– Попробую, – неуверенно сказала Кьярра. – Я видела, как люди это делают. Неудобно.

– Я дам тебе ложку побольше, – вздохнул я и нашел черпачок. В самый раз, если использовать в качестве тарелки котелок. – Держи вот так… Обляпаешься – не страшно.

– Как же не страшно, еда пропадет… – пробубнила она с полным ртом и неловко махнула зажатым в кулаке черпачком. – Я подберу…

Клянусь, котелок опустел прежде, чем я приступил к трапезе. Если бы Кьяррина голова в него влезла, она бы и стенки вылизала, уверен.

– Ты ничего не ел по дороге, – сказала она, махом опростав кувшин с водой. – Я слышала, как Тродда спрашивала… Почему? Что такое зарок?

– Зарок – это если обещаешь чего-то не делать, – объяснил я. – Вот как ты обещала матери не брать ничего у людей.

– А ты зачем-то обещал не есть?

– Нет. Я их обманул, – ответил я. – Я просто… такой вот.

– Какой? – Похоже, вместе с сытостью Кьярра обрела хорошее настроение.

– Немного странный. Могу не есть неделями – просто не хочу.

– А сейчас?

– И сейчас не хочу, – признался я. – Но приходится. Неизвестно, когда в следующий раз удастся нормально перекусить… Из-за этого меня в детстве считали подменышем, представляешь?

– Нет, – честно ответила Кьярра. – Что это такое?

– Люди верят, что какие-то существа иногда подменяют младенцев своими детенышами, – пояснил я. – И те, хоть внешне и похожи, все-таки сильно отличаются от человеческих. Например, слишком много едят или непробудно спят, а еще у них непременно есть какой-то изъян. Хвостик там или лишний палец на руке или ноге. Или глаза разного цвета.

– А у тебя что? – с интересом спросила она и попыталась заглянуть мне за спину. Явно в поисках хвоста – глаза-то она видела, а они у меня одинаковые. Да и руки на виду.

– Ничего. Но лет до трех, рассказывали, меня было не добудиться. А если я просыпался, то ел за пятерых. Потом все сделалось наоборот. Здорово меня это выручало…

– Почему?

– Ну как почему… Всех еще только расталкивают с руганью, а меня давно след простыл – я на речке раков ловлю или вообще на ярмарку утянулся ни свет ни заря. А оставят без обеда или ужина за баловство – с меня как с гуся вода, я не голодный вовсе. Какое же это наказание? Правда, – добавил я справедливости ради, – иногда после такой голодовки на меня нападает жор. Вот чтобы такого не случилось, когда под рукой ничего нет, приходится запихивать в себя что-то через силу.

– И спать про запас? – спросила вдруг Кьярра.

– Нет. Не выходит, – ответил я после паузы. – Не помню, когда последний раз действительно засыпал. Наверно, тогда же, в детстве. Ты и это заметила?

Она кивнула и сказала:

– Теперь моя очередь спрашивать.

– Ты уже начала, – усмехнулся я. – Продолжай.

На этот раз Кьярра долго размышляла, прежде чем задать вопрос, и наконец развела руками:

– Не знаю.

– То есть?

– Не знаю, о чем важном говорить, – пояснила она. – А о другом – глупо. Зачем зряшные слова?

– Так ты начни с простого, а там, может, доберешься и до серьезного, – предложил я. – Подумай пока, а я котелок водой залью, иначе его потом отскребать замучаешься…

Я вернулся быстро, и, стоило мне появиться на пороге, Кьярра сказала:

– Ты даже работаешь в перчатках. Всегда. И огонь разводил, и еду готовил. Почему?

– Это длинная история, – ответил я и уселся поудобнее.

– А ты куда-то торопишься?

Вообще-то, да, торопился, но час-другой погоды не делали. К тому же после того, что рассказала о себе Кьярра, отделываться от нее было как-то нехорошо.

– Когда-то давно я не носил никаких перчаток, – сказал я и принялся снимать рабочие, верхние. Под ними у меня были еще одни.

Многие поражаются, как я ухитряюсь управляться с делами в такой сбруе, да не с грубой работой. Когда я говорил, что могу подшить одежду по Кьярре, я не преувеличивал – действительно могу. Дело привычки – можно выучиться держать иголку и в перчатках, тем более, они у меня тонкой выделки, недешевые. Самая дорогая часть моей амуниции, если на то пошло: всегда нужно иметь при себе несколько пар на смену, потому что порвать перчатки или прожечь, особенно в походе, – раз плюнуть. Своему мастеру я платил щедро, и он старался на славу. Наверно, ни у одной столичной модницы не было вещей такого качества…

– Я слышала, Тродда шепталась с мужем. Гадала, что у тебя с руками. Обожжены или еще что. Но это вряд ли, – со знанием дела заметила Кьярра. – Тогда бы ты не смог так ловко все делать. Может, просто бородавок много? У старой женщины были такие. Некрасиво и неудобно. Зацепится за что-то – и сдирает. Больно и кровь идет, она жаловалась. А потом их еще больше вырастает.

Я помолчал, переваривая такое предположение. Надеюсь, больше никто из моих знакомцев не придерживается подобной версии. Я все-таки предпочитаю что-то более романтичное.

– Начну с той истории, которую рассказываю, когда хочу сделать вид, будто доверяю человеку что-то личное. Многие на это падки, в ответ тоже выдают свои секреты, – сказал я. – Не всегда, но случается.

– Ты хуже старого человека, – заявила вдруг Кьярра. – Он так же долго о чем-то говорил. Пока соберется, уже забудет, что хотел сказать.

Я только улыбнулся.

– Когда я был мальчишкой, то помогал отцу-красильщику. Знаешь, что это такое?

– По слову вроде бы понятно, – неуверенно сказала Кьярра. – Вы что-то красили? Стены? Я видела такое.

– Нет, не стены, ткани. Теперь уже придумали, как это делать… м-м-м… с помощью машин, но все равно многие работают по старинке, вручную. Кое-где такие ткани ценятся выше, чем машинной окраски… и не зря.

– А чародеи не могут это делать?

– Могут. Только денег сдерут столько, что дешевле будет платье целиком из золота отлить, – ухмыльнулся я. – Их услуги могут себе позволить только очень богатые люди.

– Короли?

– Необязательно. Просто те, у кого денег куры не клюют.

– Зачем им клевать деньги? – удивилась Кьярра. – Хотя… я видела у старых людей – куры иногда глотают камешки. Зачем?

– Я слышал – чтобы зерно перетирать.

– Прямо внутри? – не поверила она. – Ну надо же… А деньги? Тоже для этого?

– Нет. – Я в очередной раз зарекся использовать при ней какие-либо иносказания. И поговорки тоже. – Это присловье такое. Значит – человек очень богатый.

– Непонятно, – сказала Кьярра. – Почему так?

Я развел руками.

– Давным-давно кто-то так сказал, вот и прижилось. Сам не знаю, что это означало. Может, у таких богачей даже птица зажралась настолько, что от золота клюв воротит?

– Люди все же странные, – с неудовольствием произнесла она. – Столько лишних слов, а нужно всего одно. Но ты продолжай. Про красильщиков и чародеев.

– А что чародеи? Им иногда заказывают необыкновенные наряды для особенных праздников и балов. Скажем, хочется принцессе, чтобы платье у нее переливалось радугой. Или меняло цвета: сейчас голубое, через полчаса лиловое – и так до розового. И обратно.

– Красиво, наверно… – задумчиво сказала Кьярра. – Как закат над горами.

– Пожалуй… Одним словом, обычному человеку такое не сотворить. А в обычную краску, чтобы держалась как следует и не линяла, добавляют всякие едкие вещества. А то какая-нибудь красавица на балу взмокнет от танцев, и будет у нее спина в зеленую полосочку. Что смеешься? И такое случалось, – улыбнулся я. – С первыми тканями машинной окраски. Люди погнались за дешевизной, но оказалось, что эту одежду не то что стирать, даже под дождь в ней попадать нельзя – идет разводами.

– Ты о себе говори, а не о машинах.

– Я о них уже почти закончил. Хорошая краска въедается не только в материю, но и в руки. Намертво, ничем не отмоешь. Мы все больше красными тканями занимались, вот руки и были по локоть ядреного такого малинового цвета.

– Синий был бы хуже, – заметила Кьярра.

– Это уж точно. Потом, когда я бросил ремесло и занялся другим делом, краска начала понемногу облезать, но это выглядело так, будто у меня какая-то скверная болезнь. Отсюда и перчатки.