– Ладно, мне нужно заглянуть к ветрогону, а тебе проверить теплую одежду, если ты не хочешь, чтобы Миас назначила тебе веревку.

– Да, хранитель палубы, – сказал он и ухмыльнулся, выпустив руку Джорона.

Джорон посмотрел ему вслед и вдруг понял, что и его собственная походка стала немного легче.

Он прошел через нижнюю палубу и постучал в дверь каюты говорящего-с-ветром.

– Входи, Джорон Твайнер.

Комната сильно изменилась с тех пор, как Джорон попал сюда в первый раз. По его представлениям она по-прежнему была не слишком аккуратной, но в ней присутствовало ощущение определенного порядка. А еще лишенный жизни запах нагретого песка и выжженной земли пустыни, который у Джорона ассоциировался с землей сердец, куда в прежние времена отвозили огромные, сияющие сердца кейшанов, и все вокруг них заболевало и умирало, и по сей день ничего не росло, не исчез из каюты ветрогона, но изменился. Здесь по-прежнему было жарко, однако горячий воздух пах не смертью, а чистотой. Как летним утром, когда волны набегают на песок, дует ласковый ветерок, и ты знаешь, что заброшенные сегодня сети принесут богатый улов. Жар, полный обещаний.

Да и сам ветрогон стал другим. Вместо маленьких белых колючек появились бесцветные перья, скорее похожие на короткие жесткие волосы, да и плащ также изменился: он больше не был грязным, а прорехи аккуратно зашиты.

И у них был общий секрет.

Причина, по которой Джорон чувствовал, что ветрогон тщательно его изучает всякий раз, когда поворачивает лицо в маске в его сторону. Джорон знал, что этот говорящий-с-ветром не слеп, как остальные его соплеменники. Он видел под маской блестящие глаза, которых там не должно было быть.

Ветрогон открыл клюв, продемонстрировав пещеру с острыми зубами, и имя выбралось наружу в виде двух четких отдельных слогов – «Джорон», первый медленно и под ударением, второй короткий, будто он его откусил.

– Я пришел тебя поблагодарить, – сказал Джорон.

– Поблагодарить ветрогона? Никто не говорит ветрогону спасибо.

– Ну, Миас сказала, что на нашем корабле другие правила, и если бы ты не пришел к нам на помощь у башни, мы бы все погибли. Ты не должен был этого делать. Ты мог сбежать.

– И куда бы я отправился, Джорон Твайнер? Куда?

– Я не…

– Джорон Твайнер спас ветрогона.

– Я тебя спас?

– Во время ветрохвори. Давал кровь и время. Спас ветрогона. – Неожиданно он встал, хотя и не до конца, и, наполовину выпрямившись, раскачиваясь из стороны в сторону, шаркая, двинулся вперед. – Знаю, почему ты плачешь, – сказал он. – Все слышал. Ветрогон тоже много потерял.

Джорон испытал настоящее потрясение. Он поделился с ветрогоном своими тайными мыслями, думая, что тот мертв, или, по крайней мере, спит, но он все слышал. Впрочем, потрясение тут же сменилось любопытством.

– Что ты потерял?

– Родичей гнезда. Отца гнезда. Мать гнезда. Все ушли.

– Мне очень жаль, – сказал Джорон.

Ветрогон щелкнул в воздухе клювом, почти, но не совсем в его направлении.

– Почему?

– Ну, я…

– Ветрогон умирает, так? Ветрогон для этого существует. Он дает кораблям скорость, чтобы люди могли убивать. Люди умирают, когда ветрогон так делает. Все есть смерть, смерть, смерть.

Он снова щелкнул клювом и вернулся в свое гнездо.

– Но жители Суровых островов…

– Тоже убивают ветрогонов. Тоже делают их слепыми.

– Но ведь ты не слепой, – сказал Джорон, радуясь возможности сменить тему и избавиться от неприятного ощущения, появившегося после слов ветрогона о мире, в котором он жил и частью которого являлся.

– Нет, не слепой, – сказал говорящий-с-ветром и немного приподнял маску, чтобы Джорон посмотрел на его великолепные блестящие глаза. – Первый ветрогон видел морскую сестру так много лет назад, что люди даже не могут представить. – Он принялся поправлять рваные тряпки в гнезде, и Джорон подумал, что, очевидно, это занятие его успокаивало. – Первый, – тихо проговорил он.

– Как? – спросил Джорон.

– Глазами, – ответил ветрогон, опустил голову и принялся перебирать клювом предметы на полу, как будто Джорон неожиданно ему наскучил.

– Я не о том. Как тебе удалось сохранить глаза?

Он неожиданно замер, потом поднял голову и сквозь маску посмотрел на Джорона.

– У ветрогонов редко бывает два яйца, – заговорил он. – Отец гнезда сбежал с глинодвора. Спрятал второе яйцо. Закопал в теплое место рядом со шпилем. В землю. Родился, сражаясь. Чтобы дышать. Чтобы выбраться на поверхность. Родился с великой песней. – Он издал звук, похожий на тихий кашель, наполненный невероятной печалью. – Брата отправили на обучение и ослепили. Ветрогон прятался. Притворялся братом, когда требовалось.

– И никто не заметил?

– Для людей все ветрогоны одинаковые, так ведь? – Он не дал Джорону времени на ответ, спеша рассказать свою историю, клюв открыт, из него потоком льются слова. – Отца гнезда отправили в море. Он не вернулся. Брат гнезда не сильный, не сильный. Заболел ветрохворью. Умер. Этот ветрогон занял его место на тренировках.

– А твоя мать?

– Матери не остаются, – равнодушно сказал он. – Ветрогон тренироваться. Много узнать. Он учиться и тренироваться. Слабые умирают. Говорили, мать гнезда слабая. Говорили, отец гнезда слабый. Говорили, брат гнезда слабый. – Он два раза щелкнул клювом в воздухе. – Ветрогон показать им, кто слабый.

– Как?

– Сбросить камень на жилище. Убить дрессировщиков.

– Поэтому тебя отправили на черный корабль?

Ветрогон издал пронзительный крик.

– Нет! Не знать, не знать. Думать, несчастный случай. Говорить, несчастный случай. Все ветрогоны собрались, ждать смерти жалких мучителей.

Он устроился поудобнее в своем гнезде.

– Тогда как ты оказался на черном корабле?

– Грубый, – сказал он, и это слово прозвучало, точно долгий выдох волны, отступающей с песчаного пляжа.

– Ты вел себя грубо?

– Грубый, как Черный Оррис грубый. Супруге корабля не нравится грубый ветрогон. Его не любить. Она его прогнать с корабля.

– И ты им позволил? Я видел, на что ты способен.

– Хотел сбежать. Сбежать и помогать всем ветрогонам. Но клетки, наркотики и ветрохворь на корабле флота.

– У тебя сейчас нет ветрохвори. Ты мог нас погубить и сбежать.

Ветрогон поднялся тем выводившим Джорона из равновесия способом, когда казалось, будто он левитирует – мгновение назад он сидел и вот уже стоит. Он прошел по маленькой каюте, чтобы выглянуть в иллюминатор, за которым аракисиан с горящими глазами медленно скользил по морю. В голове у Джорона снова зазвучала песня ветра и моря.

– Ветрогон с морской сестрой, – тихо проговорил он. – Вот где ветрогон. Где должен быть.

И он стал наблюдать за аракисианом, а у Джорона появилось ощущение, будто он стал невольным свидетелем какого-то разговора. Он не чувствовал угрозы, его наполнил восторг от происходящего. Но, с другой стороны, он не хотел разрушать странную и хрупкую дружбу, которая, как ему казалось, возникла у него с говорящим-с-ветром. Поэтому тихо вышел из каюты, забыв про вопросы относительно песни.

Ритм дня.

Подъем, еда, работа, вахта, еда, вахта, еда, работа, еда, сон, подъем, работа… и кейшан по правому борту.

Дни перетекали в недели. Нежные руки и теплые бризы Восточного Шторма постепенно уступили место холодному гневу Северного. Три корабля установили другой ритм, военный: тренировки с луками по утрам, днем обучение владению оружием, а каждый День Мужчин три супруга корабля встречались на борту «Дитя приливов».

Команда Миас все лучше узнавала свой корабль и его повадки, и теперь, когда супруга корабля решала, что необходимо привязать главное крыло или ослабить переднее, ее люди уже на месте дожидались приказа. Как и полагается на хорошем корабле, на «Дитя приливов» никто не бездельничал; давно ушли в прошлое дни, когда они валялись на палубе, а если кто-то пытался, товарищи тут же заставляли его подняться. Команды дуголуков гордились своим мастерством, и на оружии начали появляться резные украшения, рассказывавшие про победы «Дитя приливов», и неважно, что пока их было не так уж много.