Если синоптические Евангелия занимают в исследовании Иисуса почетное место, то Евангелие от Иоанна – в начале XIX века бывшее признанным источником для исторической реконструкции – в последние 150 лет по большей части оставалось в тени. Это «духовное Евангелие»[1118] вызывало особые критические подозрения в богословских Tendenzen. Однако в последнее время мнение специалистов изменилось, и теперь Евангелие от Иоанна признается вполне правомерным источником в «Исследовании Иисуса». Как считает Дуайт Муди Смит, критика редакций, сюжета и жанра указывает на то, что у Иоанна сохранены предания об историческом Иисусе. По-видимому, Иоанн сохранил предания независимо от синоптиков, а может быть, его Евангелие – совершенно независимый труд. И если Иоанн хотел создать жизнеописание Иисуса, ему незачем было обращаться к Евангелию от Марка: материала для биографий религиозных лидеров хватало в изобилии. Повествование Иоанна не вторично по отношению к Марку и, вполне возможно, представляет собой совершенно независимое предание, – быть может, особенно ценное в рассказе о Страстях. Более того, отношение Иисуса к иудаизму, изображенное в Четвертом Евангелии, вполне исторично[1119].
Однако ограничен ли этот иудейский фон четырьмя каноническими Евангелиями? Некоторые исследователи в поисках новых сведений об Иисусе обращаются к так называемым апокрифическим «Евангелиям». Самые известные, Евангелие Фомы и Евангелие Петра, сыграли немалую роль в ряде попыток воссоздания учения и смерти Иисуса. Крэйг Эванс рассматривает использование этих двух трудов, вместе с Тайным Евангелием от Марка и папирусом Эджертона, в современной науке, и приходит к выводу, что ни один из этих источников не имеет особой ценности для «Исследования Иисуса». Тайное Евангелие от Марка – «по всей видимости, современная подделка», что сразу выводит его из игры. Евангелие Фомы и папирус Эджертона, по мнению Эванса, «возникли во второй половине II века», а фрагмент «Ахмимского Евангелия», относимый к Евангелию Петра, о котором упоминал в начале III в. епископ Серапион, вполне возможно, написан еще на несколько столетий позже. Эванс согласен с тем, что неканонические «Евангелия» могут сообщить нам кое-что об Иисусе и что даже в позднейших источниках могут сохраняться ранние предания, однако он не верит, что эти четыре книги – столь важные для некоторых исследователей – по своему историческому значению сравнимы с четырьмя каноническими Евангелиями. Более того, Эванс обеспокоен методологией, которая, наряду со сверхкритичным отношением к древнейшим новозаветным источникам, готова без критики принимать источники поздние и сомнительные.
Аналогичным образом критикует поиск достоверных сведений об историческом Иисусе в гностических источниках и Фема Перкинс. На первом плане для нее – серьезные методологические трудности, ожидающие любого, кто попытается искать в этих поздних писаниях ранний и подлинный материал, ведь сами эти труды сложились в культуре и мировоззрении, отличных от культуры и мировоззрения древнего иудаизма, и, более того, дошли до нас лишь во фрагментах или в переводах. В сущности, как бы ни убеждали нас в обратном сенсационные фантазии, рожденные из одержимости гностической версией Марии Магдалины или рекламой Евангелия Иуды, само религиозное мировоззрение гностицизма «исключает какой бы то ни было “поиск исторического Иисуса” сразу и навсегда». Гностиков не интересовал исторический Иисус – их интересовали тайные учения о спасении. Иные исследователи не покладая рук стремятся доказать, что Евангелие Фомы содержит в себе подлинные речения, а Евангелие Петра – это ранние предания о Страстях; но Перкинс не считает убедительным ни то ни другое. Она подробно рассматривает и эти писания, и Евангелие Спасителя, и недавнюю сенсационную находку – Евангелие Иуды, и заключает, что никаких следов реального Иисуса I столетия в этих позднейших документах обнаружить невозможно.
Совершенно иной путь исследования древних источников об Иисусе – путь, известный с глубокой древности, по меньшей мере с ответа Оригена Цельсу в III в. и с истории Евсевия в начале IV в. – это изучение древних иудейских и римских историков, упоминавших об Иисусе. Кейси Элледж внимательно рассматривает и оценивает то, что говорят об Иисусе и Движении Иисуса в Палестине Иосиф Флавий, Тацит и Светоний. Элледж признает, что так называемое Флавиево свидетельство – слова Иосифа Флавия об Иисусе – в наше время повсеместно считается подлинным, за вычетом нескольких христологических дополнений. Возможно, Иосиф засвидетельствовал независимую от канонических Евангелий палестинскую традицию, признававшую Иисуса учителем и чудотворцем. Тацит – еще один независимый свидетель казни Иисуса при Пилате, а Светоний, помимо прочего, показывает, сколь разнообразные слухи об Иисусе ходили среди язычников начала II века. Упоминания об Иисусе у этих трех историков – сильный довод против теории, согласно которой Иисус – мифический персонаж и никогда не существовал в реальности. Если говорить на языке исторической методологии, то Иосиф Флавий и Тацит предлагают независимое свидетельство о жизни и смерти Иисуса. Более того, Иосиф указывает, что за смерть Иисуса ответственны Пилат и иудейская аристократия – тем самым и подтверждая, и поправляя сведения канонических Евангелий, поскольку его более нейтральный рассказ корректирует их полемическое описание.
Флавиево свидетельство – главная тема исследования Этьена Нодэ, который дает ему совершенно иную оценку. Пусть большинство исследователей и согласно с тем, что Иосиф писал об Иисусе и, по существу, отразил свои взгляды во Флавиевом свидетельстве, – они все же полагают, что впоследствии пассаж был изменен и дополнен христианскими переписчиками. Нодэ настаивает на том, что свидетельство надлежит принимать «как есть». По его мнению, славянский перевод Иудейской войны Иосифа Флавия подтверждает, что изначально автор позитивно относился к Иисусу и его движению, но в позднейших версиях эту оценку устранили, – и Флавиево свидетельство в Иудейских древностях вполне ей соответствует. Более того, Нодэ пишет, что именование Иисуса «Мессией» для древних иудеев не могло означать того же, что и для христиан позднейших поколений. По мнению Нодэ, богословие Евангелия от Иоанна древнее синоптического и ближе к иудейским истокам. Синоптики подчеркивают человеческую природу Иисуса вопреки докетам, утверждавшим, что Иисус лишь казался человеком. Нодэ помогает прояснить те априорные предпосылки и предрассудки, с которыми мы подходим к оценке источников.
Сулейман Мурад исследует то, что говорится об Иисусе в Коране и других ранних исламских текстах, – и знакомит нас с тем, как поздние толкования заслоняют ранние источники, а толкователи часто «приспосабливают» Иисуса к своим взглядам. Мурад считает, что коранический портрет Иисуса необходимо рассматривать в отрыве от образа Иисуса в исламской традиции. Иисус часто изображается как пример аскетизма и мистицизма, а также занимает важное место во внутриисламской полемике: представители разных лагерей обращаются к нему за подтверждением своей точки зрения. Мурад показывает, что распятие Иисуса представляло для движения пророка Мухаммеда особую сложность. Как Бог мог допустить, чтобы его пророка казнили? О Страстях, как пишет Мурад, Коран повествует двусмысленно. Он не отрицает (вопреки частому мнению) распятия и смерти Иисуса как исторического события, – но указывает на то, что смерть эта была «не настоящей» (то есть не вечной) – в свете воскресения. А вот в позднейшей исламской традиции полагали, что Иисус не был распят, и толковали Коран именно так. Современные исследователи часто полагают, что в Коране отражено знакомство с богословием докетов. По мнению Мурада, сам этот тезис лишен смысла, поскольку Коран настаивает на совершенно противоположном, а именно – на том, что Иисус был человеком. Неверное прочтение раннего источника в свете позднейших интерпретаций приводит исследователей к ошибочным воззрениям. Чтобы верно понимать Иисуса из Назарета, нам необходимо найти новую безупречную методологию – и непрестанно критически следить за собой.
