– Для огня? – заинтересовался Тытырин. – Огонь – символ очищения и одновременно инструмент, посредством которого приносятся жертвы. То, что сожжено, прямиком отправляется в Славь, к порогу самого Перуна. Интересная идея… Ты отдаешь Перуну самое ценное, что есть в твоей жизни, и он вознаграждает тебя сторицей…

– Ты жечь собираешься или болтать? – поинтересовался я.

– Нечего мне пока жечь, – огрызнулся Тытырин. – Проза не рождается быстро. И на пустой желудок она тоже не рождается… Может, поспим часик? С утра у нас вроде как война намечается, я должен быть в форме. Ну, чтобы все лицезреть свежим взглядом писателя…

– Давай поспим, – согласился я.

В сон мне не очень хотелось, просто надоело его слушать. Зато хотелось подумать. Про себя, про Ариэлль… Ну, то есть про предстоящий налет на проклятый Деспотат.

Тытырин задрых сразу, захрапел, как двадцать миллионов пожарных, даже огонь в костре от его храпа съежился и померк. Хорошо Тытырин спал, видимо, с совестью у него все в порядке. То есть отсутствовал у него этот орган.

Потом солнце взошло, и, к неожиданности своей, я обнаружил, что Деспотат уже вот он – недалеко. Дым. Слишком много дымов, на маскировку в Деспотате плевали. Я договорился с Ариэлль о дальнейших совместных действиях, распинал Тытырина, и день начался.

Я надеялся, что этот день будет великим. Ну, во всяком случае, развлечемся.

И мы развлеклись.

С момента моего последнего (и первого) визита Деспотат изменился. Окружающий его вал стал выше. На нем появились рогатки. Выросла невысокая стена из вкопанных в землю остроконечных бревен. По краям ее торчали башенки. Подъемный мост с воротами стал каменным. Видимо, делу обороны уделяли здесь серьезное внимание.

Чем ближе мы подбирались к Деспотату, тем больше волновался Тытырин. Оглядывался, пытался вывихнуть ногу, и по-другому саботировал передвижение. Но бить его мне не хотелось. Я был в каком-то восторженном настроении, не знаю даже отчего. И от этого настроения я шагал бодро и весело. Хотелось бы птичек еще послушать, но птички тут, кажется, не водились. Хотя королек вроде бы должен обитать. В тундре. Королек и полярная сова. И песец. Когда я жил в Гнездышке Бурылина, песец, тупая тварь, был нашей любимой живностью.

До Деспотата остался километр с небольшим, и я остановился.

– Что? – спросил Тытырин. – Что опять?

– Что-что, пора. Встань, пожалуйста.

– Уже?

– Уже.

– А обойтись нельзя?

– Увы. Вставай, а то могу промазать.

Тытырин покосился на револьверы.

– Разве обязательно пистолетом бить?

– Конечно, – кивнул я. – Если я буду бить кулаком, то могу повредить кисть, а это недопустимо. К тому же у меня рука здорово болит. Так что только так.

– Ладно. – Тытырин принял страдальческую позу.

И я тут же, чтобы психически его не сильно травмировать, треснул Тытырина рукоятью под глаз. Аккуратно, чтобы не сломать кость.

Тытырин, само собой, закричал и прижал руки к лицу. А когда он их отжал, то обнаружилось, что удар мой достиг нужной цели – под глазом у Тытырина расплывался отличнейший фонарь.

– Художественно получилось, – оценил я.

– Ты что, ненормальный? – заныл Тытырин. – Ты что, потише не мог стукнуть? Надо же все-таки голову иметь…

Тытырин опять стал выражаться по-человечески, без славготики, отчего я подумал, что надо почаще его бить револьвером в глаз.

– Но-но! – оборвал его я. – А то еще добавлю. И вообще, Тытырин, ты что-то распустился. Веди себя как полагается.

– А я и веду. Просто я опасаюсь. Я разумный человек и опасаюсь. Там наверняка этот Снегирь… А он напрочь лишен совести!

– Не кручинься, гридень малый, не то ужучит тебя иженяка ковылястый…

– Какой еще иженяка?

Я добавил еще. Не без удовольствия. Образовался второй фонарь. Тытырин загулюлюкал.

– Пожалуй, разбитые зубы тебе пойдут… – задумчиво заметил я. – Это придаст нашей миссии готического реализма.

– Не надо! – опомнился Тытырин. – Я иду, иду уже!

И зашагал в сторону укреплений.

– Погоди, Тытырин.

Я догнал. Прозайка скорбно обернулся. Ну да, пожалуй, я перестарался, рожа у него была ого-го. Некрасиво. А не будет про муравля сочинять!

– Ты забыл…

Я вытянул из-за плеча толстую грязную веревку, свернул из нее петлю, накинул на шею Тытырина. И прозайка превратился в моего пленника.

– Теперь давай поспешать, – с удовлетворением сказал я. – День будет долгим.

Деспотат приблизился. Надвратная башня оказалась выше, чем я думал. Надо же, построена более-менее аккуратно. Из бойниц высовываются длинные боевые арбалеты. Флаги какие-то на ветру развеваются, тибетские трубы в небо торчат – чтобы демонов отшугивать. Прилетят демоны, а они как задудят…

Достал фотоаппарат, снял панораму. Сюжета тут, конечно, никакого нет, просто вид красивый. Но сегодня будет много сюжетов, я в том нисколько не сомневался.

Тундра кончилась, и мы вышли на дорогу. Дорога была хорошая. Во всяком случае, для Страны Мечты. Мало канав, много щебня.

– Стоять! – крикнули с башни.

И стенные арбалеты повернулись, прицелились в нас. В меня.

– Вы кто? – спросили с башни.

– Веду отщепенца, – ответил я. – Открывай.

– Какого еще отщепенца?

– Обычного. Вот.

Я дернул за веревку, Тытырин задрал голову.

– Нам отщепенцы не нужны, – крикнули с башни. – Продай его куда-нибудь.

– Он много знает.

– Я сам много знаю… Ладно, пущу, только ты пароль назови.

– Моткаселька, – нагло ответил я.

– Какая еще, к черту, Моткаселька?!

Довольно грубо.

– Такая, чурбан. Открывай ворота, я оппортуниста привел.

– Кого?

– Отщепенца, говорю же. Ладно, открывай, достал…

Повисла пауза, потом в башне хрустнуло, и мост пополз вниз. Я подтолкнул Тытырина в спину, и мы вошли в крепость.

Деспотат встретил гостей не очень гостеприимно. Едва оказались за воротами, нас окружила банда товарищей. И у всех наперевес те самые стенные арбалеты. Тяжелые, из таких можно пробить любую броню. Наверное, такой может даже лошадь пробить, от зубов до хвоста.

Сами деспотатчики походили на обычную банду – грязные, потные, ободранные, гнилозубые. И злые, по глазам видно. Озлобленность, впрочем, легко объяснялась – наверняка каждый пытался попасть в высокий светлый замок, к водопаду в кисельных берегах и заполучить миллион баксов на личный счет. А им – грязные бараки, насекомых и вечный бой. Есть отчего разозлиться.

А сами виноваты, нечего тупо мечтать было. Мечтать надо о нормальном, а не о дури всякой. Я сам злой, у меня рука болит.

Среди всего этого мечтательного сброда был, между прочим, один знакомый. Сёгун Ямомото, держатель какого-то там предела, сочинитель японских четверостиший. И дурак. Что случается сплошь и рядом. Стоял, поигрывая пальцами по рукояти меча.

Дурак обладал неплохой памятью.

– А вот его, – Ямомото указал в меня пальцем, – я уже видел.

– Может, вместе черепашек мучили? – предположил я.

– Может, – покивал Ямомото. – Взять их!

И нас взяли.

– Кого я вижу! – послышался довольно мерзкий голос.

Тытырин подпрыгнул на своей цепи.

– Как, однако, приятно, – продолжил голос, – встретить тут тебя, Тытырин. Мы так давно не виделись. Когда мы последний раз встречались, я… я тебе по мордалии врезал, кажется.

– Все с точностью до наоборот, – ответил Тытырин. – Как раз я тебе в сопорылку дал. Вон, до сих пор кривокопытно выглядишь.

– Да, да… Зато, я гляжу, сейчас твоя физиономия оставляет желать… Тяжела ты, шапка славянского готика…

– Шапка скандинавского романтика легче? Излыжно говоришь, как всегда.

– Все-таки хорошо тебя отделали, – с удовольствием произнес голос.

Я лениво повернулся на бок. Передо мной стоял парень, в общем-то, похожий на Тытырина. Только без оселедца и без бороды.

– Это Снегирь, – пояснил Тытырин. – Редкая мразь, бездарь, словесный надругатель. Идолопоклонник перед Западом.