Эта область, как часть новозаветных исследований, не одинока в своем стремлении отделить религию и культуру от других сфер жизни. Новозаветная библеистика, как и многие другие гуманитарные науки, следует западным культурным канонам, сложившимся после эпохи Просвещения и Французской революции. Религия и политика в них понимались как «абсолютно разные вещи», не связанные друг с другом даже институционально, – согласно принципу «отделения Церкви от государства», воплощенному в некоторых странах Запада. В то время как индустриальная революция, а затем развитие науки и техники угрожали устранить из жизни все человеческое, придав ей подобие механизма, новые гуманитарные дисциплины – скажем, исследование национальных литератур (английской, французской, немецкой и т. д.) – создавались и развивались отчасти (а может быть, и по большей части) именно как попытка противопоставить этому какое-то гуманизирующее влияние. В конце XX века критически настроенные литературоведы заговорили о том, что, например, классические английские романы XIX века (да, в этом была своя ирония) воспринимались и исследовались прежде всего с эстетической стороны – а того, что семьи главных героев нажили свои состояния за счет эксплуатации предприятий и развивающихся отраслей колоний, никто не замечал[807].

На протяжении последних лет пятидесяти некоторые из тех, кто стремился истолковать Иисуса, уделяли внимание общественной значимости и статусу как самого Иисуса, так и тех, к кому он обращал свою проповедь. С 1960-х и по 1980-е годы повсеместно распространилось убеждение, будто Иисус служил в первую очередь сборщикам податей, блудницам, беднякам, – словом, «маргиналам», занимавшим самый низ социальной лестницы[808]. Однако интерес к маргиналам вдруг резко сходил на нет, когда речь заходила о серьезном историко-социологическом исследовании, которое бы непременно показало, что в традиционном аграрном обществе огромное большинство людей едва сводило концы с концами. В последующие десятилетия, особенно среди либеральных североамериканских интерпретаторов, большую популярность приобрело еще одно мнение, гласившее, что «суровые» речения Иисуса были обращены прежде всего к тем немногим «радикалам», которые ради него покинули семьи и родные дома и отправились странствовать[809]. Обе эти интерпретации удачно сплелись с применением структурно-функциональной социологической модели, размещавшей людей по различным социальным «стратам»[810]. Таким образом, учение и служение Иисуса по-прежнему понималось как аполитичное (религиозное), обращенное к маргиналам и «отбросам общества», с результатами, важными для социальной системы в целом – а именно действующее как своего рода предохранительный клапан, который предотвращал более серьезные общественные проблемы.

Изучение исторического Иисуса, как подраздел новозаветных исследований, входящих, в свою очередь, в христианское богословие, обычно исходит из того, что христианство – это религия, которая родилась в недрах другой религии, иудаизма, и затем отделилась. Считается, что это происходило в определенной последовательности: Иисус провозглашал Царство Божье и творил чудеса, был распят, а затем, после его воскресения, пасхальная вера его последователей привела к возникновению в Иерусалиме нового движения (Церкви), которое распространилось как среди иудеев, так и среди неевреев, и постепенно сделалось новой религией – христианством. Поскольку исследователи Иисуса ведут свой анализ и интерпретацию в рамках этой схемы и общего дискурса новозаветных исследований, вопросы политики (и экономики) в поле их зрения, как правило, не попадают. Однако современные исследования в ряде смежных областей, а также несколько важных теоретических соображений побуждают пересмотреть прежние аксиомы, предположения и подходы – и охватить больше, чем мнимо отделенное религиозное измерение исторической реальности.

Чтобы исторический Иисус не оставался пленником библейских и богословских штудий, необходимо задать о нем те же вопросы и применить к нему тот же подход, какой мы применяем к другим деятелям, получившим известность как вожди движений или участники важных исторических событий. Это означает, прежде всего, критическое использование источников и рассмотрение нашего «героя» в историческом контексте, в том числе и во взаимодействии с другими. Далее: почти любой, кто обретал историческую значимость, был вовлечен в серьезный конфликт с другими историческими деятелями и/или институтами. И еще: вопреки повсеместно распространенному на Западе убеждению в том, что религию следует отделять от политики, – невозможно отделить религию от политики и экономики, рассматривая значимые исторические фигуры в историческом контексте.

Эти вопросы и этот подход можно проиллюстрировать на примере Мартина Лютера, о котором мы, как правило, вспоминаем, когда речь заходит о совмещении «светской» и религиозной истории. Его считают важнейшим из предводителей протестантской Реформации и, следовательно, значимой фигурой в истории христианства. В то же время он – важный деятель общей европейской истории периода Реформации и Ренессанса. Лютер был монахом и библеистом; одно из наиболее известных его деяний – «95 тезисов», вывешенные на дверях церкви в Виттенберге – стало акцией сразу и «религиозной», и «политической». Церковь в конце Средних веков была крупнейшим землевладельцем и политико-экономической силой. Со «светскими» князьями ее связывали сложные отношения, а порой она вступала с ними в конфликты. Лютер заключал союзы с некоторыми из этих князей, что обеспечило его зарождающемуся реформистскому движению (или движениям) политическую власть и позволило изменить ход истории. Однако, столкнувшись на юго-западе Германии с более широким народным движением, требовавшим включить в программу реформ преодоление экономического неравенства, Лютер обратился к князьям с призывом «нещадно истреблять эти мужицкие толпы воров и грабителей». Важно изучать Лютера как богослова и исследовать его вклад в историю христианской мысли. Однако исследование «исторического Мартина Лютера» неминуемо должно включать в себя политику Европы начала XVI столетия и участие Лютера в ней.

По-настоящему полное исследование исторического Иисуса потребовало бы многих томов. Объем статьи позволяет мне лишь высказать кое-какие мысли и дать к ним ряд иллюстраций. Я предлагаю кратко рассмотреть и критически оценить то, что сообщают наши письменные источники об историческом контексте и о свершениях Иисуса в той обстановке, в которой политика и религия были неотделимы друг от друга. На мой взгляд, первейшая наша задача при исследовании исторического Иисуса в контексте – именно историческое исследование. Я принадлежу к тем ученым, которых настораживает заимствование схем и моделей иных дисциплин, – хотя, разумеется, эти дисциплины могут научить нас обращаться к источникам с более точными и глубокими вопросами. И мой анализ основан прежде всего на критическом прочтении источников, в которых я нацелен рассмотреть политико-экономико-религиозные структуры и движущие силы.

Основные источники, представляющие исторический контекст жизни и свершений Иисуса, – это исторические труды Иосифа Флавия, богатого иудейского священника, а затем вольноотпущенника при дворе римских императоров из династии Флавиев. Важны и более ранние иудейские тексты: Книга Даниила; Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова; «Псалмы Соломона», а также ключевые тексты Кумранской общины, найденные среди свитков Мертвого моря. Все эти тексты созданы иудейской интеллектуальной элитой и выражают ее точки зрения и ее интересы. Современные исследования показали, что грамотность, а значит, и возможность создавать и использовать свитки, в древней Палестине ограничивались в основном кругом книжников, получавших образование для того, чтобы служить советниками и распорядителями храмовой власти в Иерусалиме (некоторые из них, впрочем, служить не желали и в знак протеста удалялись в пустыню Иудейскую)[811]. Интенсивные исследования найденных в Кумране иудейских текстов, впоследствии вошедших в Еврейскую Библию, показали, что во времена Иисуса много текстуальных традиций (версий), по-прежнему продолжавших развиваться, существовали наравне друг с другом не только в Кумране, но и (возможно) среди иерусалимских книжников[812]. Многочисленные списки других книг, найденные в Кумране, показывают, что такие тексты, как Книга Юбилеев или Книга Еноха, пользовались у книжников не меньшим авторитетом, чем многие сочинения, позднее ставшие частью Еврейской Библии. Свитки были не только громоздки, но и дороги, и простые неграмотные люди в любом случае не смогли бы их читать: грамотой в иудейском обществе владели, за редчайшим исключением, только книжники. И потому неясно, в сколь великой мере простой народ знал содержание «Писаний». Иосиф Флавий, с опорой на источники более ранней элиты, пишет в основном о правителях, как иудейских, так и римских, и о событиях, с ними связанных; простых людей он откровенно презирает и обращает на них внимание лишь тогда, когда они доставляют неприятности властвующей аристократии.