— Можешь не беспокоиться. Я уже послал новость всем партиям, которым необходимо об этом знать.

— То есть Иссандре.

— И никому другому, — сказал Синдзя. — Твоя забота — найти Маати и его девиц-поэтов. И твоя сестра. Что бы ты ни делал, не спускай с нее глаз.

Ота уже собирался возразить, но Синдзя только наклонил голову набок. Идаан убила братьев Оты. Его отца. Она была способна на хладнокровное убийство, и все это знали. Не было смысла утверждать, что мир — что-то другое, а не то, чем он является. Ота показал позой, что принимает совет и обещает приложить все усилия.

На самом деле, когда он вернулся в свои комнаты после завтрака и утренней аудиенции, которую не мог отложить, Идаан его ждала. Она надела заимствованное платье из синего шелка, темное, как сумеречное небо. Ее руки и плечи были толще, чем позволяло платье, так что ткань натянулась. Волосы она стянула в серый хвост, толстый как грива. Она не улыбалась.

— Идаан-тя, — сказал он.

— Брат, — ответила она.

Он сел напротив нее. Ее длинное лицо было холодным и непроницаемым. Она коснулась бумаг и свитков на низком столике, стоявшем между ними. Запах кедра и яблок должен был сделать комнату более уютной.

— Я не справилась, — сказала она. — Но я сомневаюсь, что год и десять писцов было бы достаточно для этой работы. Нас только двое, ты половину времени проводишь при дворе, и мы можем надеяться только на взвешенную догадку.

— Тогда мы должны взяться за работу, — сказал он. — Я прикажу принести нам еду и…

— До этого, — сказала Идаан. — До этого мы должны кое-что обсудить. Наедине.

Ота поглядел ей в глаза. Они были такими же черно-коричневыми, как и его. Ее челюсть стала мягче, рот — бледным и морщинистым. И он все еще мог видеть девушку, которой она была, когда он вытащил ее из самых глубоких камер под Мати и подарил свободу, хотя она ожидала рабство или смерть.

— Я отошлю слуг, — сказал он. Она приняла позу благодарности.

Когда он вернулся, она вышагивала перед окном, сложив руки за собой. Мягкие кожаные подошвы ее сапожек шелестели по деревянному полу. Под ними простирался город, а за ним — море.

— Я никогда не думала о них, — сказала она. — Андаты? В молодости даже мысли не было. Размягченный Камень был чем-то, застрявшим на полпути между тренированным охотничьим котом и еще одним придворным в мире, наполненном ими. Но они могут уничтожить все, верно? Если поэт пленит кого-нибудь вроде Пара или Тумана, тогда океан может исчезнуть в одно мгновение, верно?

— Да, похоже на то, — согласился Ота.

— Я могла бы управлять им. Размягченным Камнем, я имею в виду. И Семаем. Если бы все произошло так, как я замышляла, я бы командовала этой силой.

— Скорее твой муж, — сказал он. Ота приказал казнить ее мужа. Тело Адры Ваунёги повесили на развалинах дворца его семьи, пища для воронов. Идаан улыбнулась.

— Мой муж, — сказала она теплым и веселым голосом. — Еще хуже.

Она встряхнулась и повернулась к столу. Толстые пальцы вытащили дощечку для письма. Ота видел буквы, вырезанные на воске.

— Я составила список людей, которые кажутся наиболее вероятными. — Я написала туда дюжину имен и могу добавить еще дюжину, если захочешь. Все они очень часто путешествовали в последние четыре года. У них всех есть расходы, которые выглядят подозрительными в той или иной степени. И, насколько я вижу, они все против твоего договора с гальтами или близко связаны с кем-то, кто против. И все они тесно связаны с двором, как и тот, о ком похвастался Маати.

Ота протянул руку, Идаан не отдала ему дощечку.

— Я думала о том, что бы произошло, если бы я получила такую власть, — сказала она. — Я подумала о девушке, которой была тогда. И о том, что делала. Ты можешь себе представить, что я могла бы сделать?

— Этого бы не произошло, — сказал Ота. — Семай повиновался бы тебе только до тех пор, пока ему бы приказывал дай-кво. Если бы ты начала осушать океаны или уничтожать города, он бы запретил это.

— Сейчас дай-кво мертв. Мертв многие годы и почти забыт.

— Что ты хочешь сказать, Идаан-тя?

Она улыбнулась, но в глазах таилась печаль.

— Все ограничения, которые не давали поэтам делать то, что они считали подходящим? Сейчас они исчезли. И я хочу сказать, что ты должен помнить это, когда увидишь список. Помни, что поставлено на карту.

Табличка оказалась достаточно тяжелой, на темном воске был выцарапаны белые буквы. Он хмурился, пока палец пробегал по именам. Потом Ота перестал водить пальцем, кровь отхлынула от лица. Он понял, что хотела сказать Идаан. Она сказала, что ему придется быть беспощадным и холодным. Она хотела закалить его против боли за того, кем ему придется пожертвовать.

— В этом списке имя моей дочки, — сказал он, говоря тихо и холодно, просто констатируя факт.

Сестра ответила молчанием.

— Там, — сказала Ванджит, ее палец указал на невыразительное голубое небо. — Прямо там.

Андат, сидевший на ее бедре, изогнулся и замахал крошечными ручками. Она перенесла вес на левую ногу, притянув маленькое тельце поближе к своему, ее вытянутый палец все еще указывал в никуда.

— Я не вижу, — сказал Маати.

Ванджит улыбнулась, ее внимание сосредоточилось на младенце. Ясность-Зрения захныкал, слабо тряхнул головой, потом успокоился. Ванджит поджала губы, и небо над Маати, казалось, прояснело. Хотя в нем по-прежнему ничего не было, сама голубизна казалась более отчетливой. А потом он увидел его. Сначала немногим больше точки, а потом, мгновение спустя, фигура с распростертыми крыльями. Ястреб, паривший высоко над землей. С изогнутым и острым как нож клювом. Коричневые и золотые перья трепетали в воздухе. Пятна старой крови на когтях. Клещи в перьях.

Маати закрыл глаза отвернулся, у него закружилась голова.

— Боги! — сказал он и услышал, как Ванджит счастливо хихикнула.

Дух подъема наполнил каменные залы, разрушенные сады и скудные луга. Все дни, начиная с пленения, Маати чувствовал, что весь мир глубоко дышит и громко смеется. В свободное от работы и занятий время все девушки собирались вокруг Ванджит и Ясности-Зрения, и он сам стоял с ними.

Сам андат был замечательным и очаровательным. Он обладал телом настоящего человеческого младенца, но кое-что в его поведении выдавало неопытность Ванджит. Она никогда не держала на руках младенца и не видела его с тех пор, как сама была ребенком. Сильная шея и уверенный взгляд казались слегка неправильными. Крик, хотя и бессловесный, выражал богатые и разнообразные эмоции, которые, по опыту Маати, дети редко имели раньше, чем начинали ходить. Небольшие ошибки воображения повлияли только на форму, которую принял андат. Но свою работу, как с наслаждением показывала Ванджит, он выполнял совершенно и точно.

— Я видела и многое другое, — сказала Ванджит. — И чем больше изменение, тем труднее поначалу.

Маати кивнул. Он мог видеть каждый волосок на ее голове. Пучки, на которые налипли крошечные пятнышки мертвой кожи, снятые с живой ткани под ними. Насекомое, по форме напоминающее клеща, но в тысячу раз меньше, припавшее к корню ее ресницы. Он закрыл глаза.

— Прости меня, — сказал он. — Но не можешь ли ты снять меня часть то, что наложила? Это отвлекает…

Он услышал, как ее платье зашелестело и замолчал. Когда он опять открыл глаза, зрение осталось ясным, но перестало быть нечеловеческим. Он улыбнулся.

— Сделав изменение, я забыла, что старое состояние само не возвращается, — сказала она.

— Размягченный Камень был во многом таким же, — сказал Маати. — Камень, природа которого изменилась, оставался мягким, пока Семай-кво не делал усилие, чтобы вернуть его в старое состояние. Но, с другой стороны, Нисходящая Влага останавливала реку только до тех пор, пока поэт был полностью сосредоточен на задаче. Вопрос опирается на внутреннюю способность объекта к изменению. Камень по природе сопротивляется изменению, вода принимает его. Я подозреваю, что глаза, которые ты улучшила, все равно пострадают под действием возраста.