– А на складе что-нибудь теплое есть? Пальто, шапки?

– Конечно, есть.

– Спасибо. Вы можете на меня рассчитывать.

– Ты на нас тоже. Я пойду. У меня много дел. Подготовка…

И Ариэлль озабоченной походкой направилась к тополю.

Лара поглядела на тренирующихся эльфов. Те выглядели браво. Только немного их было, вряд ли такая небольшая группа может что-то реально противопоставить Застенкеру с его армией дохлятины. Те задавят числом.

Главное, ей сейчас вроде бы удалось перенаправить гнев ортодоксальных эльфов с Холмистого Края на Владиперский Деспотат. Хотя он ведь уже вроде как и не Владиперский, а скорее Застенкерский… Короче, Деспотат.

Бедный Деспотат.

А мы пойдем на север…

– Пора разобраться с Деспотатом, – сказал Перец и раздал ложки, себе же разложил добытый в честном бою складной нож-ложку.

Потрогал челюсть.

– Пора… – повторил он. – У меня всю ночь в зубы стреляло…

– Может, парадонтоз? – предположил я. – Или сон неудачный? Знаешь, когда увидишь во сне мумитролля с морковкой…

– Никаких троллей я не видел! Ни с морковками, ни без морковок! Просто эти твари опять запустили свою установку!

И Перец поглядел на меня шизофренически.

– Не надо таких взглядов, – попросил я. – У меня от них ишиас обостряется. И вообще…

Я потрогал замотанную руку. Она меня уже забодала. Ныла не переставая, хотя чем я ее только не мазал, что только не прикладывал. Болела и болела. Иногда я про боль забывал, иногда не получалось. Держишь револьвер, а рука вся горит, держишь ложку, а пальцы пылают.

Я вытер ложку о колено и спросил:

– Ты, кажется, хотел повоевать? Рескрипт, пункт второй? Произвести акцию в отношении недружественного псевдогосударственного образования, широко известного как Владиперский Деспотат. Цель акции… Ну, и так далее. Я правильно излагаю?

– Правильно, – буркнул Перец. – У тебя хорошая память. В общем, пора разобраться с Деспотатом.

– Пристало время облыжных тварей приструнить, – хищно промурлыкал Тытырин. – Проклятое иго, горлынь перехлестывает…

Он смотрел на Перца с ожиданием и подобострастием.

Это оттого, что Перец в последнее время не проявлял серьезного аппетита и в котелке на дне всегда оставалось много тушенки. Я тушенку не любил, поэтому Перец либо отдавал самое вкусное Яше, либо, если Тытырин хорошо себя вел, ему.

– Центр работорговли, – Тытырин нетерпеливо облизывал ложку, – гнездилище порока, обитель мирового зла, навьи закоулины…

Ложки были маленькие, чайные, серебряные. Перец считал, что ужинать надо чайными ложками: во-первых, пищеварение улучшается, а во-вторых, это превращает ужин в ритуал. Чего уж такого ритуального в поедании каши с тушенкой, я не знал, но спорить с Перцем не хотелось. К тому же сам он трапезничал всегда ложкой персональной, а с недавнего времени трофейным ножом-ложкой, конфискованным у Тытырина.

– Да уж… – Перец задумчиво протянул ложку к котелку, зачерпнул, попробовал.

Я тоже зачерпнул.

Универсальная каша. Моя любимая. В универсальную кашу входят все крупы, какие попадутся под руку, даже манная. Обязательно сырой лук, тушенка. Еще хорошо колбаса копченая идет. А если есть молодая фасоль в банках, то вообще получается могуче.

Но надо уметь ее готовить. Если не умеешь, получится полная дрянь. Яша умеет.

Соли, правда, было много. Яша варит на вкус Перца, а тот любит, чтобы солено-перчено, чтобы волосы на отмороженных ушах торчком. А я вот все несоленое люблю, так настоящий вкус чувствуется. А Тытырин… Да в общем-то плевать, что он любит, гад Тытырин. У нас тут вообще пищевая иерархия. Первым из котла зачерпывает Перец, затем я, потом только Тытырин, чтобы знал свое место, собака.

Перец макнул ложку в емкость, я зачерпнул, но едва поднес кашу ко рту, как Тытырин меня оттолкнул и накинулся на еду, показав нам пример здорового скотства. Ел он быстро, неаккуратно, жадно. И про Деспотат забыл, отдавшись пищевому восторгу.

– Я думаю, пора… – Перец покивал собственным думам.

– Пора-пора, – промурлыкал Тытырин уже не так плотоядно. – Одолень-трава зацвела, распростерла кудели, Сварог да наполнит силой отверзлые… нет, отверстые десницы…

– Давно не видели старых друзей, к тому же. – Перец подул в ложку. – Я так соскучился, что просто не могу… Такие там у меня друзья. Например, Ляжка – милый человек, голуба. По этому поводу у меня даже родились чудные строкия:

Я непочтительно звякнул ложкой о край котелка. Хотя тупые строки мне понравились.

– Ну как? – Перец ревниво поглядел на Тытырина. – Мнение профессионала нам, простым любителям, чрезвычайно важно. Но только учти, Тытырин, никакой лести! Правду, одну лишь суровую правду! Иначе поколочу, ты меня знаешь.

– Как можно! Лжа не наше, лжа подлота есмь! – Тытырин облизал ложку и впал в задумчивость.

Не забывая о каше.

Задумчивость продолжалась восемь ложек. Долговато.

– Тытырин, ты не думал отпустить бакенбарды? – спросил я на девятой.

Ну, чтобы он очнулся наконец.

– Я вот что скажу, – Тытырин закончил творческий анализ. – Скажу просто, беспристрастно, без обиняков, по-варяжски скажу. Это сильно. Да, сильно. Конечно, не Бальмонт, но сильно. Достойно. Может, издадим альманах?

– Альманах? – заинтересовался Перец.

– Ну да, альманах. – Тытырин даже забыл про кашу. – Сиречь изборник. А почему нет? У нас здесь, в Стране Мечты, должно быть все, в том числе и литературный процесс. И его надо отражать. А что может лучше отразить литературный процесс, нежели альманах? Назовем его просто – «Неделя Поэзии».

Тытырин сбился на просторечность, не заметил этого.

– Почему «Неделя»? – спросил я.

– «День Поэзии» тысячу раз уже был, «Месяц Поэзии» отдает постмодернизмом. «Неделя Поэзии» лучше всего. Я бы мог подготовить материалы… Конечно, включим лишь самых достойных, избранных. Конечно же, вас, патрон…

Тытырин отпустил в сторону Перца сидячий реверанс.

– Ваша лира достойна быть увековеченной. Затем, конечно, я дам произведений пять, не более, ну и кого-нибудь еще возьмем, того же Ракитченко…

– Снегиря, – напомнил я. – У него уже готовая поэма имеется.

– А, ты про это… – Тытырин достал из кармана книжку «Шагреневый трактор». – Это достойно лишь одного – в огонь! Нет, даже в огонь не достойно, не стоит осквернять стихию, Радогост может обидеться. Вообще, конечно, со стихами мастера… – Тытырин снова лизоблюдски поклонился Перцу, – разве может что-либо соперничать? Как скальд – золотые струны, как…

– Вольфрам Эшенбах[116], – вставил я.

И подумал, что у некоторой части тутошних обитателей холуйство просто в крови. Тытырин, Ляжка – чем-то они здорово похожи.

– Вольфрам, конечно, большой художник, – согласился Тытырин, – но он чужд нашей традиции. Нам все-таки ближе Снорри Стурулсон[117], этакая рыжебородая бестия, варяжская киноварь…

Дальше он озвучил еще несколько словосочетаний, среди которых были «лелеки Гекаты», «прокудливый прочижень» и «великая черевница». Подозрение в том, что Тытырин мелет чушь, которой сам не понимает, усилилось.

– Вот взять Персиваля… – Тытырин указал ложкой. – Его стиль весьма напоминает позднего Стурулсона – такое же проникновение в смысловые изломы, такие же тропы, семантика…

– Люблю его. – Перец зачерпнул каши. – Умеет. Настоящий поэт. Впрочем, об альманахе мы потом подумаем, а сейчас нам надо решать насущные вопросы. Все-таки следует сначала с Деспотатом разобраться, а лирика потом. Когда мечи грохочут, музы молчат в тряпочку.