В книге «Иисус глазами очевидцев. Первые дни христианства: живые голоса свидетелей»[1142] я попытался понять последствия того, что очевидцы не исчезли из раннехристианского движения, успев выразить в той или иной форме свои предания. Они не просто оставались живы – они поддерживали связь с раннехристианскими общинами. Важнейшие очевидцы – как двенадцать апостолов – были хорошо известны. На протяжении всей жизни им предстояло оставаться доступными источниками и авторитетными гарантами преданий, ими же и сформулированных. Более того, помимо основных свидетелей, в большинстве своем хорошо известных учеников Иисуса, было и множество свидетелей, так сказать, второго ряда – те, кто рассказывал, например, о том, как Иисус чудесно их исцелил, или о том, как встреча с Иисусом изменила их жизнь.
Около 53 г. н. э., примерно через двадцать лет после воскресения Христова, апостол Павел привел хорошо известный перечень тех, кому являлся воскресший Иисус. Среди них он упоминает явление в одно время пяти сотням верующих, «из которых большая часть, – добавляет он, – доныне в живых» (1 Кор 15:6). Это замечание не имело бы смысла, если бы не означало: «Если вы мне не верите, пойдите и спросите кого-нибудь из них»[1143]. Если это он говорит о пятистах верующих, большинство из которых, по всей видимости, относятся к свидетелям «второго ряда», – насколько же более это верно для основных свидетелей: двенадцати апостолов или Иакова, брата Иисуса, которых Павел также вносит в свой перечень? Ему незачем говорить, что они живы и здоровы, – по всей видимости, его читатели и так прекрасно это знают. То, что многие очевидцы не только еще живы, но и вполне доступны, – это само собой разумеется, как для апостола Павла, так и для тех, кому предназначались его послания.
Мы уже видели, что в обществах, не имеющих письменной традиции, предания вовсе не обязаны анонимно циркулировать в общине так, как это описывают критики форм, – порой они связаны с теми или иными людьми, и вполне возможно, что и предания об Иисусе во многих случаях были связаны с конкретными, известными по именам людьми или группами (например, Двенадцатью), от которых и пошли. Рассмотрим вкратце основания для такого мнения. Если в раннехристианском движении очевидцев хорошо знали, вполне естественно, что в них видели авторитетных хранителей. В конечном счете, именно они и гарантировали, что предания остаются неизменными по сути.
Разумеется, не стоит думать, будто любая христианская община имела постоянный доступ к очевидцам. Нам известно, что предводители ранних христиан много путешествовали[1144], – а значит, многие общины могли время от времени встречаться с очевидцами, а еще, что более вероятно, постоянно общались с людьми, получившими евангельские предания непосредственно от очевидцев. Маловероятно, что традицию хранили только очевидцы. Без сомнения, в церквях были учителя, которым поручалась эта задача. Однако несомненно и то, что при любой возможности христиане стремились сверить известные им предания с преданиями очевидцев или узнать от очевидцев больше. Для нас особенно важно вот что: если эта картина верна, значит, сами авторы Евангелий также старались – вопреки частому мнению – при любой возможности прикоснуться к источникам преданий, а не просто полагаться на устную традицию той или иной христианской общины.
Мы уже отмечали, что евангелистов, писавших при жизни очевидцев событий, надлежит воспринимать нами не столько как собирателей устных преданий, сколько как составителей устной истории[1145]. Опрос очевидцев играет ключевую роль в современной устной истории – и такую же роль он играл и в греко-римской историографии, в контексте которой создавались Евангелия. Древние историографы полагали, что настоящее историческое сочинение можно написать лишь при жизни очевидцев, которых историк должен расспросить лично. На практике этот критерий, конечно, соблюдался не всегда, – однако беседа с очевидцами, по меньшей мере, повсеместно считалась наилучшим историографическим методом[1146].
Критики форм справедливо отмечали значительное сходство евангельских текстов с устными преданиями, возникшими прежде Евангелий, однако были неправы, связывая это сходство с особенностями фольклорной литературы. Евангелия, как убедительно показали исследователи в последние два десятилетия[1147], в целом относятся к жанру греко-римских жизнеописаний (βίοι). Как и современные биографии, которые обычно пишутся по живым воспоминаниям, жизнеописания такого рода стремились соблюсти эталоны историографии своего времени. Следовательно, как показал Самуэль Бирског[1148], связь между устными преданиями об Иисусе и их воспроизведением в Евангелиях – это не что иное, как связь между свидетельствами очевидцев и их включением в исторические труды. Важно отметить вот что: если первые читатели или слушатели Евангелий видели в них преимущественно историческое жизнеописание[1149], значит, они ожидали, что оно будет основано на свидетельствах очевидцев, и искали в тексте указания на эти свидетельства.
Евангелия ближе к устным рассказам, чем большинство дошедших до нас образцов греко-римских биографий. Это, несомненно, связано с тем, что до наших дней сохранилась в первую очередь античная литература высокого художественного уровня – более высокого, чем Евангелия, в этом отношении, по всей видимости, более сходная с многочисленными «популярными» жизнеописаниями своей эпохи, до нас не дошедшими. Однако включение устных источников в повествование характерно далеко не только для Евангелий. Напротив: как я уже упоминал, это отличительный признак качественной греко-римской историографии. Разница скорее в том, что более утонченные авторы изобретали более сложные и изощренные способы вплетения «показаний» очевидцев в художественное целое. Евангелисты же, особенно, как кажется, Марк, и в письменной форме применяли приемы, более характерные для устных рассказчиков[1150].
Эта тесная связь между устным и письменным текстом неудивительна. Современные исследования устной традиции склонны все более размывать жесткую границу между устными и литературными текстами, установленную теоретиками былых времен[1151]. В случае Евангелий мы, разумеется, имеем дело с обществом, в котором почти не было письменной традиции (в том смысле, что большинство людей были неграмотны) – но в котором, тем не менее, письменность играла важную роль. Неграмотные люди диктовали и отправляли письма, получали письма и читали их с помощью грамотных чтецов. Владели юридическими документами, которые не могли прочесть. В городах их повсюду окружали надписи. Они даже слушали чтение литературных произведений – и нам следует помнить, что Евангелия писались в первую очередь в устном контексте, для чтения вслух слушателям, уже знакомым с этими же преданиями в устной форме. Помимо того, что в евангельских текстах множество преданий сплавлялись в единое повествовательное целое, у Евангелий есть еще одна важнейшая характеристика: они позволяли сохранить свидетельства очевидцев неизменными и после их смерти. Эта естественная функция письма, характерная и для греко-римской историографии, свойственна любому обществу, которое ценит точные сведения о прошлом и не доверяет устным преданиям, «отстоящим» слишком далеко от живых свидетелей.
Теперь назовем несколько причин, по которым мы считаем, что Евангелия на самом деле близки к устным свидетельствам очевидцев и что читатели или слушатели того времени могли определить хотя бы важнейших очевидцев, благодаря которым возникли евангельские тексты.
