А когда осознал, что стоит на краю, у предела, и вот-вот дочку свою единственную, ненаглядную потеряет навсегда, понял: час роковой, о котором толковал Чудак, наступил.

О Романе Васильевиче в Темногорске много говорили. Сказывали, открыл ему перед смертью Чудодей какое-то тайное знание, отчего никто теперь с Романом сладить не может, и еще сказывали, что он сквозь пространство проходить имеет способность. Откроет дверь где-нибудь, к примеру, в Темногорске, а выйдет прямиком в Питере или в Москве. Пока Надежда с Романом жила, сплетники наперебой утверждали, будто бы новая зазноба водного колдуна – не человек вовсе, а упыриха, и кровь она стаканами, не хуже воды, пьет, только Роман этого не замечает, потому как околдован. Так околдован, что прежнюю свою полюбовницу Тину Светлую из дома выгнал, в доме своем Надежду Упыриху поселил. «Она, дай только время, из него кровь-то повысосет», – судачили старухи.

На счастье или несчастье Романа, не больно долго задержалась в Темногорске Надежда. Аккурат в конце января и упорхнула.

«Оборотнем перекинулась, – утверждали злые языки. – Волчицей с золотыми глазами».

Кто-то клялся, что встречал волчицу эту, выстрелил в нее, пуля прошла навылет, а зверюге заговоренной – хоть бы хны!

Сейчас, сидя в машине рядом с колдуном, Сафронов вспоминал все эти слухи и дивился: неужели этот обычный на вид человек наделен какой-то сверхсилой! Неужели способен саму смерть подчинить, если любовь ему неподчинима?

Городская больница была построена еще купцом Гаврилкиным в начале двадцатого века и с тех пор, похоже, не ремонтировалась. Не приют для больных, а дворец торжества науки спасения человеческой жизни выстроил в свое время Гаврилкин – с высоченными потолками, огромными окнами, стенами, изукрашенным синим и белым кафелем. Широкие коридоры, просторные палаты. Время старательно изувечило здание, но никак не могло изглодать – метровые стены стояли незыблемо, а кафель, как ни крушили его и ни били, намертво прилип к штукатурке. Зато ступени на лестнице истерлись расслабленными ногами почти вполовину, трубы отопительные проржавели, сгнили двери, облезла краска. Любой человек, шагнувший в полумрак вестибюля, неважно – здоровый или больной, – думал уже не о жизни, а о смерти, глядя на умирание великолепного здания.

Все дома вокруг постройки купца Гаврилкина уступили напору времени: из книжного магазина на углу сделали бар, из булочной – интернет-холл, потом в холле появилось тур-бюро, где продавались путевки в Финляндию и на Кипр. А вот про больницу вроде как забыли. Обособилась она, укрылась за вековыми деревьями и застыла между жизнью и смертью. Много лет внутри ставили фанерные перегородки, превращая просторные палаты в крошечные каморки, потом сносили перегородки, чтобы протащить новое оборудование. Но на это новое оборудование никто не обращал внимания, оно как будто растворялось в окружающей всеобщей дряхлости. Лечили по-старому, вкладывая в немощные руки больных наборы из разноцветных таблеток. Молодые убегали из больницы, едва поднимались с койки, а старухи, напротив, прятались в подсобках, чтобы застрять подольше, срастись с несокрушимым зданием навсегда.

Войдя в вестибюль, Роман невольно остановился, будто на невидимую стену налетел. Он был в этой больнице совсем недавно вместе с Надеждой. Только отделение другое… Роман содрогнулся. Нет, не вспоминать. Ни в коем случае!

Егорушка Горшок сказал неправду: Ира Сафронова лежала не в реанимации, а в отдельной платной палате. Впрочем, особой роскошью здесь не пахло – узкий рукав с потолком какой-то невероятной вышины, отчего эта «одиночка» (почти что камера) сделалась похожей на шахту лифта, почти во всем походила на бесплатные соседние комнатушки.

«Лифт на небо», – мелькала нехорошая мысль у каждого, кто открывал дверь и окидывал взглядом серо-голубые, как облака в ненастный день, стены и такой же серо-голубой, покрытый линолеумом пол.

Кровать Ирины (новенькая, с регулировкой высоты, возможно, ее сюда доставил отец), тумбочка, штатив с капельницей и еще один столик, явно не отсюда, принесенный на время, – вот и вся мебель.

Ирина лежала навзничь, будто не легла на кровать, а упала, рухнула с высоты. За уснувшую ее никак нельзя было принять, девочка казалась почти мертвой – нос заострился, глаза запали, хотя было видно, что она еще дышит. Как-то даже демонстративно втягивает в себя воздух и выдыхает. Одеяло, что покрывало ее почти до подбородка, поднималось в такт дыханию. Эта девочка должна была умереть еще ночью, как умерла Хитрушина, как умер тот мальчишка. Но Юл спас ее и защитил, прикрыл своей силой от колдовского проклятия. Но что же случилось потом? Может, сам того не ведая, юный чародей свою защиту снял? Глупый самонадеянный мальчишка! Роман в его годы был точно таким же.

На стуле возле кровати сидела медсестра, нанятая Сафроновым, и явно скучала. При виде вошедших она вскочила и бодро доложила:

– Пока по-прежнему.

В ответ отец сокрушенно качнул головой. Он-то видел, как изменилось лицо его девочки всего за несколько часов.

– Все мои приказы выполнять безоговорочно! – Роман оглядел палату. – А вы свободны до утра, – обратился к медсестре.

– Я должна Альберту Леонидовичу сообщить…

– Ничего вы не должны. Выйдите. Не мешайте. Антон Николаевич, пошлите Вадима домой, пусть привезет несколько рисунков Ирины. Как можно быстрее.

– Что ж вы сразу-то не сказали! – взвился Сафронов.

– Неважно. Тут у меня все медленно будет делаться. Он успеет обернуться.

Когда медсестра и спутники Сафронова покинули палату, Роман проверил, плотно ли закрыта дверь, после чего выплеснул на пол воду из обеих канистр. Постоял немного, подождал, пока вода обратится стеклом, и отошел к окну.

– Вы не будете Иринку осматривать? – удивился Антон Николаевич.

– Я же не врач. Буду с вами откровенен: я вашей Ирины не могу сейчас даже коснуться. Она тут же меня за собой утянет. Мне нужна точка опоры. Создам – тогда попробую ее вытащить из тьмы.

Колдун постучал по стеклу окна, как по крышке барометра и заметил с досадой:

– Ни дождя, ни снега нет.

– Так и не обещали.

– Разве я метеоролог? – повелитель водной стихии пожал плечами. – Ну ладно, попробуем.

Он прижался лбом к стеклу, ладони положил на подоконник и так замер. Каминных дел мастер видел, как левая щека у господина Вернона немного подрагивает. Он и сам ощутил неприятное трепыхание где-то под ключицей, и судорожно глотнул воздух.

Постепенно от дыхания колдуна все окно покрылось морозным ветвистым узором. Повелитель воды звал дождь или даже снег, круговерть, метель. Но вода упрямилась, не шла. Роман ощущал почти физическое сопротивление стихии. Уже дважды снежный вихрь подлетал к Темногорску, но вдруг будто наталкивался на невидимую стену и сворачивал. Только с третьего раза удалось повернуть непогоду и втащить, как упрямого пса, в город. Завьюжило, полетел стеной снег – и это в конце апреля! Колдун махнул рукой, подгоняя. Быстрее помчались снежинки, облепляя ветки деревьев и соседние крыши, ложился на переплеты рам белым пухом.

– Ну вот, так-то лучше! – Роман оттолкнулся от подоконника и сделал шаг назад. – Пусть снег идет. Полчаса хотя бы. Послали Вадима за рисунками?

– Уже мчится.

– Отлично. Пока расскажите мне что-нибудь веселое о ваших делах.

– Веселое? – не понял Сафронов. Тон господина Вернона показался ему почти легкомысленным.

– Ну да. Ведь сооружение каминов наверняка веселое дело. Огонь бывает ласковым, если его приручить. Это вы в доме Гавриила Черного камин делали?

– Да я. И вам могу…

– Помилуйте! Мне, водному колдуну – открытый огонь? Шутите? Присядем. Что мы стоим. – Роман указал на стул у окна и сел сам на другой. – Так что веселого у вас было?

Сафронов присел, совершенно ошарашенный. О веселом ему сейчас меньше всего хотелось говорить.

– Ирина…

– О ней пока ни слова. Лучше даже не думать! – остерег колдун.