— Круглолицый — Ошай. Он приходил, верно? Это он доложил обо мне.

— Еще бы не докладывал. Хотел знать, от меня ты пришла или нет.

— И что ты ему сказал?

— Что не от меня.

— Понятно.

Молчание затягивалось. Амат надеялась, что Марчат заговорит, подарит ей несколько слов, чтобы она могла ухватиться за них, как за соломинку. Тот все молчал.

— Я пошла к себе, — сказала Амат. — Мы это еще обсудим.

Она потянулась за тростью, но Вилсин поймал ее за руку. Его глаза больше не смотрели безжизненно. Страх — вот что в них было. Они словно пропитались страхом. У Амат застучало в груди.

— Не надо. Не ходи домой. Он будет тебя ждать.

Четыре вздоха на двоих они молчали. Амат сглотнула ком в горле.

— Затаись, Амат. И мне не говори, куда спряталась. Заляг на дно недели на четыре. На месяц. К тому времени все будет кончено. Тогда я смогу тебя прикрыть. А до тех тебе грозит опасность — пока они думают, что ты сможешь им помешать. Как только дело будет сделано…

— Я могу обратиться к утхайему. Скажу им, что дело нечисто. К ночи Ошая уже закуют в кандалы, если…

Марчат тяжело встряхнул косматой седой головой, не отводя от Амат взгляда. Она почувствовала, как его хватка ослабла.

— Если это всплывет, меня убьют. И хорошо, если только меня. Может, и еще кого заодно. Невинных людей.

— Помнится, в этом городе была только одна невинная жертва, — поддела Амат и тут же прикусила язык.

— Меня убьют.

Она на миг смешалась, потом высвободила руку и приняла позу согласия. Вилсин дал ей встать. Ногу пронзила боль. А бальзам остался дома. Утрата этого мелкого утешения, как ни смешно, досадила ей горше всего — последняя капля превратила мир в кошмар наяву.

В дверях Амат обернулась, опираясь на разбухшую от влаги трость, и поглядела на начальника. На своего старого друга. Его лицо было каменным.

— Ты проговорился, чтобы я нашла способ их остановить, так?

— Я сглупил. Был расстроен, растерян, чувствовал себя одиноко. — Теперь его голос звучал крепче, увереннее. — Не подумал как следует. А сейчас мне стало ясно, что к чему. Сделай, как я прошу, Амат, и все обойдется.

— Это мерзко. Все равно, ради чего. Мерзко, жестоко и преступно.

— Согласен.

Амат кивнула и закрыла за собой дверь.

Весь день в небе было ясно, жарко и душно. Дождь пошел только на закате: в вышине нагромоздились огромные тучи, а их белесая бахрома подернулась розовым, золотистым и зеленовато-сизым. Серая пелена дождя медленно ползла с гор на город, теряя в сумерках праздничные переливы, гоня перед собой порывистый ветер, пока наконец не добралась до брусчатых улиц и черепицы. Там-то, в темноте, и грянуло.

Лиат лежала головой на груди Итани и слушала бурю: сердитый шорох ливня, низкий рокот воды, текущей по мостовым — как у реки в разлив. Здесь, в ее комнате в Доме Вилсинов, дождь никого не пугал. Да и по улицам можно было спокойно пройти. Вот на окраинах — в веселом квартале, у побережья, возле складов — люди были вынуждены прятаться под навесами до тех пор, пока ливень не поредеет и не схлынет вода. Лиат прислушивалась к шелесту воды и сердцебиению Итани, вдыхала свежий запах дождя, смешанный с ароматом их разгоряченных тел. В летних городах даже ночной дождь не охлаждал воздух настолько, чтобы хотелось укрыть наготу.

— Нужно подыскать твоей сетке карниз попрочнее, — проговорил Итани, потыкав пальцем ноги тряпичный узел. Лиат вспомнила, что полог обрушился час-другой назад, и улыбнулась. Близость обессилила ее — руки-ноги стали податливыми и неловкими, кости словно размякли, как у морского существа.

— Я люблю тебя, Тани, — сказала Лиат. Он гладил ее шею. Руки у него были грубыми — крепкими и мозолистыми от работы, — но он умел быть нежен, когда хотел. Она посмотрела на него снизу вверх, оглядела продолговатое лицо и взъерошенные волосы. Итани улыбнулся. В лучах ночной свечи его кожа почти сияла.

— Не ходи сегодня в бараки. Побудь здесь, со мной.

От его вздоха голову Лиат приподняло и мягко опустило вниз.

— Не могу. Побуду еще немного, пока дождь не поредеет. Мухатия-тя следит за мной с тех пор, как ты отправила меня охранять Вилсина-тя. Только и ждет повода, чтобы взъесться.

— Он просто завидует, — сказала Лиат.

— Он не просто завидует. Он еще и распоряжается моим заработком, — произнес Итани с усталым смешком.

— Так нечестно. Ты же умнее его! Знаешь азбуку и счет. И все тебя больше любят, чем его. Надо было тебя поставить надсмотрщиком!

— Будь я надсмотрщиком, меня быстро разлюбили бы. Если б Крошка Кири, или Каимати, или Танани заподозрили, что я урезаю им выручку за опоздания или медлительность, они говорили бы обо мне все то же самое, что сейчас — о Мухатии. Так уж повелось. К тому же мне моя работа по душе.

— Все равно у тебя получалось бы лучше.

— Может, и так, — согласился Итани. — Хотя слишком многим пришлось бы пожертвовать.

Повисла тишина — уже иного рода, чем раньше. Лиат чувствовала, как Итани настороженно затаил дыхание. Он ждал вопроса, ждал, когда она снова примется за свое — и не ошибся.

— А ты спрашивал у Вилсин-тя насчет места?

— Да.

— Ну и?

— Сейчас у него нет ничего на примете, но он постарается узнать поточнее.

— Это хорошо. Ты ему понравился. Просто отлично. — И снова молчание, отчужденность… — Если он предложит тебе должность, ты ведь не откажешься, правда?

— Смотря что предложит, — ответил Итани. — Не хочу делать то, чего не хочу.

— Итани! И когда ты научишься думать наперед? Придется потерпеть. Если глава Дома Вилсинов даст тебе работу, а ты откажешься, второго случая не будет! Одними отказами не проживешь. Иногда надо и соглашаться — даже если не очень хочешь. Если потом это даст тебе то, что ты любишь.

Итани выбрался из кровати и встал. Лиат села. Итани потянулся, стоя к ней спиной, и в ее комнатке сделалось тесно. Стол, конторские книги, стопка брусков туши, листы вощеной бумаги, торчащие между ними бледными языками. Шкаф, где она хранила одежду — и игра мускулов на спине Итани в свете огонька свечи.

— Порой мне кажется, будто я говорю со статуей. Тебе уже двадцать. Мне пошло только семнадцатое лето, — резко сказала она. — Как получается, что я старше тебя?

— Может, ты меньше спишь, — мягко ответил Итани. Когда он обернулся, она увидела его улыбку. Он двигался грациозно, как зверь, а кожа его так туго облегала мышцы, что было заметно, как складывается каждое движение.

Итани присел у кровати, оперся на руки подбородком и заглянул ей в глаза.

— Милая, мы говорим об этом уже десятый раз и заканчиваем все тем же. Я знаю, что ты хочешь от меня большего…

— Я хочу, чтобы ты сам захотел от себя большего, Тани. Это не одно и то же.

Он принял просительную позу.

— Ты не хочешь, чтобы я оставался грузчиком — что ж, и я не намерен жить так всегда. Но мне за свою работу не стыдно, и я не стану менять ее на другую и худшую, если кто-то мне в будущем даст то, что, по их мнению, я должен хотеть. Когда я чего-нибудь захочу, будет иначе.

— Разве тебе больше нечего желать?

Он приподнялся, накрыл ее грудь ладонью и нежно поцеловал в губы. Под его весом Лиат сдвинулась к вороху из одежды и смятого полога. Затем она отвела голову, не дальше, чем на палец, и прошептала, касаясь его губами:

— Что это за ответ?

— Ты спросила о моих желаниях, — пробормотал он.

— А ты меня отвлек, лишь бы не отвечать.

— Разве?

Его рука скользнула по ее боку. У Лиат от прикосновения пробежали мурашки.

— Что «разве»?

— Разве я отвлекал тебя?

— Да, — ответила она.

В дверь постучали, всполошив их обоих. Итани спрыгнул с постели и, миг от мига мрачнея, принялся нашаривать свои холщовые штаны. Лиат завернулась в простыни, а на немой вопрос Итани озадаченно покачала головой. Стук повторился.

— Уже иду! — громко сказала она, чтобы было слышно под дождем. — Кто там?