— Слушай, — я следил за тем, как китайца устраивают на небольшом ложе в центре бывшего алтаря, а Тагай устраивается рядом, — нам, конечно, это тоже всё интересно, но ты знаешь, вряд ли мы заметим какие-нибудь спецэффекты.

Я обратил внимание Росси на то, что мандарина уложили в центре, там, где раньше был храмовый алтарь. Затем мы наблюдали за тем, как его и Тагая окружила толпа мелких паучков.

Сначала я решил, что они просто пришли посмотреть. Ну интересно им, что тут происходит, но нет. Они стали формировать вокруг китайца и Тагая самый натуральный кокон: живой и шевелящийся.

Думаю, уже в этот момент мандарин должен был бы дико орать, но он давно был под властью моего друга, или вовсе в бессознательном состоянии.

Когда же они оказались полностью скрыты коконом, я перестал понимать, что происходит. Этих двоих буквально отрезали от нас, чтобы ничего не могло помешать процессу.

Тагай тем временем закольцевал свою энергетическую связь с китайским дипломатом, чтобы ментальный поток находился на одном месте и усиливался бывшим алтарём и всей силой, которая только была в этой пещере.

Дипломат к тому времени уже был окончательно без сознания. А Тагай начал медленно, как будто паучок, пробираться к нему в разум.

Там, внутри, в сознании китайца, всё дрожало, дребезжало, плыло, потому что он был не просто пьяным, а пьяным вусмерть. Притом, что они вообще плохо воспринимали алкоголь, в отличие от тохаров и русских.

Проходя сквозь воспоминания китайца, Тагай буквально хватался за голову.

«Мама дорогая! — думал он. — Вот что значит дипломатическая неприкосновенность и иммунитет. Да за ним же столько грехов, что это просто невероятно!»

Но сейчас Тагай не интересовался этим. Ему пришлось подниматься всё выше и выше, уходя вглубь памяти от свежих пластов в более дальние. Когда-то начало подобного ритуала он проходил вместе с Зорич. Это было в тот момент, когда он собирался стереть ей несколько дней памяти.

Тут система была похожа: только Радмиле нужно было стереть свежие воспоминания, еще не укоренившиеся, а у дипломата нужно было докопаться до глубинных слоёв памяти, где как раз и находились знания о собственном языке и языках приобретённых, если таковые имелись.

Ведь каждый человек учился разговаривать ещё в раннем, несознательном возрасте. И постепенно в процессе взросления знания углублялись и углублялись, одновременно с этим расширяясь.

Поэтому здесь нужно было докопаться до молодости дипломата, которого друзья между собой обозвали мандарином по названию одного из китайских диалектов. Просматривать мельком память пришлось до той поры, когда дипломат изучал не только родной северокитайский диалект, но ещё несколько других попутно.

Из памяти этого же дипломата Тагай узнал, что таких диалектов двенадцать, но сам подопытный владеет только семью, зато самыми популярными. Остальные может худо-бедно понимать.

«Да, блин, — подумал в этот момент Тагай. — Ни хрена себе работки предстоит…»

И вот он наконец-то добрался до нужной ему глубины. В представлении Тагая это место выглядело, как мандариновая роща под голубым небом с редкими облаками, проплывающими в форме причудливых фигур. Усыпанные плодами деревья отбрасывали тень на изумрудно-зелёную траву, на которой сидел китайский мальчик и листал огромный фолиант, лежащий перед ним на низкой подставке. Страницы были толстыми с тиснением и крупными иероглифами, написанными каллиграфическим почерком.

Мальчик, которому на вид было лет девять-десять аккуратно переворачивал страницы, изучая эти самые иероглифы, после чего записывал их себе в специальный черновой свиток. Он запоминал их и делил на семь разных колонок, потому что сравнивал одновременно семь разных языков.

И Тагай видел, как при изучении определённого иероглифа на соответствующем дереве позади мальчика появляется новый мандарин.

Тагаю пришлось ждать, а затем снова углубиться в воспоминания одурманенного дипломата. А точнее, вернуться в воспоминаниях немного вспять, в тот момент, когда все деревья уже были просто усыпаны мандаринами. Он увидел, что перед ним сидит парень не девяти и не десяти лет, а достаточно взрослый. Навскидку ему было чуть больше двадцати лет. Вероятно, в этом возрасте у соседей заканчивали обучение в дипломатической академии. На финальном экзамене парню пришлось беседовать с носителями разных языков и даже составлять различные официальные документы.

За спиной у студента даже на экзамене виднелись те самые семь усыпанных мандаринами деревьев. Это и была та база, которую нужно было изучить самому Тагаю. И он остановил в моменте ментальный поток. Сорвал с каждого из деревьев по мандарину и начал их есть.

К концу стало очевидно, что всё-таки это многовато. Уже на шестом у него начала раскалываться голова, потому что очень много знаний он поглотил в один присест. На седьмом он едва справлялся с головной болью, потому что каждый мандарин становился воплощением целой языковой модели, которая сейчас пыталась уместиться и уложиться в его разуме.

А с учётом того, что китайские языковые модели очень далеки от русских, буквально как земля и небо, приходилось Тагаю, конечно, несладко. Его даже подташнивало от всего этого. Но он всеми силами удерживал внутри себя эти мандарины, чтобы его не вывернуло наизнанку и он не утратил свои знания. Он никогда не думал, что от знаний может тошнить.

Однако, что теперь делать?

Параллельно с этим он вернулся к сознанию лежащего перед ним китайца и, пошатываясь, побрёл сквозь его разум, обнаруживая его уже в том возрасте, в котором тот находился сейчас. И недолго думая, Тагай, чтобы хоть как-то отыграться за собственное состояние, сказал пожившему китайцу, сидящему в мандариновой роще:

— Написал бы ты что-нибудь типа чистосердечного признания, — Тагай закладывал дипломату это прямо в мозг. — С кем из наших сотрудничал? У кого брал взятки, кому давал?

И этот самый мандарин внезапно, несмотря на всё своё состояние, начал что-то строчить в своём свитке.

— М-да — хмыкнул Тагай, ощутив некоторое удовлетворение, — вот уж точно, сделал гадость сердцу радость.

И вывалился из сознания мандарина.

Когда Тагай пришёл в себя, ему было не очень хорошо. Кокон из паучков распался, и вся эта мелочь разбежалась в разные стороны. Но ненадолго. Через какое-то время они снова стали сбегаться к Тагаю. Кто-то водички принёс, кто-то над ним платком махал, всё для того, чтобы стало полегче.

Тагай же, посмотрев на нас, сказал:

— Вроде бы, всё получилось. Но мне надо хотя бы три часа поспать, чтобы всё это немного уложилось внутри меня. Иначе этими знаниями меня просто стошнит. Так что никуда не расходитесь. Я сейчас отдохну, и после этого продолжим.

И после этих слов взял и реально заснул, устроившись на специальном ложе возле стены пещеры. Судя по всему, он частенько ночевал тут в последнее время.

Мы три часа просидели там, не громко переговариваясь между собой и рассказывая какие-то истории. По большому счёту, все наши беседы свелись к тому, кто как представляет наше грядущее путешествие.

— Ну а что, если у нас сейчас уже получится внедрить себе знание языка, то в принципе отправляться в путь можно будет хоть завтра, — подвёл итог Белоснежка, которому просто не терпелось отправиться в очередную мясорубку. Или просто в приключение.

— Ну насчёт прямо завтра, — сказал я, прикидывая все возможные варианты, — не могу обещать. Скорее всего, мне надо будет ещё сгонять к Светозарову за картами Тарима. С планированием всего остального будем уже от этого отталкиваться. Предоставят ли нам карты Тарима вместе с Тохарской империей или нет, посмотрим. Но завтрашний день потратьте на сборы, внимательно всё обмозгуйте.

На том мы собственно и порешили.

Ровно через три часа Тагай проснулся и встал со своего ложа. Я глянул на него и понял, что друг уже более-менее в адеквате. Он же осмотрел нас и сказал следующее: