Бег времени! Рядом с тобою зарницы мгновенье под стать Медлительной поступи девы, чьи ноги окрашены хной [481]. * * * Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. [482]Не жаль и сердца своего за то, чтоб на тебя взглянуть, Да сил моих — перенести тот миг благословенный — нет. Будь свидеться с тобой трудней — мне легче было б не в пример. Блаженной трудности такой, признаюсь откровенно, нет. Я жизни без любви не рад. В ее страданьях сладость есть, Но сил душевных у меня для муки вожделенной нет. Шальная голова моя обузой сделалась для плеч. Разбил бы о́б стену ее… А есть в пустыне стены? Нет! Ослабло сердце! Не ищи подавно ненависти там, Где даже места для любви, соперник дерзновенный, нет. Смотри, красавица, мой стон Господь услышит наконец! Поверь, смиренный голос мой — не щебет птички пленной, — нет! «Я выстою! Вонзай смелей в меня шипы своих ресниц!» — Клянется сердце боль стерпеть, а сил у плоти бренной нет. Таких воительниц, Аллах, непобедима простота! Идут в сраженье — ни мечей, ни выучки военной нет! Я видел Галиба в толпе и в одиночестве встречал. Не спятил, но и не сберег он разум полноценный, — нет! * * * Будь сердце каменным — ему не сладить с болью непомерной. Казнишь и плакать не велишь — таков обычай изуверный! Кому я надобен? Зачем? Один сижу на раздорожье… Ни алтаря, ни храма нет, ни врат, ни стражи нет придверной. Зачем накинула чадру? Лицо твое как солнце полдня. Взглянувший будет ослеплен его красой неимоверной. Очей разящие мечи не вздумай в зеркало уставить: Тебе самой опасен взор, губительной повадке верный. До самой смерти человек от мук не видит избавленья, Как будто плену бытия — страданья цепи соразмерны. Своим зазнайством ты спасла соперника от униженья: Его испытывать зачем красавице высокомерной? Зачем зовешь меня в свой круг? Моя несовместима робость С великолепьем, с красотой, с твоей гордыней беспримерной. Мне горя мало, что тебя корят неверностью, безбожьем. А правоверному — зачем ходить к безбожной и неверной? С утратой Галиба ничто не пресеклось на белом свете. Тогда зачем о нем рыдать, зачем печалиться чрезмерно? * * * Никого в том краю, где теперь суждено тебе жить, не будет. Никого, чтоб словцо на родном языке проронить, не будет. И не будет соседа в дому без окон и дверей, И привратника там, чтоб хозяина оборонить, не будет. Заболеешь — не будет никто за тобою ходить, А умрешь — даже плакальщика, чтоб тебя хоронить, не будет! * * * Идолов, падких на лесть, величанье мне надоело. Слово — с устами в размолвке. Молчанье — милое дело! Зыблется в чаре, плывущей по кругу, влага хмельная. Ищет с моими устами слиянья дань винодела. В сваре с гулякой у двери кабацкой — горе монаху, Чье опрометчивое замечанье пьяных задело. Верность обманчива! Сам испытал я непостоянство: Долго дружило с устами дыханье — и отлетело. * * * С мечтой мятущейся простясь, льет сердце слезы непрестанно: Не в силах рассчитаться с ней должник, лишенный чистогана. Я тоже из таких… Я сам — незаживающая рана, Недогоревшая свеча, что загасили слишком рано. * * * Я живу мечтой диковинной вместо жизни обыденной, И подобен крику сказочной птицы стон мой затаенный. Что мне до весны и осени, если в клетке бесполезные Крылья вечно мне мерещатся и скорблю душой смятенной. Друг мой, ветрены любимые! Верность — это дело случая. Сердца жалобы прелестница слушает неблагосклонно. К счастью, нрав мой жизнерадостный верх берет над безнадежностью: Руки, сжатые в отчаянье, — клятва веры возрожденной. * * * Моим желаньям исполненья нет. Мечте моей осуществленья нет. В урочный день приходит смерть, но тщетно Жду ночью сна: отдохновенья нет! Над сердцем я смеялся! Зубоскалить — Увы! — теперь обыкновенья нет. За воздержанье нам сулят награду, Но к ней, признаться, тяготенья нет. Молчу я, — значит, есть на то причина! Неужто говорить — уменья нет? Молчать мне надо, чтоб меня хватились. Заговорю — и попеченья нет. Чутьем не распознал сердечной раны Целитель мой! Мне облегченья нет. Я — там, откуда самому ни слуху Нет о себе, ни извещенья нет. Смертельно жажду смерти: и приходит И не приходит, а терпенья нет! С каким лицом идешь в Каабу, Галиб? Ужель в душе твоей смущенья нет? * * * Наивное сердце! С тобою нет сладу. Где снадобье — вылечить эту надсаду? И в чем тут загвоздка — открой мне, Творец! Я — к ней, а она воздвигает преграду! Ты знаешь сама — у меня есть язык! Спросила бы, в чем нахожу я отраду? Коль скоро вселенная — дело Творца, Откуда сумятице быть и разладу? Отколь своенравницы эти взялись? Кто очарованье придал их наряду? Зачем благовонье — волнистым кудрям И нега — сурьмой окаймленному взгляду? Откуда деревья, цветы, облака? Кто выдумал ветер, несущий прохладу? Что верности даже не нюхала ты — Мне горько, доверчивому неогляду! Заладил докучную песню дервиш: «Добро сотворивший получит награду!» Я в жертву тебе свою жизнь отдаю, Но ханжества чужд, не привержен к обряду. Хоть Галиб не стоит и впрямь ничего, Бери: даровщина ведь лучше накладу! вернуться …чьи ноги окрашены хной. —В Индии перед свадьбой и на праздники девушки и молодые женщины разрисовывают хной ладони и ступни ног. вернуться Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. // Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. —Зуннар — священный шнур индусов, надеваемый через плечо, необходимая принадлежность верующего. Одно из толкований двустишия таково. В порыве отчаяния влюбленный порвал на себе одежды, не оставив даже зуннара или нескольких нитей, которые смогли бы заменить его, то есть в своей любви он отступился от предписаний религии, но возлюбленную не тронуло даже это. |
