– Она сделалась перебежчицей…

– Я не…

– Подкралась сзади и подло нанесла удар в спину…

– Бартиме…

– Вражеская пособница, подлая, хитрая, фальшивая предательница, которая позаботилась о том, чтобы продлить мои бесконечные годы рабства! Та, что без наущения и без принуждения взялась изучать гнусную науку магию! В пользу Натаниэля и прочих можно сказать хотя бы то, что у них не было выбора. Большинство из них сделали волшебниками прежде, чем они доросли до сознательного возраста и получили возможность осознать, насколько низкое это ремесло! Но ты – ты могла бы избрать любой из десятка достойных путей. А вместо этого ты решила поработить Бартимеуса, Сакара аль-Джинни, Серебряного Пернатого Змея, ирокезского стража с волчьей пастью! И ты в гордыне своей полагаешь, будто я не причиню тебе вреда! Так вот, да будет вам известно, барышня, что вы меня недооцениваете, и это сулит вам немало бед! Мне ведома тысяча уловок, у меня в запасе сотня смертельных приёмов! Я способен… Уй-я!

Разгорячившись, я иллюстрировал своё выступление достаточно бурной жестикуляцией и в порыве чувств ткнул пальцем в красную меловую линию своего пентакля. Раздался хлопок, посыпались жёлтые искры, и моя сущность получила отпор: меня отшвырнуло вверх и назад, я полетел кубарем и судорожно задрыгал ногами, чтобы не пересечь линию с противоположной стороны.

С ловкостью, порождённой опасностью, я сумел остановиться и рухнул на пол. Лицо у меня почернело, набедренная повязка лопнула.

Девушка обратила внимание на последнее и неодобрительно скривила губы.

– Ц-ц! – сказала она. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали.

Я встал и тактично поправил обрывки повязки.

– Сути дела это не меняет. Призвав меня, ты изменила наши роли. Теперь между нами не может быть ничего, кроме ненависти.

– Ерунда, – сказала она. – Как ещё я могла с тобой встретиться? Я не собираюсь тебя порабощать, идиот. Я хотела кое-что с тобой обсудить, как равная с равным.

Я вскинул брови – точнее, то, что от них осталось.

– Вряд ли это осуществимо. Что может обсуждать постельный клоп со львом?

– Слушай, прекрати выпендриваться. Кстати, кто такой Натаниэль?

Я растерянно заморгал, глядя на неё.

– Кто? Первый раз слышу.

– Ты только что упомянул о каком-то Натаниэле.

– Нет-нет, ты, должно быть, ослышалась!

И я поспешно сменил тему.

– В любом случае, сама идея смехотворна. Равенство между людьми и джиннами невозможно. Ты молода и неразумна, так что мне, возможно, следует быть к тебе снисходительнее, но ты в самом деле заблуждаешься. За последние пять тысяч лет я имел дело с сотнями хозяев, и независимо от того, на чём были вычерчены их пентакли, на песке пустыни или на степном вытоптанном дёрне, между мной и теми, кто меня вызывал, неизменно возникала лютая, непримиримая вражда. Так всегда было. Так всегда будет.

Последние слова я произнёс внушительным, громовым голосом, не допускавшим никаких возражений. В пустой комнате они раскатились гулким эхом. Девчонка пригладила волосы.

– Чушь собачья, – сказала она. – А как насчёт вас с Птолемеем?

Китти сразу поняла, что её теория подтверждается. Поняла по реакции джинна. С того момента, как его шарахнуло пентаклем, египетский мальчик стоял к ней лицом, выпятив грудь и подбородок, оживлённо жестикулируя, чтобы подчеркнуть свои глубокомысленные высказывания, и время от времени поправляя набедренную повязку. Однако как только она упомянула имя Птолемея, вся его бравада и бурные эмоции куда-то делись. Он внезапно сделался совершенно неподвижен: лицо застыло, тело окаменело, точно у статуи. Двигались только глаза: медленно, чрезвычайно медленно, зрачки повернулись и уставились прямо на неё. Глаза мальчишки всегда казались тёмными – но теперь они сделались абсолютно чёрными. Сама того не желая, Китти заглянула в них. Это было всё равно что смотреть в чистое ночное небо: чёрное, холодное, бесконечное, с крошечными искорками звёзд, далёкими и недостижимыми… Это было жутко, но прекрасно – Китти потянуло туда, как ребёнка к распахнутому окну. Она благоразумно сидела в центре своего пентакля. Теперь же она наполовину распрямила ноги и подалась вперёд, опершись на руку, вторую руку протянув вперёд, навстречу этим глазам, их одиночеству и пустоте. Кончики её пальцев дрожали над границей её круга. Она вздохнула, поколебалась, потянулась дальше…

Мальчик моргнул, его веки на миг сомкнулись, точно у ящерицы. Это разрушило чары. У Китти побежали по спине мурашки, она отдёрнула руку и съёжилась в центре круга. На лбу у неё выступили крупные капли пота. Но мальчик не шелохнулся.

– И что же ты обо мне знаешь – или думаешь, что знаешь? – произнёс голос.

Голос звучал отовсюду – негромко, но очень близко. Этот голос не был похож ни на один из голосов, что ей доводилось слышать прежде. Он говорил по-английски, но со странным выговором, как будто говорящему этот язык был незнаком и чужд. Он казался близким и, одновременно, отстранённым, как будто обращался к ней из немыслимой дали.

– Что ты знаешь? – повторил голос ещё тише. Губы джинна оставались неподвижны, чёрные глаза не отрываясь смотрели на неё. Китти пригнулась к самому полу, дрожа и стиснув зубы. Что-то в этом голосе приводило её в трепет, но что? Он не звучал ни грозно, ни гневно. Но это был властный голос откуда-то издалека, голос, наделённый немыслимым могуществом, и в то же время – голос ребёнка.

Китти потупилась и молча помотала головой, не отрывая взгляда от пола.

– ГОВОРИ!

Теперь в голосе звучал гнев; вместе с этим возгласом в комнате раздался мощный удар грома, от которого зазвенели стекла в рамах, половые доски пошли рябью и со стен посыпались куски сгнившей штукатурки. Дверь захлопнулась (хотя Китти её не открывала и не видела, как она открылась), стекла в окне вылетели. Одновременно с этим в комнате поднялся сильный ветер. Он закружился вихрем вокруг неё, все стремительнее и стремительнее, так что чаши с розмарином и веточками рябины взмыли в воздух и разбились о стены, подхватил книгу и канделябры, сумку, горшки и ножи Китти и понёс их по комнате, то выше, то ниже, свистя и завывая, все быстрее и быстрее, пока они не расплылись и не слились в одну неясную полосу. Вот уже и стены пришли в движение, оторвавшись от своих оснований на полу и присоединившись к безумной пляске, роняя на лету кирпичи, все быстрее и быстрее вращаясь под потолком. И вот наконец потолок сорвало, и вверху раскинулась бездонная пропасть ночного неба, с вращающимися звёздами и луной и облаками, растянувшимися в бледные полосы, размётанные во всех направлениях, пока во всём мире не осталось всего две неподвижных точки: Китти и мальчик в своих кругах.

Китти зажала глаза руками и спрятала голову между колен.

– Пожалуйста, прекратите! – вскричала она. – Пожалуйста!

И вихрь улёгся.

Китти открыла глаза – и ничего не увидела. Она забыла отнять руки от лица.

Она медленно и мучительно подняла голову и опустила руки. Комната была такой же, как и прежде, точно такой же, как была всегда: дверь, книга, канделябры и окно, стены, потолок, пол; за окном – ясное небо. Всё было спокойно – кроме… Мальчик в кругу напротив зашевелился – медленно-медленно согнул ноги, а потом сел, как будто силы вдруг оставили его. Глаза у него были закрыты. Он устало провёл рукой по лицу.

Потом взглянул на Китти – и, хотя его глаза оставались тёмными, прежней пустоты в них уже не было. И когда он заговорил, его голос снова сделался нормальным, только звучал устало и печально.

– Если собираешься вызывать джинна, – сказал он, – имей в виду, что вместе с ним ты вызываешь всю его историю. И разумнее будет твёрдо придерживаться настоящего, иначе неизвестно, что ты можешь вытащить из прошлого.

Китти с большим трудом заставила себя сесть прямо и посмотреть ему в лицо. Волосы у неё были влажны от пота. Она пригладила их и вытерла лоб.