Хоть постарел, — а недалек умом:
Как мог такую глупость совершать я,
Чтоб с Цзи и Се равнять себя тайком?
[743]А просто во дворце я непригоден,
И надо мне безропотно уйти.
Умру — поймут, что о простом народе
Всегда я думал, до конца пути.
И сердца жар, бредя тропой земною,
Я отдавал народу всей душой.
Пусть господа смеются надо мною,
Но в громких песнях слышен голос мой.
Не то чтоб не хотел уйти от шума
И жить, не зная горя и тревог,—
Но с государем, что подобен Шуню,
Расстаться добровольно я не мог.
Не смею утверждать, что ныне нету
Людей, способных управлять страной,
Но как подсолнечник стремится к свету,
Так я стремился верным быть слугой.
Я думаю о стае муравьиной,
Что прячется в тиши спокойных нор.
А я хотел, как истинный мужчина,
На океанский вырваться простор.
Для этого и жить на свете стоит,
А не искать вниманья у вельмож.
Пусть пыль забвения меня покроет,
Но на льстецов не буду я похож.
Сюй-ю и Чао-фу не так страдали,
[744]Стыжусь, а измениться не могу.
Вином пытаюсь разогнать почали
И песнями — гнетущую тоску.
Теперь зима, и листья облетели,
От ветра треснут, кажется, холмы.
Ночные небеса грозят метелью,
И я бреду среди угрюмой тьмы.
Окоченели пальцы — силы нету,
А пояс развязался, как на грех.
Но до Лишани
[745] доберусь к рассвету,
Где государь пирует без помех.
Колышутся знамена, как в столице,
В дозоре гвардия — на склонах гор.
Над Яочи
[746] горячий пар клубится,
И блеск оружья ослепляет взор.
Здесь государь проводит дни с гостями,
Я слышу — музыка звучит опять.
Те, кто в халатах с длинными кистями,
[747]Купаться могут здесь и пировать.
Но шелк, сияющий в дворцовом зале,—
Плод женского бессонного труда.
Потом мужчин кнутами избивали —
И подати доставили сюда.
И если государь наш горделивый,
Тот дивный шелк сановникам даря,
Хотел, чтоб власти были справедливы,—
То не бросал ли он подарки зря?
Да, здесь чиновников полно повсюду,
А патриотам — не открыть сердца.
К тому ж я слышал: золотые блюда
Увезены из алого дворца.
[748]И три небесных феи
[749] в тронном зале,
Окутав плечи нежной кисеей,
Под звуки флейт, исполненных печали,
С гостями веселятся день-деньской.
И супом из верблюжьего копыта
[750]Здесь потчуют сановных стариков,
Вина и мяса слышен запах сытый,
А на дороге — кости мертвецов.
От роскоши до горя и бесправья —
Лишь шаг. И нет упрека тяжелей.
Я колесницу к северу направил,
Чтобы добраться к рекам Цин и Вэй
[751].
Тяжелый лед на реках громоздится
Везде, куда ни взглянешь на пути.
Уж не с горы ль Кунтун
[752] он вдаль стремится,
Как бы грозя Небесный Столб
[753]снести?
Плавучий мост
[754] еще не сломан, к счастью,
Лишь балки неуверенно скрипят,
И путники сквозь ветер и ненастье
Скорее перейти его спешат.
Моей семьи давно уж нет со мною,
И снег и ветер разделили нас.
Я должен снова встретиться с семьею,
И вот ее увижу я сейчас.
Вхожу во двор — там стоны и рыданья:
От голода погиб сынишка мой.
И мне ль, отцу, скрывать свое страданье,
Когда соседи плачут за стеной?
И мне ль, отцу, не зарыдать от боли,
Что голод сына моего убил,
Когда все злаки созревали в поле,
А этот дом пустым и нищим был?
Всю жизнь я был свободен от налогов,
[755]Меня не слали в воинский поход.
И если так горька моя дорога,
То как же бедствовал простой народ?
Когда о нем помыслю поневоле
И о солдатах, павших на войне,—
Предела нет моей жестокой боли,
Ее вовеки не измерить мне!
