Поначалу все складывалось более-менее неплохо. Да, в Сент-Ив они с Монтрозом вошли порознь – он сильно отставал, а всем видом своим словно нарочно пытался привлечь побольше внимания. Может, так оно и было. В любом случае девушке удалось незамеченной – она очень на это надеялась – добраться до станции дилижанса.

Там собрался кое-какой народец, в основном женщины, как ни странно, а также двое или трое солидных мужчин в скучного вида костюмах: дельцы или кто-то в этом роде, решила Мария-Антония. Сама она скромно стала в сторонке, как учил Генри, опустив глаза и закутавшись в шаль. Было жарко, но пришлось терпеть: здесь все женщины одевались именно так.

Дилижанса все не было, но люди покорно ждали, ждала и Мария-Антония. Немного успокаивало наличие небольшого саквояжа с револьвером внутри – его приятная тяжесть оттягивала руки, но и придавала уверенности.

– Вон, вон, – проговорила какая-то женщина, горожанка по виду, – опаздывает-то как!

– Еще час теперь перепрягать будет, – проворчал мужчина в скучном костюме и уткнулся в газету.

Эти самые газеты занимали принцессу донельзя: в ее времена книги – и те были большой редкостью и писались от руки. Да, полумаги и маги снимали копии, и это стоило очень дорого, но теперь… Теперь, оказывается, любой человек мог за мелкую монетку купить несколько листков скверной серой бумаги – пергамента теперь не было, да и слишком дорого бы это вышло, печатать на нем еженедельные газеты! – и прочесть о том, что происходит в больших городах или даже в округе. Генри объяснил ей, что есть разные газеты: для деловых людей вроде вот этого мужчины в костюме, в них пишут о политике, событиях на мировых рынках, разных сделках корпораций, для горожан там сенсации, сплетни, объявления и совсем немного действительно важных новостей; есть издания и для женщин – в них разные советы, рецепты и опять-таки сплетни, а еще немножко светской хроники, нужно же знать, в каком платье была на очередном приеме дочь бургомистра! И, конечно, листки для фермеров – там по большей части пишут о динамике цен на всяческие товары, разбавляют новостями и присовокупляют полстранички с полезными советами для хозяек, письмами читателей и смешными историями.

Марии-Антонии самой очень хотелось почитать такую вот газету, но Генри не желал тратить деньги на ерунду, а подобрать измятые листки с тротуара ей не позволяло чувство собственного достоинства. Сейчас, правда, напрягая зрение, она могла прочесть на обороте газеты скучного господина обрывки фраз: имярек женится на такой-то, и эта свадьба станет событием десятилетия, потому что… Далее было не разглядеть. Впрочем, имена брачующихся все равно ни о чем не говорили принцессе, но занять время было так и так нечем…

Вопреки ожиданиям дилижанс был готов всего лишь через полчаса. Это оказалась длинная черная карета немыслимой величины, в которую запрягали аж шестерку крупных лошадей. На крыше кареты громоздились тюки и свертки, на задке был привязан чей-то огромный сундук, сам обшарпанный, но блестящий новенькой металлической оковкой и замками.

Часть мест внутри уже была занята, но пассажиров из Сент-Ива разместить удалось. Одного из скучных господ уговорили ехать на облучке, сказав, что на следующей станции сойдут аж трое и места освободятся, и сделали ему скидку. Мария-Антония сама предпочла бы ехать рядом с кучером, но вовремя прикусила язык: девушкам здесь такие вольности не позволялись.

Она забралась внутрь кареты, нашла свободное местечко между полной женщиной с большой корзиной на коленях и сухопарой старухой в черном платье и облегченно вздохнула. Нелепая шляпка, которую заставил ее нацепить Генри вместо ставшей уже привычной широкополой, потрепанной, сползла набок, Мария-Антония это чувствовала, но поправлять не решилась из боязни сделать хуже. Лучше уж выглядеть неуклюжей недалекой деревенщиной, решила она, к таким относятся с брезгливой жалостью и не задевают! Во всяком случае, за проезд с нее взяли даже меньше, чем говорил Генри – она ведь ехала без багажа, если не считать саквояжа, который отлично умещался на коленях…

– В первый раз едешь? – спросила вдруг старуха. На морщинистом лице остро сверкнули темные глазки.

Мария-Антония невольно поежилась: пожилая дама напоминала сказочную колдунью, а кроме того, подобные старушки способны вывести на чистую воду любого!

Она несколько раз кивнула вместо ответа, не решаясь заговорить. «Лучше помалкивай, – говорил ей Генри, и на лице его читалась тревога. – Сделай вид, будто с перепугу или от скромности язык проглотила, глаза опусти, кивай… молитву можешь еще шептать, только потише, а то не знаю я, как ты молишься, мало ли что…»

– Оно сразу видно, – удовлетворенно сказала старуха. – И как тебя не побоялись одну отпустить, молоденькую такую!

– Так… – выдавила Мария-Антония, вспоминая легенду. – Некому бояться.

– Что ты такое говоришь? – удивилась та, явно заинтересовавшись, и подвинулась ближе. – Вид у тебя больно уж несчастный, случилось что?

В этот момент Мария-Антония поняла, что эта старуха, с одной стороны, может ее раскусить, а с другой… если она поверит в историю несчастной сиротки, то, вполне вероятно, возьмет ее под свое крыло, что было бы нелишне.

Так и вышло. Старуху звали Мариам Герберт-Шульц, она была вдовой крайне богатого скотопромышленника, в деньгах нужды не испытывала, изнывала от безделья (в юности, как поведала она по секрету принцессе, Мариам сама гоняла отцовские стада на дальние пастбища, так и познакомилась с будущим мужем – когда их коровы перепутались по недосмотру, то-то было дело!) и путешествовала по всей округе и не только. Домашние (а хозяйством теперь заправляли ее сыновья) Мариам видеть желали как можно реже – суровый нрав старухи мало кто мог переносить, – а потому не возражали, услышав, что бабушка отправляется в очередную поездку. У нее было немало подруг (жаль, с годами их становилось все меньше и меньше, она же разменяла восьмой десяток и надеялась перекрыть рекорд своего отца, умершего от чрезмерных возлияний в честь сто восьмого дня своего рождения), жили они далеко, Мариам и навещала их с щедрыми подарками, чтобы не казаться обузой. На далекие расстояния ездила огневозом, где поближе – предпочитала дилижанс, считая его более комфортным, нежели огневозы местных веток «железки». Бывала она и в больших городах, ей нашлось, что порассказать Марии-Антонии – та слушала с огромным интересом, – даже в Московию однажды съездила, хотя стоило это бешеных денег. «Зимы, – сказала Мариам, – там великолепные, снегу по колено, реки замерзают, по ним вместо дорог ездят. Гулянья на перелом года – тоже чудо что такое, а уж кормят – пальчики оближешь, только плати! Но меня все жалели, – добавила она сокрушенно, – слишком уж худа показалась, там в цене женщины в теле! А разве ж я виновата, что такой уродилась? Был, правда, один купец, ухаживал… важно так. Ну, мне тогда уж за пятьдесят было, какие там шуры-муры!»

История Марии-Антонии старуху мало удивила и вроде бы ничем не насторожила: девушка достаточно подробно описала и детей равнин, налетевших на отдаленную ферму, и то, как гибли ее родственники – этого ей и придумывать не приходилось. Путешествие на огневозе тоже не было табу, а название фермы – «Адель» – явно показалось старухе знакомым. Более она принцессу не расспрашивала, но и впрямь взяла под свою опеку, чему девушка была очень рада.

Они с Мариам снимали одну комнату на двоих, старуха давала от ворот поворот наглым парням, вязавшимся порой к симпатичной девице, наставляла Марию-Антонию, как и с кем следует себя вести: за несколько дней от нее принцесса узнала куда больше, чем от Монтроза. Впрочем, объяснение тому имелось: Генри был мужчиной и скверно разбирался во всех этих женских делах, а тонкостей тут существовало немало – кто с кем должен здороваться первым, как следует именовать служанок, а как – дам выше по положению, как можно одеваться женщинам ее сословия, а как – непозволительно… Словом, за несколько дней Мариам преподала принцессе полный курс современных хороших манер, не обойдя вниманием ни одного сословия, что Мария-Антония посчитала особенно ценным: мало ли, как обернется дело! Правда, прочие пассажиры дилижанса не были слишком рады словоохотливой старухе: голос у нее оказался высокий, въедливый, она словно вколачивала слова прямо в разум слушателей, в том числе и невольных. Спорить с нею, а тем паче попросить помолчать никто не решался: достаточно было взглянуть на брошь, что удерживала ее шаль, на перчатки и прочие приметы высокого статуса пусть даже и в фермерском обществе (а особы классом повыше дилижансом путешествовали редко, предпочитая огневоз, если же и попадались – то безденежные, а оттого молчаливые). С такими дамами спорить не стоило.