию. Хотя язык Матфея в большей степени сохраняет изначальный палестинско-иудейский дух, Лука порой понимает источники тоньше: он чаще отличает фарисеев от книжников (Лк 11:42, 45–46, Мф 23:13–29), и образ фарисеев у него более глубок и нюансирован[1556]. На мой взгляд, по стандартам античной историографии Лука остается близок к своим источникам.

Во-вторых, если даже Лука добросовестно обращался к источникам, – сколь точны и аккуратны были они сами? Для ответа на этот вопрос, очевидно, нужно писать другие статьи: я затрону его лишь вкратце. Учитывая, что источники Луки предшествовали ему по времени (а те, что в его эпоху привлекали наибольшее внимание, скорее всего, предшествовали ему на много лет), сам собой напрашивается вывод о том, что многие из них исходили от первого христианского поколения, из того времени, когда очевидцы событий были живы и занимали видное положение в Церкви. К мысли о том, будто Церковь I в. постигла быстрая амнезия, я отношусь скептически, – и скептицизм этот кажется мне вполне обоснованным. Вместе с Уильямом Дэвисом стоит отметить, что, возможно, продолжительность лишь одной человеческой жизни

Если мы принимаем гипотезу двух источников, то оба эти источника, скорее всего, принадлежат первому поколению христиан. Попытка воссоздать источники самих этих источников, возможно, носила бы спекулятивный характер; однако по опыту первых поколений других известных нам греко-римских школ[1558] можно заключить, что живая память об Иисусе (в речениях и кратких историях) в этот период должна была сохраняться неизменной. Едва ли можно предположить и то, что Лука, столкнувшись с произведением в новом жанре романа, принял его за достоверный исторический источник[1559]: Лука, как и Матфей, имевший доступ к широко (по всей видимости) распространенному Евангелию от Марка, скорее всего, знал о происхождении этой книги больше, чем поколение Папия, – и уж точно больше, чем знаем мы. Как уже отмечалось, в отличие от спекулятивных теорий о географически изолированных христианских общинах, – теорий, распространенных в некоторых кругах исследователей Евангелий[1560], – исследователи посланий Павла работают с более конкретными и достоверными сведениями.

Задолго до того, как работал Лука (и, разумеется, задолго до того, как во II в. н. э. сложилась более явная сеть епископов), древние церкви по всей империи уже были связаны неформальными узами[1561]. (Вообще в древнем Средиземноморье путешественники регулярно приносили новости из одних мест в другие[1562], особенно когда пребывали со своей социальной группой – с иудеями, христианами или просто с соотечественниками, которых удалось повстречать в другой стране[1563].) Даже в те годы, когда Павел лишь насаждал церкви, многие из них уже знали, что происходит у христиан в других городах (Рим 1:8, 1 Кор 11:16; 14:33, 1 Фес 1:7–9)[1564]. Миссионеры I века могли рассказывать об одних церквях другим (Рим 15:26, 2 Кор 8:1–5; 9:2–4, Флп 4:16, 1 Фес 2:14–16) и передавали личные послания со своими помощниками (Еф 6:21–22, Кол 4:7–9). Более того, в этих церквях по-прежнему сохраняли вес и авторитет взгляды апостолов, даже и в тех случаях, когда лица, обладающие апостольским статусом, спорили о чем-либо (далеко не всегда относящемся к преданиям об Иисусе: см. 1 Кор 1:12; 9:5; 15:5, 7, Гал 1:18–19; 2:8–9). Разумеется, апостольские предания были в Церкви широко распространены, – на это, по всей видимости, указывает и замечание Луки о знаниях Феофила (Лк 1:4).

Учитывая все факты, перечисленные выше, я полагаю, есть причины доверять не только тому, что Лука стремился рассказать об исторических событиях, но и тому, что большая часть сведений, к которым он имел доступ, исходила из достоверных в основе своей источников, – из свидетельства очевидцев.

Рубрики, обозначенные в рамках симпозиума по Иисусу, очень серьезны: критика редакций, жанр, критика сюжета, исторический Иисус. О критике редакций и об исследовании исторического Иисуса я кое-что знаю, о жанрах и критике сюжета знаю меньше, хотя кое-что о них слышал, и тем не менее я постараюсь коснуться каждой из этих тем.

Может ли критика редакций Иоанна вывести нас к историческим корням этого Евангелия? Применив такую критику к Евангелиям от Матфея и Луки, мы приходим к заключению о том, что основным сюжетным источником для них послужил Марк. Их параллельный или частично совпадающий материал, не связанный с Марком, восходит к Источнику Речений (Q, в котором, впрочем, могли содержаться не только речения), а уникальные материалы – к собственным источникам (M, L) или к их редакторскому творчеству. С Марком проблема сложнее – его источников у нас нет. Однако и здесь можно довольно уверенно выделить первоначальные предания и их редакцию. Марк брал отдельные предания и связывал их в единое целое, скрепленное общим сюжетом и определенным богословием. Это азы нашей науки.

С Иоанном ситуация иная, и перспективы критики редакций на первый взгляд выглядят не столь радужно. С чего начать? От каких предпосылок отталкиваться? Каково было отношение Иоанна к синоптикам? Знал ли он их, использовал ли? Быть может, знал, но сознательно игнорировал (Ханс Виндиш)?[1565] Или писал, не зная их и не используя (Персиваль Гарднер-Смит)?[1566] На чем основывать критику редакций? Те, кто полагает, что Иоанн не знал синоптиков или не обращался к ним, часто предлагают сюжетные источники, по самой сути своей гипотетические. Те же, кто считает, что он знал и использовал труды синоптиков, настаивают на своем, подчеркивая, что их позиция опирается на известные, дошедшие до нас источники и не требует привлечения гипотетических[1567]. Однако их критика редакций гипотетична сама по себе: ведь то, где, как именно и зачем Иоанн использовал труды синоптиков, далеко не столь очевидно, как то, что Матфей и Лука обращались к Евангелию от Марка.

Хорошим примером сложностей, которые встают перед критиком редакций, если тот решит исследовать Иоанна в свете синоптических Евангелий, станет то, как автор Четвертого Евангелия обращается с Крестителем (которого всегда именует просто «Иоанном»). Прежде всего, у Иоанна Креститель произносит ту же цитату из Исаии (Ис 40:3), что и во всех остальных Евангелиях, вместе с прочими словами, которые атрибутируют Крестителю синоптики (Ин 1:23, 26–27, 31–34). Из-за этого дословного сходства Рудольф Бультман отнес их появление у Иоанна к работе церковного редактора, который, среди прочего, старался примирить Иоанна с синоптическими Евангелиями[1568]. (Можно спросить, однако, почему же редактор предпринял такие усилия здесь, но отказался от них во всех прочих местах, – притом что это Евангелие прямо-таки изобилует противоречиями и расхождениями с синоптиками. Или – поставим вопрос иначе – зачем мог это сделать евангелист, если это был он[1569]). Кстати, именование Иисуса «Сын Божий» в этом Евангелии исходит скорее от Крестителя, чем от гласа с небес. Вообще Креститель здесь всегда прав: природу Иисуса он понимает раньше и лучше, чем кто-либо из его учеников.