Согласно Занкеру, агора, символически объединившая две крайности – городскую автономию и абсолютную лояльность Риму, – в облике комплекса, который, подобно римскому Капитолию, включал помимо форума также храмы, святилище-иерон и алтари, отражает политико-религиозную концепцию, скрытую в сути делового центра римского города[455]. Переплетение священного и политического пространства – это выражение идеологического представления Рима о центральной власти и официальной имперской образности. Кроме того, это проясняет, как функционировал политический механизм Римской империи. Базилика (на Востоке – «базилика стоя», στοά βασίλειος), политический и юридический центр города, в скором времени преобразилась (сперва на Востоке, в Нисе-Скифополе и Пальмире, а затем и на Западе – в Риме, Кирене и Лептис-Магне) в кесариум, связанный с культом правителя, обрела экседру со статуями императора и богини Ромы и во времена Августа стала несомненным символом почитания и прославления императорского гения; император к тому времени уже обладал титулами принцепса и великого понтифика[456].
В творческую суть имперской архитектуры вплелись две главные черты: во-первых, классический греческий лексикон, связанный с формами и ордерами, знак близкого знакомства и тесной связи с панэллинистическими и республиканскими истоками империи, а во-вторых – стремление новой эры к экспериментам и творческому своеобразию. Вот что утверждает Макдональд:
…архитектурные элементы… неотъемлемо присущие символизму империи, вышли на первый план во времена Августа, когда их имперский посыл прозвучал особенно сильно. …Новый путь… оригинальный и побуждающий к действиям… содержал традиционные элементы [и] предполагал обращение к истокам… и преемственность: суть его составляли греческие идеи, переосмысленные и видоизмененные римлянами[457].
Таким образом, архитектура отражала двойственный образ империи, утверждая, что традиции все еще сильны, но что при этом наступила новая эра.
Восточные провинции, архитектура которых уже была давно и тесно связана с традициями эллинистической эпохи, быстро и охотно приняли новое направление, изменившее облик имперской иконографии, и Ирод играл в этом роль первопроходца[458]. Такое чувство, что Восток стал огромной лабораторией, в которой с традиционным архитектурным лексиконом эллинистической эпохи сплетались архитектурные идеи и концепции новой империи, неведомые прежде. Со временем последние слились с западными архитектурными представлениями и символизмом, и по мере того, как эти идеи приводились в равновесие и претворялись в жизнь, они распространились по всей империи. Так средиземноморские города объединялись в архитектурный койне – и начинали походить друг на друга, словно маленькие подобия Рима. Их архитектура, отражая свойственную им образность, служила движущей силой империи в повседневной жизни: связь людей и зданий становилась крепче. Таким был главный символ и многонациональной ткани римской имперской цивилизации, и самой сопричастности к римлянам.
Как считает Макдональд, имперская архитектура освободилась от греческих корней, когда перешла к экспериментам с новым отношением к городскому пространству и к творческим архитектурным композициям. Базовые геометрические формы, лишенные украшений, уступили сочетаниям форм, распределенных гармонично, с учетом масштаба и смысла, и подчеркнутых сложной системой декора, изысканной перспективой и эффектом светотени[459]. Макдональд утверждает: «Римскую архитектуру можно определить как свод законов, воплощенных в каменной кладке. Она вызывала у людей ответный отклик через формы, призванные наставлять и поучать, и с той же целью применяла основные геометрические фигуры, чью выразительную силу, по замыслу творцов, должны были признавать и немедленно постигать все, кто обладал способностью чувствовать»[460]. Новая архитектура провозглашала имперские лейтмотивы: стойкость, устремленность к цели, постоянство, стабильность и безопасность. По мнению Макдональда, в иерархичном, уравновешенном и в высшей степени гармоничном расположении архитектурных особенностей, наделенных глубоким смыслом, нашли свое отражение те же самые основания, какие были свойственны пирамидальной структуре империи[461], а именно – ее эффективный механизм управления, ее прекрасно организованная, пусть и распределенная, администрация, ее армия, ее правовая система и, конечно, само устройство римского общества.
Колонны, главные структурные элементы традиционных и прекрасно знакомых классических ордеров, совершенно свободные от любых ограничений, получили в имперской архитектуре новое определение. Их сместили ближе к стене, и колонны потеряли свой структурный raison d’être[462], но обрели другие эффекты: декоративный, художественный и символический. Колонны с их осевой симметрией не тяготели к определенному направлению и в высшей степени легко адаптировались к любому положению. Коринфская капитель с ее диагональными завитками, лишенная четкой направленности, хорошо подошла новой модели и поэтому была довольно популярной в имперской архитектуре. Колонны, возведенные вдоль фасадов с их замысловатыми стенами, стали невероятно живописными. Они создавали изысканный ракурс и яркий узор, заметные еще ярче благодаря гармоничному эффекту светотени. Колонны играли роль роскошного декора монументальных фасадов, украшая арки (Оранж), ворота (Гераса), фасад театральной сцены (Ниса-Скифополь), нимфеум (Милет) и многие другие прекрасные памятники (Библиотека Цельса в Эфесе, «Мраморный двор» в Сардах), а мрамор и гранит с их богатыми оттенками творили новую, искусно украшенную, величественную архитектуру, подобную стилю барокко[463].
Даже когда колонны использовались как структурный элемент, творческое своеобразие все равно проявлялось. Колоннадные улицы, градостроительное новшество Востока, очень быстро начали свой эпохальный путь на Запад, придав новый смысл главным дорогам, соединенным по оси[464]. Грандиозные, прекрасные колоннады видоизменили привычную улицу в объемный, более выразительный в перспективе и независимый архитектурный ансамбль, – своего рода центр, источник, рождавший чувство направленности, постоянства, стабильности и безопасности. Колоннадная улица с ее затененными портиками, с разными украшениями каркаса, возведенными на всем ее протяжении, – их роль играли пропилеи, нимфеумы, экседры, – отражала пространственную архитектуру стилизованного градостроительства, производившую в высшей степени театральный эффект. Тем не менее, несмотря на свою монументальность, эта архитектура была общественной, практичной, соразмерной людям, открытой и чуткой и к их потребностям, и к понятной им образности. Через связь всей городской архитектуры – то есть всех зданий, связанных с властью (агора, базилика), с религией (храмы, святилища, алтари), с повседневной жизнью (театры, амфитеатры, бани, рынки) – создавался уравновешенный, гармоничный и впечатляющий своим величием городской декор. Колоннадные улицы помогали организовать плавное и целенаправленное движение, наполняя смыслом повседневную городскую суету, и тем самым повсеместно создавали согласованную однородность жизни в римском городе для граждан[465].
Изысканные фасады – нимфеумы, декорации позади театральных сцен, библиотеки, мраморные дворы римских терм, арки и городские ворота – выступали свидетельством живописной архитектуры, призванной отразить, сколь много в то время значили имперская образность и отождествление с империей. Эдикулы, пилястры и отдельно стоящие на пьедестале колонны придавали фасадам еще больше монументальности в духе барокко[466].
