– Да, это снова я, – сказал Голос. – Тебя это удивляет? Всех удивляет. Но ты же геймер! Ты же знаешь: переходишь на новый уровень – получаешь бонус. А то как по-другому? Порядок такой. Без уровня нет бонуса.

– В чем смысл уровня… какой еще уровень… не помню… – Зимин соображал слабо, злился. – Что такое вообще уровень? Расскажи…

– Не знаю.

– Да знаешь ты все… Расскажи.

Голос молчал минуту.

– Все просто. Есть люди. Кто-то умеет плавать, кто-то не умеет плавать. Уровень – это когда ты научаешься плавать. Уровень – это как метка. Его сразу видно, есть или нет… Сейчас на тебя посмотрю…

Повисла пауза.

– У тебя есть уровень, – сообщил Голос. – Можешь просить…

– Я хочу домой.

– Я хочу домой! – передразнил Голос. – Я хочу к мамочке! Я хочу к папочке! Мне так страшно одному, особенно ночью! Ночью так темно, где ты, мамочка…

– Ты скотина, – перебил Зимин. – Оставь свой бред себе. Я из-за тебя…

– Жизнь вообще несправедлива. – Голос хмыкнул. – Это главный ее закон. Многие это понимают только здесь… Только смотри, после возвращения почти все ничего не…

– Я сказал, что хочу домой. Выполняй.

– Хорошо, – согласился Голос. – Хорошо. Я готов выполнить твое желание.

Тучи на горизонте сгустились в желтую черноту, вспышки стреляли беззвучно, непрерывно, Голос неуверенно произнес:

– Погода портится. Давай поскорее, а то могут накладки случиться…

– Какие накладки? – испугался Зимин.

– Ты что, кинов не видел? Погода портится, в тебя случайно бьет молния, и ты опять же случайно отправляешься в темное средневековье. Хочешь в средневековье? Там всенародно любимый Готфрид…

– Не хочу, – сказал Зимин. – Не хочу в средневековье, не хочу к Готфриду…

– Не хочешь так не хочешь. С точностью точку возвращения рассчитать не могу, плюс-минус. Но попадешь именно туда, куда нужно. В самый важный момент. В самый важный, не промахнешься. Ты готов?

– Погоди, – Зимин посмотрел на столб, – уже все, что ли? Сейчас уже, что ли?

– Не будь бараном, – Голос неожиданно закашлялся. – И вообще, ты не в дамском романе. Последний поцелуй не тянется восемнадцать страниц, билеты на «Титаник» давно распроданы. Все хорошее всегда заканчивается быстро, все хорошее всегда заканчивается красиво…

– Я хотел…

– Поздно хотеть. Продолжение следует. По морям – по волнам, глаза закрыл и сразу там. Думать некогда и не о чем. Встань, вытяни руки по швам и закрой глаза. Задержи дыхание. Ну, вот. Все. Все. Получай.

Откуда-то сверху упала острая молния и клюнула Зимина прямо в нос.

– Я хочу домой…

Шел дождь.

Зимин сидел в песочнице. Под грибком. В голове почему-то шумело, хотя Зимин не мог вспомнить, почему. И почему дождь, он тоже не мог понять. Ему казалось, что раньше дождя не было, а теперь есть…

Зимин потрогал голову. Не болит, все вроде нормально. Он достал батон и стал объедать его с более пропеченного края. Делал он это не из-за голода, а так, просто батон приятно хрустел. Зимин умял уже полбатона, как со стороны улицы Промышленной Индустрии послышалась возня. Зимин вгляделся.

Знакомый по «Ягодке» счастливый Бахыт Аюпов по кличке Монголец возился под дождем с лохматым псом неопределенной породы. Монголец пытался связать поводок из обрывка стального тросика, руки у него дрожали, и петля не получалась, Бахыт всхлипывал и дул на пальцы. Он и собака совсем промокли и выглядели жалко.

Наконец петля была связана, водружена на собачью шею, и Монгол поволок пса к крайнему подъезду.

– Куда ты его? – спросил Зимин, когда они проходили мимо.

Монголец шарахнулся, но, увидев, что это всего лишь Зимин, подошел поближе. Он вместился под крышу, отряхнулся и сказал:

– В сто восьмую тащу. Там шкурник живет.

Пес сидел под дождем.

– Кто? – не расслышал Зимин.

– Шкурник. Фотограф Живодеров. Шапки делает. А у него смотри какая шерсть.

Монголец забрал шерсть в кулак и показал, как ее много.

– Можно валенки валять… Вообще-то это Шашлык, он добрый. Я его с детства знаю… А сейчас, ну, сам понимаешь, не могу больше… бабки нужны, хоть вешайся, плохо… А он от меня утром убежал, его Ляжка поймал. Я пошел искать, смотрю, он его волочет. Я ему говорю, отдай собаку, а он мне типа – я его в «Шаурму» только так продам. Ну, я его за полтинник выкупил, а сейчас все, не могу… А этот гад из сто восьмой три сотни запросто даст, сам понимаешь, вечер…

– Собака… – сказал Зимин.

Что-то дрогнуло в мире, предметы наклонились вправо, но Зимин сразу понял, что это обычное головокружение, не более. Он проморгался, и мир стал привычным. Только вот странное ощущение. Ощущение, что все не так. Нереально. А тут еще собака…

– Собака… – повторил Зимин.

– Собака, – улыбнулся Монголец. – Друг человека. Две шапки получится…

– Продай его мне, – сказал вдруг Зимин.

– Тебе?!

– Угу.

– Сам шапки делать будешь?

Зимин наклонился. Шашлык смотрел на него, прямо в глаза, Зимин тоже смотрел, Шашлык не выдержал первым и отвернулся.

– Сам шапки будешь делать?

– Чего? – спросил Зимин.

– Сам, спрашиваю, шапки валять будешь?

– Какие шапки?! Просто… Давно хотел… Давно хотел собаку завести… Я тебе три сотки сейчас дам и одну на неделе?

– Идет, – сразу согласился Бахыт. – Только ты смотри, своим не говори, что это я тебе…

– Хорошо, – Зимин вскочил со скамейки. – Ты тут посиди, а я за деньгами сгоняю.

– Давай, – Монголец закурил. – Только быстрее… Силов нет…

– Что?

– Чего-чего, в норму прийти надо, человеком стать надо, вот что… Вилы зеленые, не могу, беги…

– Человеком?

– Ну да, – Бахыт плюнул. – Беги давай, беги…

Зимин поглубже уткнулся в куртку и побежал домой.

Мать разрешит, думал он. Она должна разрешить, она хорошая. Обязательно разрешит…

На площадке между вторым и третьим этажом он выглянул в окно – убедиться, что Монголец не ушел.

Монголец не ушел.

Из-под грибка тлела сигарета и высовывались ноги в дешевых резиновых галошах. Свернувшийся калачиком песчаный пес лежал рядом.

Они меня бесят.

Все.

Дрюпин, Седой, Сирень. Ван Холла не было, он вообще редко бывает, только по делам особой важности, но все равно бесит.

Дрюпин и Сирень сидят прямо передо мной. Седой, как руководитель проекта, за спиной. Наблюдает за нами типа. А сам только и делает, что пилюли синенькие глотает. Суперпилюли от суперукачивания. Нам пилюли не дает – они, вроде того, снижают скорость реакции. Остроту. Поэтому мы страдаем.

Сирени плохо. Но виду не подает, опустила забрало шлема, видно только подбородок. Подбородок дергается.

Глядеть на лицо Дрюпина, дрожащее как недозастывшее желе, невыносимо. Мне кажется, что еще пара секунд и Дрюпин расслоится, протечет через дырчатое кресло, протечет через пол, распылится над тайгой маслянистым дождем, станет землей, станет травой, какой-нибудь черемшой, или даже волчанкой, станет костяникой. Нельзя смотреть на этот пудинг. Активирую светофильтры, осторожно цепляю наушник. Поехали.