Можно ли считать Евангелие от Матфея надежным источником для реконструкции исторического Иисуса? Вопрос этот сложен. В следующем разделе я взгляну на Матфея с точки зрения современной исторической науки, пережившей лингвистический поворот. Затем постараюсь глубже разобраться в этом вопросе, определив место Матфея между греческой и библейской «историографией».

2.1. Современные концепции исторического повествования после лингвистического поворота

С первого взгляда кажется, что Матфей хорошо укладывается в современные концепции исторического повествования, развившиеся во второй половине ХХ века, после лингвистического поворота. Преобладающее сейчас понимание историографии далеко отстоит от представления об истории как простом воспроизведении прошлого «как было». После лингвистического поворота в центр интереса теоретиков вышло конструирование истории и рассказывание истории. История понимается теперь как конструирование смысла прошлого[1393]. Воспоминание понимается как воссоздание прошлого в настоящем и для настоящего[1394]. Хейден Уайт и Ханс Роберт-Яусс научили нас тому, что факт и вымысел не живут друг без друга: для того чтобы реконструкция прошлого вышла за пределы роли простого архива, ей необходим вымысел, несущий когнитивные и коммуникативные функции[1395]. Res factae и res fictae невозможно по-аристотелевски отделить друг от друга[1396], ибо история существует лишь как рассказанная история. А без вымысла и без творческого воображения невозможен никакой рассказ. Алейда Ассман, говоря с точки зрения истории литературы, утверждает, что вымысел – необходимое и незаменимое орудие индивидуального истолкования мира: «Модель [реальности], созданная вымыслом… индивидуальна, ее создает сознательный личный разум, и она обобщает бессознательную [коллективную] картину мира в мета-дискурсе»[1397]. Противоположностью «вымыслу» для нее является не «факт», а общепризнанная, коллективная истина традиции.

Разумеется, это серьезный отход от концепции объективных исторических фактов, направлявшей историческую науку со времен Просвещения и вплоть до середины ХХ века. Но каково значение этих новых теоретических разработок, последовавших за лингвистическим поворотом, для представителей так называемого Третьего поиска и их работы – создания жизнеописания исторического Иисуса? В целом, приходится сказать, значение это минимально. Редко, очень редко у исследователей Иисуса можно встретить размышления об искусственном характере любой исторической реконструкции, любого рассказа о событиях прошлого[1398]. Скорее, представители Третьего поиска стремятся расширить историческую базу для изучения Иисуса: включают в свою работу археологические, социоисторические, культурологические данные, чтобы написать более обоснованную, «более реальную», более объективную историю Иисуса. Для практической исторической работы – по крайней мере в мейнстриме современного исследования Иисуса – идеал исторической объективности, которому следовали в Античности Фукидид, Полибий и Лукиан и который столь восхвалялся в XIX веке, а теоретические размышления, последовавшие за лингвистическим поворотом, по большей части остаются незамеченными. Это имеет определенные последствия для взаимоотношений между Евангелием от Матфея и нашим поиском «исторического» Иисуса. Пропасть между Матфеем и его интерпретативными «тенденциями», с одной стороны, и исторической методологией большинства представителей Третьего поиска – с другой, выглядит непреодолимой, в то время как историографические концепции, созданные уже после лингвистического поворота, открывают для нас множество возможностей контакта не столько с классическими греческими историографами, сколько с другими типами греческих историографов, а также со многими библейскими «историографами», включая и Матфея. К этим концепциям мы сейчас и обратимся.

2.2. Современные историографические концепции и написание истории в древности

Сравнивая историков древности с современными историографическими концепциями, возникшими после лингвистического поворота, мы видим определенное сходство последних с так называемой «моралистической» историографией, ставящей своей целью не только поведать некую историческую истину, но и восхвалить или обличить[1399]. Новое открытие повествовательного измерения истории ведет также к пониманию близости между историографией и биографией как в древности[1400], так и в наши дни: задача и биографа, и историка – изображать хорошие и дурные примеры. Не только биограф, но и историк ставят перед собой задачу поучать, в том числе – правителей.

Современные историографические концепции относительно близки также к так называемому риторическому типу историографии, представленному, например, в трудах Эфора Кимского и Феопомпа Хиосского, учеников Исократа. Для них, помимо риторического стиля, характерен акцент на дидактической и моралистической стороне истории и, соответственно, на личностях[1401]. Эти современные концепции могут привести даже к частичной реабилитации так называемого драматического типа историографии, представителем которого был, например, Дурид Самосский, открыто вводивший в историографию элементы мимесиса и гедоне[1402]. Новое восприятие повествовательного и «литературного» начала в историографии может привести и к более позитивной оценке тех древних историографов, что сочетали факты с легендами и вымыслами, как Ксенофонт в своей «Киропедии» или даже Ктесий Книдский – историки, ставшие важными предшественниками эллинистического жанра исторического романа, в котором исторические факты были почти отброшены, а главной, если не единственной заботой автора стало удовольствие читателей[1403].

История как рассказ, история как художественное произведение – может ли такая современная концепция истории открыть нам двери и к реабилитации библейских и иудейских исторических сочинений именно как исторической литературы? Коснется ли такая реабилитация не только Иосифа и Луки, но и Матфея, и псевдо-Филона, и Книги Юбилеев, Книг Царств, Священнического кодекса, истории Давида? Факты в них неотделимы от вымысла; их не различают и сами авторы. Означает ли это, что мы можем видеть в Матфее историка – так же как современные исследователи видят историков в яхвисте или авторах Книг Царств?[1404] В самом деле, использование вымысла для интерпретации истории у Матфея – яркий пример подобного подхода к истории. Даже вымышленные детали своего повествования он создает и использует ради σύµπασα γνώµη[1405]. Можем ли мы назвать Матфея историком?

Как бы ни отвечать на этот вопрос в наше время – необходимо помнить, что в Античности историография была весьма разнообразна и зачастую пересекалась с другими жанрами. Наиболее известен был идеал Фукидида; однако даже те, кто его цитировал, далеко не всегда ему следовали. Даже Лукиан, строгий сторонник приверженности историка одной лишь истине, рекомендует «изящно располагать события и описывать их так живо, как только возможно», становясь в этом истинным «Фидием от истории»[1406].