— Лиат Чокави, — произнес он, тепло пожимая ей запястье, словно старый друг. — Рады вас видеть. Верно, Хешай?

— Безумно, — буркнул поэт. — Быть вверенными недоучке-помощнице — куда уж лучше.

На ее лице отразилась оторопь: маска самоуверенности соскользнула, глаза расширились, губы сжались в нитку. Тут же она стала прежней, однако Маати понял — или решил, что понял — удар Хешая попал в цель, а жертва провинилась лишь в том, что угодила под горячую руку.

Хешай встал и изобразил готовность к переговорам, но церемонность его позы лишь усугубляла оскорбление. Маати вдруг стало за него стыдно.

— Зал для встреч там, — махнул Хешай, отвернулся и зашагал в указанную сторону. Бессемянный поплыл рядом с ним, оставив Лиат и Маати догонять.

— Извини его, — тихо сказал Маати. — Это из-за скорбного торга он сам не свой. Ты ни в чем не виновата.

Лиат бросила на него недоверчивый взгляд, но смягчилась, когда поняла, что он опечален не меньше ее. Она ответила едва заметной позой благодарности, какими обмениваются друзья.

В зале для встреч было пусто и жарко. Единственное окошко оказалось заперто; Хешай толчком его распахнул. Поэт сел за низкий каменный стол и показал Лиат место напротив. Она скованно села и достала из рукава связку бумаг. Бессемянный встал у окна и, хищно осклабившись, стал следить за поэтом, пока тот просматривал документы.

— Я могу чем-то помочь, Хешай-кво?

— Принеси чаю, — буркнул тот, не отрываясь от бумаг. Маати оглянулся на девушку, потом на Хешая. Андат, видя его замешательство, нахмурился. Затем черные глаза озарились догадкой, совершенные руки создали позу просителя, хотя Маати не понял, что именно он просит, и опустились, не дождавшись разрешения.

— Хешай, друг мой, тебе достался слишком воспитанный ученик. Сдается мне, он не хочет оставлять тебя одного. — Бессемянный усмехнулся. — Он думает, ты снова станешь нападать на эту юную девицу. Я бы на его месте даже порадовался, глядя, как ты выставляешь себя ослом, но…

Хешай повел плечом, и андата передернуло от боли или чего-то похожего на боль. Его руки сложились в позу извинения. Однако от Маати не укрылось, как нахмурился поэт. Бессемянный все-таки пристыдил своего хозяина. За девушку можно было не волноваться. По крайней мере, некоторое время.

— Чаю, Маати. И для гостьи тоже, — произнес Хешай, указывая на Лиат.

Маати склонился в знак послушания. Потом поймал взгляд Бессемянного и молча кивнул, благодаря за помощь. Андат ответил легчайшей из всех улыбок.

В коридорах было полно народа. Рядом толпились торговцы, знать, слуги, рабы, охранники. Маати пробирался между ними известным путем в сторону главного зала, разыскивая кого-нибудь из дворцовой челяди. Ему не терпелось вернуться назад, послушать переговоры.

Главный зал был набит битком еще хуже коридоров. В воздухе дымом стоял людской гомон. Но вот в толпе мелькнули желтые одежды дворцового слуги, и Маати, отчаянно пробираясь сквозь толчею, рванул к выходу.

На полпути к двери он задел молодого человека, одетого в те же цвета, что Лиат с Марчатом Вилсином — зелень с бронзой. Мозолистые руки со следами краски и широкие плечи выдавали в нем грузчика. Решив переложить задание на незнакомца, Маати остановился и схватил его за локоть. Продолговатое лицо парня показалось Маати смутно знакомым, но стоило тому заговорить, как у поэта кровь отхлынула от лица.

— Прошу прощения, — сказал грузчик, сопроводив слова позой извинения. — Знаю, я должен был дождаться снаружи, но понадеялся, что Лиат Чокави…

Он затих, увидев, какими глазами смотрит на него Маати.

— Ота-кво… — выдохнул тот.

Миг обоюдного потрясения — и грузчик закрыл Маати ладонью рот и увлек его в боковой коридор.

— Молчи, — прошептал Ота. — Молчи!

Будто и не было последних лет. То, что пережил Ота, вдруг отступило в тень, развеялось от одного звука его имени. Жаркие, влажные дни поденщины на Сарайкетской пристани, вечный поиск еды и жилья, голодные ночи в придорожной пыли. Жизнь, какой видел ее Итани Нойгу. Все это осыпалось с него, как скорлупа, и он вспомнил себя мальчишкой — уверенным и своевольным мальчишкой, что брел по заснеженному полю к большому тракту. Он словно заново очутился там, и ясность этого воспоминания его напугала.

Молодой поэт послушно шел за ним, ни слова не говоря. Видимо, встреча ошеломила его не меньше.

Они разыскали пустую комнату. Ота запер дверь на засов. Оконце тесной комнаты выглядывало во внутренний сад, где росли бамбук и подстриженные деревья. Даже в дождь, который до сих пор шуршал каплями по листве, внутри было очень светло. Ота сел за стол, закрыв рот руками, и посмотрел на юного поэта. Тот был моложе года на четыре, но старше того Оты, который придумал себе новое имя, новое прошлое и заключил договор с Домом Вилсинов. У поэта было открытое круглое лицо, твердый подбородок и руки, годами не знавшие тяжелой работы. Но больше всего Оту смущали его глаза — они светились восторгом, точно юноша только что нашел клад.

Ота не знал, откуда начать.

— Ты… мы, верно, вместе учились?

— Маати Ваупатай, — назвался поэт. — Я был в одном из младших классов, когда вы… покинули школу. Вы еще водили нас перекапывать огород, а мы плохо копали. У меня тогда все руки были в водянках…

Его лицо вдруг стало знакомым.

— Боги! — выронил Ота. — Так это ты?

Маати Ваупатай, которого Ота заставлял есть землю, ответил утвердительной позой, сияя радостью оттого, что его узнали.

Ота откинулся назад.

— Прошу тебя, не говори никому обо мне. Я так и не принял клеймо. Если братья найдут меня…

— То захотят убить, — подхватил Маати. — Знаю. Я никому не скажу. Только… Ота-кво…

— Итани, — поправил Ота. — Теперь меня зовут Итани.

Маати выразил послушание, больше уместное для преданного ученика, как будто Ота до сих пор ходил в черном одеянии.

— Значит, Итани. Не ожидал. В смысле, встретить вас здесь. Какими судьбами?

— Я служу Дому Вилсинов. В качестве грузчика.

— Грузчика?

Ота ответил утверждением. Поэт заморгал, словно пытаясь угадать смысл заморского слова. Когда он заговорил, тон у него был обеспокоенный. Или разочарованный.

— Говорили, дай-кво вас принял. А вы отказались.

«Как просто звучит», — подумал Ота. Горстка слов смогла вместить то, чем стала его жизнь. Когда он принимал это решение, все казалось предельно ясным и в то же время сложным. Впрочем, как и сейчас.

— Верно.

— Что… простите, Ота-кво, но что произошло?

— Я ушел. Подался на юг, нашел работу. Я знал, что старое имя придется забыть, вот и взял другое. И… вот и все, наверное. Заключил договор с Домом Вилсинов. Срок уже истекает, а что делать дальше — не знаю.

Маати принял позу понимания, но по складке между бровями было видно, что сделал он так машинально. Ота вздохнул и облокотился на стол, думая, что бы еще сказать, как объяснить свой жизненный выбор. В довершение всех пережитых за день тревог он почувствовал, что не может подобрать слов. Со дня ухода он ни разу не пытался объяснить, почему так решил. Да и некому было.

— А ты? — спросил Ота. — Тебя, вижу, он обучил.

— Старый дай-кво умер. После вашего ухода. Я даже не успел получить черную одежду. Пост занял Тахи-кво, а в школу пришел новый учитель. Наани-кво. Он был еще строже Тахи-кво. По-моему, ему это было в радость.

— Дрянная работа, — сказал Ота.

— Нет, — не согласился Маати. — Просто тяжелая. И жестокая. Но так нужно для дела. Ставки слишком высоки.

Была в его голосе какая-то твердость, подумал Ота, которая не происходила из уверенности. Он ответил согласием, но понял, что Маати угадал неискренность позы, и опустил руки.

— Что же ты сделал, чтобы попасть в «черные одежды»?

Маати покраснел и отвернулся. В коридоре кто-то хохотал, и это раздражало. Поговорил всего ничего с едва знакомым человеком, а уже забыл, где находится и что вокруг люди.