– Твоя мать ведь сумела, – напомнил я, чем заставил ее умолкнуть еще на несколько минут. Хоть кусок спокойно прожевал…

– Мама долго охотилась за разными зверями. Дольше, чем я живу, вдвое или втрое, – сказала наконец Кьярра. – Вот и научилась.

– И ты научишься, если будет нужно.

Признаюсь, я уже устал от этого диалога, но… Нужно было как-то убедить Кьярру принять решение. Конечно, она хозяйка своему слову: захочет – даст, передумает – возьмет обратно… Однако без ее принципиального согласия я действовать не желал.

– Вот если бы я жила одна, а ты хоть иногда… – начала она, но я решительно перебил:

– Нет, Кьярра, так не выйдет.

– Почему? Ты теперь умеешь ходить нашими дорогами!

– Наверно, я еще не пробовал. Только не забывай, что… – Тут я взялся за голову, стараясь подобрать нужные слова, вспомнил, что руки у меня перепачканы, выругался про себя и продолжил: – Я провожатый. Нас не убивают… обычно. Но на дороге всегда много опасностей. Я могу пообещать тебе, что угодно, но не все зависит от меня. Проще простого подцепить какую-нибудь болезнь, отравиться, угодить под поезд… Кто-то не увидит моей нашивки и сунет мне нож под ребро, чтобы обобрать карманы, наконец! Потом испугается, конечно, что убил провожатого, но мне от этого легче не станет.

– Какой нашивки? – не поняла Кьярра.

– Белая с красным пятном, – ответил я. – Я почти всегда ее ношу. Ну, когда работаю и не маскируюсь под другого человека.

– Почему?

– Это отличительный знак провожатых.

– Я поняла. Почему такой?

– По-разному рассказывают. Мне больше всего нравится версия, по которой самый первый провожатый был охотником и очень долго не мог добыть особенного зверя: тот ускользал буквально из-под носа, даже из ловушек и капканов умудрялся уйти. Все, что удавалось найти, – клочок шерсти, а следы зверь путал так хитро, что лучшие собаки его не брали. – Я перевел дыхание и продолжил: – Но этот охотник был упрям…

– Упрямее тебя? – спросила Кьярра без тени улыбки.

– Намного. Он уйму всего перепробовал, и наконец одна из сложных ловушек сработала – зверь был ранен, но все-таки ушел. Охотник пошел по следам крови на снегу, в азарте погони забрел в невообразимые дебри, а когда очнулся, то понял, что оказался в неведомых местах.

– Как же он обратно выбрался?

– По тем же кровавым следам – на его счастье, их не замело. Особенного зверя он не добыл, зато понял, как тот прятался, и сам выучился находить тайные пути. Это легенда, конечно, – завершил я. – Но знак у нас именно такой. Кровь на снегу.

– Понятно… – сказала Кьярра и умолкла.

– Заночуем здесь, – сказал я. – А завтра вернемся в столицу, и я продолжу поиски уже целенаправленно. Вот ведь… связи на драконодроме у меня есть, но только как у Рока Сандеррина, а не какого-то Лаона Рокседи!

– А бумаги Бет? Не помогут? – немного оживилась она.

– Вряд ли. Там свои порядки. Возможно, придется рискнуть и снять маскировку… Посмотрим! Что толку гадать? Ложись лучше спать, довольно разговоров на сегодня.

– Это ты ложись, – ответила Кьярра, обняла колени руками и уставилась в огонь. – Я буду думать. Это сложно, но я стараюсь, Рок. Нужно ведь понять, чего я хочу? И как будет лучше?

– Конечно, – сказал я и устроился на своей лежанке.

Не спал, конечно, так, задремывал время от времени. И, открывая глаза, видел профиль Кьярры, подсвеченный рдеющими в очаге углями, – она пересыпала их в ладонях и пропускала меж пальцами, как драгоценные безделушки. Странное дело, меня уже не передергивало от этого зрелища. Все-таки человек привыкает к чему угодно…

Наутро Кьярра по-прежнему хранила молчание. Я же, выйдя из дома, обнаружил, что окружающий пейзаж порядком изменился за ночь. До такой степени, что я все-таки сунул голову в бочку с водой, чтобы прогнать наваждение. Не помогло. Оставалось признать, что я действительно вижу то, что вижу…

За большой сосной начиналась неведомая тропинка, которой еще вчера там не было, и вела она на залитую солнцем равнину. Мне даже присматриваться не пришлось, чтобы понять, – это охотничьи угодья Кьярры. Она достаточно часто ходила этим путем, чтобы он сделался отчетливо виден.

Чуть поодаль, в ежевичнике, скрывался путь на Багралор – оттуда отчетливо веяло холодом. С другой тропинки, затерявшейся в траве у ручья, тянуло копотью – это была Таллада, а столица почему-то пахла отцветающей драконарией – трудно не узнать этот сильный терпкий аромат с металлической ноткой…

Куда ни глянь – повсюду были сотни и тысячи нехоженых троп, видимых так ясно, словно кто-то все это время старательно прятал их, а этой ночью взял и скинул маскировку. Я чувствовал: стоит сделать шаг в неизвестном направлении, и предо мной вновь откроется море звезд, из которых можно будет выбрать ту, что понравится больше остальных… Правда, я остался на месте. Мой самый первый опыт в качестве провожатого научил меня не бросаться опрометчиво куда глаза глядят и дороги манят.

Привычный лес никуда не подевался, стоял на прежнем месте, и если смотреть на него искоса, краем глаза, то становилось понятно, что сосны вовсе не расступаются, а дом не изгибает стену, чтобы пропустить еще одну тайную дорогу…

Наверно, я долго стоял, как дурак, и озирался по сторонам, потому что Кьярра вышла меня искать.

– Рок, – позвала она, пригляделась, поняла, что со мной такое, и деловито осведомилась: – Вылить на тебя воду? Вчера помогло!

– Спасибо за заботу, но я уже окунулся, – ответил я, придя в себя.

Надо же, я думал, что последний раз ощущал такой чистый, ничем не замутненный восторг в отрочестве, когда открыл в себе дар провожатого! Ан нет, оказывается, Рок Сандеррин даже во вполне солидном возрасте не потерял способности ни удивляться, ни радоваться…

– У тебя краска облезла, – сообщила Кьярра, и я вернулся с небес на землю. – И шерсть на щеках отклеилась.

– Сволочи, – сказал я, выдернув волосок с макушки и убедившись, что он из темного сделался каким-то тускло-рыжим и как бы еще не с прозеленью. Хотя, возможно, это сосны бросали отблеск. – Обещали же, что будет держаться, пока не постригусь!

– А потом? – не поняла она.

– А потом не будет, потому что крашеное срежут. Ладно, не страшно, у меня есть в запасе это снадобье… – Я оторвал фальшивые бакенбарды, не перенесшие купания в бочке, и снова огляделся по сторонам. – Послушай, я действительно вижу! Вот это все… ну…

– По тебе заметно, – сказала Кьярра крайне серьезным тоном. Впрочем, я заметил, что она прячет улыбку. – Ты очень-очень странный! Но не по-плохому. Не как бывает, когда у тебя голова болит или мысли дурные. Сейчас другое. Ты… как огненная гора! Только искры не летят.

– Того и гляди, полетят! – отозвался я и – сам не знаю, что на меня нашло! – схватил ее, поднял на вытянутых руках и покружил. Кьярра очень легкая, как ребенок, так что это было несложно. Я даже не сильно обжегся – привык уже.

Правда, когда я поставил ее наземь, лицо у нее было каким-то не таким…

– Эй, ты что? – озадаченно спросил я. – Я тебя обидел?

Кьярра помотала головой, шмыгнула носом и сказала:

– Мама так делала, когда я не умела летать. Брала и поднимала высоко-высоко, до самого неба…

– Как это – не умела?

– Очень просто! Вот ты – родился и сразу начал бегать, да? – фыркнула она.

– Нет, конечно. – Я мысленно выругал себя за глупость.

– Когда мы маленькие, крылья тоже маленькие. Вот такие, – Кьярра показала ладонь, – потом растут. Но они слабые и тонкие. Поэтому сперва мама учила меня прятаться и ловить добычу на земле. Потом уже – летать и охотиться по-взрослому.

– Ясно. Извини, если обидел.

– Не обидел. – Она посмотрела мне в глаза. – Просто я вспомнила маму, и мне стало грустно. Но хорошо тоже. Как так?

– Память – сложная штука, – ответил я. – Так часто бывает, просто потому, что прошлого не вернуть, как бы хорошо тогда ни было. Вроде и приятно вспомнить, а на деле выходит – как ножом по сердцу.