– Да я один без пальцев трех таких с пальцами сделаю! – взвился ватник, который звался Тытыриным.

– Я же говорил: в расход тебя, Тытырин, в расход. – Белый полушубок болезненно поморщился, поглядел на свою руку. – Как гласит известная русская пословица – зачем нам без пальцев, если и с пальцами есть в переизбытке?

Белый полушубок опять засмеялся.

– Никакой он мне не конкурент, – окрысился ватник, – а шпион!

– А ты его прибей, – неожиданно предложил черный.

– Как прибить? – не понял ватник.

– Как-как, руками.

– Зачем?

– Какой ты, Тытырин, непонятливый… – сказал черный. – В духе здорового дарвинизма.

– Как это? – Тытырин задумчиво поглядел на Гобзикова.

Медведь неожиданно дернулся, черный полушубок насторожил арбалет. Но мишка не поднялся.

– Очень просто. – Черный закинул арбалет за спину. – Зачем нам два летописца, когда можно иметь одного? Кто-то из вас должен остаться, а кто-то – сам понимаешь…

Тытырин вдруг прыгнул и впился спасенному прямо в лицо неожиданно твердыми пальцами. Внезапность атаки лишила Гобзикова возможности контрманевра, железные пальцы разодрали кожу, добрались чуть не до кости.

– Люблю такие зрелища, – сообщил тип в черном. – Настоящий литературный процесс. Прямо как в Деспотате!

Тытырин попытался добраться до глаз, но Гобзиков уже опомнился и пнул врага коленом. Специально не целился, но попал куда надо. Тытырин согнулся пополам и со свистом осел.

– Братья по перу, – прокомментировал черный. – Честная творческая борьба. Как мне это нравится! Предлагаю взять обоих, каждого на полставки. Мне шустрые ребята нужны… Трубач, не надо так усердствовать!

Гобзиков действительно несколько разволновался: увидев врага поверженным, он накинулся на него и принялся с азартом пинать ногами.

Тот, что был в белом, неодобрительно прищелкнул языком, и Гобзиков остановился. Тытырин отбежал на коленях чуть в сторону и встал. Просипел обиженно:

– Подло нападать на недееспособного!

– Ты сам напал, – ответил Гобзиков, – я на тебя не нападал…

Бах! Стекла звякнули, в небо взлетели несколько зеленых ракет, завыла сирена. Тытырин предусмотрительно свалился обратно на землю, закрыл голову руками. В руках белого полушубка появились револьверы.

– Что это? – Он указал стволом правого на падающие зеленые шары.

А черный смотрел на Гобзикова. С прищуром.

– Кажется, трубач на самом деле шпион, – произнес он. – Тытырин, присмотри за ним.

После чего поглядел на Гобзикова совсем недобро и побежал в сторону сирены. Тот, что был в белом, тоже побежал.

– Ну, давай за ними! – неуверенно приказал Тытырин.

– С чего бы вдруг?

– Ладно, можешь оставаться. – Тытырин плюнул. – Только мишек тут, как крыс на вокзале…

Тытырин выдернул из шкуры медведя дротик и припустил вслед за своими товарищами.

Гобзиков остался один. Медведь снова дрыгнул лапами. И Гобзиков побежал за Тытыриным.

Не люблю белых медведей. Вредный хищник. И в печени у них паразиты. Известна одна история. Какая-то полярная экспедиция, не помню уже какая, съела все запасы, всю крупу, все сало в жестяных банках, весь шоколад. Само собой, и собак съели, ну а когда ничего больше есть не осталось, перешли на белых медведей, благо их в округе водилось в немеренности. Потом помирать стали. Выжили всего двое. Когда их спасли, оказалось, что и у них в организме эти самые паразиты из медвежьей печени просто кишели. С трудом излечили.

Так что я не люблю мишек. Они просто сволочи. И воняют сильно. Издали еще ничего, на морозе не слышно, а метров с двух просто невыносимо. Оно и понятно, они же никогда не моются. Чтобы обработать шкуру медведя, надо ее целый месяц вымачивать в особой жидкости. И вообще… Да ну их, через двести лет все равно вымрут. А я не вымру. Я буду жить.

Мы двигались по улице Гагарина. Перец торопился. Правильно торопился – ракеты взорвались возле ангара, я сразу догадался. Ракеты и шумовые гранаты. И сирена завыла. Что могло означать только одно – в таинственный ангар кто-то лезет. Я уже думал об этом – наверняка Перец понаставил там всяких ловушек да растяжек, а то и противопехотных мин понавтыкал, чтобы никто не пробрался. Чтобы я не пробрался. Да вот только кто-то кроме меня просунулся.

И я даже подозреваю кто.

Она. Рыжая. Лара.

Тем лучше. Быстрее все узнаем. Не, может, конечно, тупой медведь туда попер с голодухи. Это запросто.

А может, и не медведь.

Перец спешил. Даже тулуп свой черный сбросил, чтобы бегу не мешал. Я не стал сбрасывать – еще замерзну раньше времени. А моя жизнь слишком ценна, чтобы вот так вот взять и помереть. Я уже целую кучу раз помирал. Надоело. И вообще я человек больной – рука отваливается просто, я даже бинт не разматываю, чтобы не пугаться.

Мы пробежали по улице Гагарина, затем миновали Ленинградскую, потом свернули во дворы. Стало легче, потому что под гору. Ангар располагался сразу за стадионом, в глухом местечке. Там еще аэропорт, самолеты дохлые. Хотя тут все местечки глухие. Но это еще глуше и мрачнее. Я сюда всего один раз забрел, и мне совершенно не понравилось. Видимо, раньше здесь были собачьи питомники – много клеток и заборов. В клетках собаки. Мертвые. Вернее, мерзлые. Стоят, смотрят. Неприятно. Но как раз подходящее для теневой деятельности местечко, наверное, не зря его Перец выбрал.

Тытырин и этот, спасенный мерзлотник, чуть подотстали. Я иногда оглядывался, чтобы не возникло у них искушения завернуть куда. Хотя после рандеву с белым медведем у них такое желание вряд ли возникло бы. Литераторы не самоубийцы. Ну, современные литераторы, во всяком случае.

Когда мы наполовину обогнули стадион, Перец снизил обороты и подал знак, чтобы мы не спешили, а шагали осторожно. Обогнули стадион окончательно и увидели ангар, а вокруг собачьи сарайчики. Я лично сарайчики всякие не люблю. Последний раз, когда углубился в подобную архитектуру, дело кончилось стрельбой из разных видов оружия. Но на сей раз стрельбы не случилось. Перец, как в кино, подал знак пальцами, только я не понял, что за знак странный. А Тытырин вот понял – опустился на пузо и пополз. Перец и сам пополз. И трубач. Мне тоже ничего другого не оставалось.

Мы проскребли животами через несколько клеток с замороженными собаками. Не скажу, чтобы это было приятно, хотя необычно и, конечно, обогатило мой опыт. Мороженые овчарки – странное зрелище. А вот в последней клетке была здоровенная южнорусская. Никогда не видел таких огромнейших псов. Перец на всякий случай потыкал его пальцем, подал нам сигнал, и мы все дружно укрылись за ней. Все вчетвером.

Вид из-за собаки открывался вполне нормальный. Ворота ангара. Закрытые. Ну, и перед воротами. Все, что надо.

Конечно, это был не медведь. Это была она. Ну, Лара. В довольно растрепанном виде. Видимо, шумовая граната ее все-таки зацепила. Она пыталась в данный момент разобраться в замке, но у нее ничего не получалось.

– Вот недотепа, – негромко сказал Перец. – Замок-то муляжный, а она его открыть пытается…

– Может, подойдем? – кивнул я в сторону Лары. – А то там еще что-нибудь взорвется…

– Подождем, – удержал меня Перец. – Мне интересно.

Он быстренько скосился на нашего нового товарища. Но тот вел себя спокойно, смотрел с надлежащим непониманием на лице. Может, он и на самом деле не шпион, а этнограф? Или этнолог. Исследователь жизни. У нас тут всякое случается…

Я вдруг подумал, что назвал здешние пространства «у нас». Надо же, для меня все окружающее уже «у нас». А что, собственно? Про те места, где я пребывал раньше, мне никогда не хотелось сказать «у нас».

Так вот, случилось со мной странное… не могу сказать откровение, но что-то близкое к тому. Да, лежа под дохлой замерзшей собакой, совершенно неожиданно я вдруг осознал, что это мой мир. Именно мой. Что тут я могу делать все, что мне нравится. А другой мир, за неведомой непроницаемой границей, вовсе не мой. Мир многих. Или немногих. Но не мой.