Современные авторы (скажем, Ян Вензина), изучающие вопрос о том, как можно писать историю на основе устных источников, проводят между устной традицией и устной историей четкое различие[1136]. Предания, сформулированные и повторяемые живыми очевидцами событий, принадлежат еще личной памяти, а не коллективной. В значительной мере само написание Евангелий превратило личные воспоминания очевидцев в предмет коллективной памяти общины. В устный период – период живой памяти – мы неизбежно должны совершить шаг, которого критики форм тщательно избегают: принять в расчет очевидцев. А поскольку критики форм пренебрегают живой памятью и воспринимают передачу евангельских преданий по аналогии с передачей фольклора, длящейся на протяжении столетий, у читателя, изучающего современные работы по Новому Завету, часто возникает впечатление, будто между евангельскими событиями и самими Евангелиями прошло куда больше времени, чем на самом деле. Но когда составлялись Евангелия, очевидцы событий были еще живы – и вполне могли рассказывать свои истории[1137]. К этим очевидцам мы вернемся чуть позже.

Мы уже видели, что степень интереса того или иного бесписьменного общества к истории и его готовности воспроизводить исторические предания в близком соответствии с реальными событиями зависит от конкретной культурной специфики: ответ на этот вопрос нельзя предсказать априорно. Если говорить о раннем христианстве, то исследования неоднократно и четко показали, что первые христиане ясно сознавали значение слова «архаичность». Не только сами Евангелия, но и предания, связанные с ними, свидетельствуют о четком понимании разницы между временем служения Иисуса и периодом после его воскресения. Разумеется, изучение прошлого для христиан (как и для большинства людей в Древнем мире) не было самоцелью; их интересовали минувшие события, важные для их религии. Однако их интерес или, скорее, обеспокоенность, несомненно восходившие к очень характерному для иудаизма пониманию истории и эсхатологии спасения, принятому у ранних христиан, были направлены именно на события религиозно значимого прошлого. Христиане не пытались разрушить историю Иисуса, оставив лишь настоящее – его вознесение на небеса, владычество над миром и незримое присутствие в общине[1138].

И это прямое указание: раннехристианское движение стремилось сохранять предания об Иисусе, не искажая их. Нет, они необязательно сохранялись verbatim, слово в слово. Вполне возможно, что при каждом исполнении предание слегка менялось. Здесь мы снова не можем ничего предсказать наперед, исходя из неких «законов традиции», – мы можем лишь делать выводы на основе дошедших до нас свидетельств. Лучшее наше свидетельство – параллельные варианты одних и тех же преданий в самих Евангелиях, особенно если принять то, что источники евангелистов варьировались примерно так же, как одно исполнение устного предания отличается от другого. Часто отмечают, что в речениях Иисуса в разных Евангелиях наблюдается, как правило, больше лексических совпадений, чем в повествовательных эпизодах. Это вполне соответствует всему, что нам известно об устных преданиях: повторяя изречения, исполнитель стремится воспроизводить их более или менее точно; что же касается «историй», в них остаются неизменными лишь основное содержание, структура и ключевые элементы, а детали могут варьироваться, в том числе возможно возникновение сокращенных и расширенных вариантов.

Если мы не признаём странных идей критики форм о том, как должны развиваться предания, то у нас, по-видимому, нет причин считать, что различия в преданиях об Иисусе когда-либо были серьезнее тех, какие мы видим в дошедших до нас Евангелиях и в других, столь же ранних версиях евангельской традиции (например, в цитате Павла из предания о Тайной Вечере в Первом послании Коринфянам, а также, возможно, в некоторых материалах из апокрифических Евангелий). Нам нет необходимости постулировать какие-то иные версии преданий, сильно отличающиеся от тех, что нам известны. И, наконец, поскольку известные нам данные свидетельствуют о весьма консервативном отношении ранних христиан к своей традиции – не стоит, подобно критикам форм, верить в то, что христиане то и дело попросту выдумывали новые речения Иисуса и рассказы о нем. Пророчество от имени возвеличенного Господа и предания о его земных речениях никогда не воспринимались как явления одного порядка.

Все эти выводы не означают, будто предание сохранялось непогрешимо и абсолютно неизменно. Наши свидетельства ясно говорят о том, что в целях толкования предание меняли и дополняли; по-видимому, этим занимались авторитетные хранители – в том числе сами евангелисты[1139]. Однако убежденность критиков форм в том, что целые категории преданий возникали исключительно благодаря своей значимости в Sitz im Leben Древней Церкви, не подтверждается ни тем, что мы знаем об устной традиции в целом[1140], ни тем, что нам известно о евангельской традиции. Так, например, рассказы о чудесах, по всей видимости, выполняли несколько функций: служили примерами веры, поясняли суть Царства Божьего, указывали на религиозный авторитет Иисуса. Базовая форма рассказа о чудесах служила всем этим задачам. Небольшие вариации могли подчеркнуть тот или иной аспект истории – однако от функции рассказа здесь явно не зависели ни его форма, ни тем более происхождение.

Подводя итоги, можно сказать, что, по всей видимости, раннехристианские общины, как и многие другие бесписьменные сообщества, хорошо умели отличать исторические сообщения от вымысла. Одно исполнение предания могло отличаться от другого, причем это более характерно для сюжетных рассказов об Иисусе, чем для его речений. Однако варьировались лишь исполнения; не возникало никакого однолинейного развития, которое позволило бы нам воссоздать историю традиции так, как это делают критики форм. Порой текст меняли – в целях толкования, – однако ни эти дополнения, ни более распространенные вариации при исполнении не должны были создавать более значительных изменений, чем те, что мы встречаем в параллельных вариантах Евангелий. Если все это справедливо, значит, перед нами встает главный вопрос: как же осуществляли контроль над традицией? Критики форм утверждают, что предания свободно циркулировали в общине и за верностью их никто не следил. И для создания альтернативной парадигмы нам необходимо понять, каким же образом достигалась верная передача текста преданий.

Винсент Тейлор, видный британский ученый середины XX века, специалист по Новому Завету и приверженец умеренной версии критики форм, однажды заметил: если бы критики форм были правы, это означало бы, что все очевидцы истории Иисуса вознеслись на небеса сразу после его воскресения. Далее он указал, что многие участники и очевидцы событий, описанных в Евангелиях, «не удалились на покой: по меньшей мере в течение жизни одного поколения они странствовали по недавно возникшим палестинским общинам, проповедовали и делились воспоминаниями со всеми, кто хотел их слушать»[1141]. Суть в том, что, хотя критики форм признают происхождение подлинных преданий об Иисусе от очевидцев, последним не достается никакой дальнейшей роли в воссозданной истории традиции. Не уделяя очевидцам дальнейшего внимания, критики форм постулируют, что от жизни очевидцев до написания Евангелий прошло несколько десятков лет устной передачи преданий – и выходит, что евангельские рассказы имеют уже весьма отдаленное отношение к тем же историям, рассказанным впервые, или к речениям Иисуса, о которых сообщили сами его ученики.