Когда Помпей завоевал Восток (64/63 г. до н. э.), Келесирия стала римской провинцией – и в ней началась новая эра. По словам Иосифа Флавия, многие греческие полисы, прежде разрушенные Хасмонеями и пустовавшие много лет, получили от Помпея свободу, потом их восстановил и перестроил Авл Габиний, и туда вернулись законные жители и новые поселенцы (И. В. I, 8.6; И. Д. XIV, 5.2–4)[431]. Так что градостроительство в этом регионе было не римским новшеством, а наследником давней и глубоко укорененной традиции, установленной династиями эллинистической эпохи (Птолемеями или Селевкидами) еще в III–II вв. до н. э.

В эллинистический период в Келесирии – и на побережье, и вдали от моря, в глубине страны, и в так называемом Декаполисе в Трансиордании[432], – было основано более тридцати полисов. Одни восходили к финикийским поселениям, другие – к семитским, и лишь немногие строились «с нуля»[433]. Населяли их в большинстве своем местные жители, меньшую же часть граждан составляли греки различного происхождения. Названия, культура, административный аппарат и язык во всех полисах были греческими[434]; впрочем, исследователи в последнее время спорят о том, сколь много значила традиционная греческая культура в этой области в эллинистический период и как сильно она повлияла на регион[435]. Но в любом случае, какую бы форму ни приняла эта культура, позже, когда геополитический статус стал другим и эллинистические полисы превратились в греко-римские города, она видоизменилась. Надпись, обнаруженная в Нисе-Скифополе на пьедестале статуи, посвященной Марку Аврелию, свидетельствует о том, что граждане города больше тяготели к культуре греков: примерно спустя четыре столетия после основания города они называют себя «народом Нисы, также называемой Скифополем, греческим городом Келесирии»[436].

Вскоре после римского завоевания, в последней четверти I в. до н. э., интенсивное градостроительство с воодушевлением продолжил царь Ирод Великий, вдохновитель архитектурных инициатив и пылкий приверженец архитектурного стиля, культуры и образности Римской империи[437]. В честь Октавиана Августа он основал Себастию и Кесарию Приморскую с ее прекрасной глубоководной гаванью, а кроме того, посвятил гению императора три храма (в Кесарии, Себастии и Панеаде)[438]. По свидетельству Иосифа Флавия, Ирод перестроил другие города своего царства, в том числе Иерусалим, Ашкелон, Анфедон, Антипатриду и Габу[439], возвел великое множество грандиозных сооружений в ряде городских центров Провинции Сирия – в Берите, Тире, Сидоне, Дамаске, Лаодикее и Антиохии, и щедро спонсировал архитектурные замыслы в Малой Азии[440]. Его потомки основали свои города: Архелаю, Тивериаду, Сепфорис, где жили евреи, а также Вифсаиду Юлию и Кесарию Филиппову[441].

На протяжении I–II вв. и даже в III–IV вв. появление новых городских центров время от времени ассоциировалось с различными императорами, скажем, с Веспасианом (Флавия Неаполис), с Траяном (Бостра), с Адрианом (Элия Капитолина), с Филиппом (Филиппополь) и с Максимианом (Максимианополь)[442].

Около тысячи автономных городских образований, соединенных сложно устроенной сетью дорог, составляли обширную Римскую империю. Она охватывала все Средиземноморье, разделившись на провинции, подчиненные относительно небольшому административному механизму. Ключевым фактором, который обеспечивал эффективность имперского контроля, была взаимно замкнутая сеть городов и дорог: города почти всегда располагались на перепутьях, благодаря чему их главные артерии и дороги местного значения становились частью общей системы, как будто вплетаясь в нее[443]. При основании города в первую очередь освящались его границы – его померий, сакральный предел, очерчивали, распахивая землю священным плугом, и с точки зрения идеологии и образности церемония эта была невероятно важной[444]. Затем на померии, именно там, где завершались основные местные дороги, достигавшие перепутья, на котором строился город, и входившие в него по главным улицам (кардо и декуманус максимус), возводились городские ворота, часто стоявшие отдельно, а за ними в восточных провинциях империи начинались монументальные колоннадные улицы[445]. Как считает Пол Занкер, сеть дорог, пересекающая город, подразумевает чувство причастности к чему-то большему (res publica romana)[446]. Теперь города физически соединялись друг с другом, их стиль становился визуально и символически гармоничным и единым, и они создавали койне, призванный охватить всю империю, или, согласно Макдональду, «коллективную идентичность, в которой целое полагалось большим, чем сумма его частей»[447]. Архитектура и градостроительство сплетались в ясную и четкую систему имперских образов и повсеместно придавали городскому быту Римской империи гармоничную однородность, а сама образность провозглашала важную весть романизации и эффективно служила имперской культуре и идеологии Рима.

Для образности Римской империи времен принципата была характерна идея Pax Romana; эта же идеология влияла на римскую внешнюю политику и систему обороны. Эту концепцию поэтически изложил грек-оратор, – а потом, через тысячу лет, ее методично проанализировал военный историк. В 155 г. н. э. Элий Аристид в присутствии Антонина Пия прочел свой панегирик, прославив Pax Romana, и даже «высокий стиль», полный клише и гипербол, отличавших эллинистическую ораторскую традицию, не помешал ему выразить имперскую образность, дух и идеологию[448]. Спустя восемнадцать веков, изучая политику, которую Римская империя в разные периоды проводила в области обороны, Эдвард Люттвак назвал систему Юлиев-Клавдиев «гегемонистской империей»[449]. По его словам, римская внешняя политика управляла разнообразными периферийными зонами, которые могли пребывать под частичным контролем Рима, испытывать влияние римской дипломатии и состоять из полуавтономных областей, частично подвластных империи, или же полностью подчиненных провинций. Имперская система защиты границ в областях, наделенных степенью автономии, мобильные легионы в провинциях и эффективное использование высокоразвитой сети дорог – вот благодаря чему возникла в высшей степени цельная систему обороны, оберегавшая Pax Romana. В силу практических, экономических и стратегических причин большинство городов в огромной империи, и в том числе сам Рим, не обносились стенами. Порой строительство стен даже воспринималось как бунт – так, например, расценили попытку восстановить стены Иерусалима, которую предпринял Агриппа (41–44 гг. н. э.); ее тут же пресек Клавдий. По тем же причинам Иосиф Флавий перед Первой Иудейской войной прежде всего, помимо прочего, возвел укрепления в ряде еврейских городов (Иотапата, Гамла, Тивериада, Сепфорис) и деревень Галилеи[450]. В отсутствие стен городские пределы указывали, во-первых, померий, наделенный сакральным смыслом, – он обозначал границы для всех, кто подчинялся закону, – а во вторых, ворота (ἱερᾷ καὶ ἄσυλος καὶ αὐτόνοµος – «святые, оберегающие, независимые»), в то время как юрисдикцию города отмечала его хора, земля, на которой граждане занимались сельским хозяйством. Так выражались влиятельная идеология и яркая образность города, его своеобразие, единство, чувство того, что граждане к нему сопричастны, его святость, его четко установленные границы, закон и порядок[451]. В Сирии Палестинской и Аравии, провинциях римского Востока, в греко-римском градостроительстве отразилось широкое многообразие идей, ставшее итогом культурных и архитектурных городских традиций, топографии и самых разных факторов, влиявших на городское планирование. Антиохия, Апамея и даже до какой-то степени Дамаск, сумевшие развиться из важных эллинистических городских центров, а также города, подпавшие под влияние их культуры – скажем, та же Кесария Приморская – в своей римской планировке остались, в общем-то, верны традиционной гипподамовой системе, в то же время заменив величественные платеи на кардо или декуманус максимус[452]. Некоторые города переняли римскую ортогональную планировку либо в традиционном виде, как Гераса или Филиппополь, либо в более свободной форме, которая менялась в зависимости от разных факторов или препятствий или же приспосабливалась к ним, – к последним городам относятся Бостра, Пальмира, Баальбек и Элия Капитолина. Другие города (Себастия, Флавия Неаполис, Гадара, Гиппос и Петра) развивались вокруг главной магистрали – монументальной декуманус максимус, или, как Тивериада, вокруг кардо максимус. Сепфорис, Филадельфия, Канафа и Ниса-Скифополь в связи с неровным рельефом местности сделали планировку полуортогональной[453]. Центр города также оказывался разным: его могли встроить в ортогональную планировку, сделав центрированным (Филиппополь), разрозненным (Бостра) или выстроенным вдоль главной магистрали (Гадара, Гиппос, Флавия Неаполис), а могли и расположить отдельно от других районов (Гераса, Канафа). Городской форум – в тех областях, где говорили по-гречески, его называли агорой, – не всегда был фокусной точкой городского центра и не всегда вмещал гражданскую базилику или храмы. Ниса-Скифополь и Элия Капитолина отражают необычный для региона модель: ядром городского планирования, вокруг которого развивается центр города, здесь становится агора, на которой расположены и базилика, и храм. Эта необычная для востока планировка сложилась, по-видимому, под влиянием Запада в эпоху Римской республики[454].