Я вдруг понял, что Валерка перестал цеплять к каждому слову свое непременное «вообще-то». Наверное, от волнения.

– Психи... – Валерка плюнул и погрозил кулаком кому-то внизу.

Потом вздохнул:

– Имя, конечно, хорошее. Означает «чайка». По-гречески.

Я повис на нижней перекладине. До земли было метра полтора. Прыгать не хотелось – пятки до сих пор саднили, будто их замораживали жидким азотом. Но прыгать было надо. Я разжал пальцы и хлопнулся на асфальт. В пятки стрельнуло. Я посмотрел наверх.

Спускался Гобзиков.

Из-за карниза крыши выставилась Валеркина лысина. Я кивнул ему, толстый псих кивнул мне в ответ. Потом голова исчезла. С нами бежать Валерка не захотел, заявив, что ему и здесь хорошо, а лучшее – враг хорошего. К тому же ему некуда бежать. К тому же сегодня на ужин обещали картофельную запеканку и даже с сыром. Я сказал, что санитары будут мстить, на что Валерка ответил, что не будут, у них память на пьяную голову короткая. Так что он остается. Я не стал уговаривать, все равно я ничем не мог ему помочь. Как оказалось, кому-то помочь вообще довольно тяжело, Валерка остался, а мы поползли вниз по пожарной лестнице.

Я пополз первым. И спрыгнул первым. Гобзиков повис и тоже спрыгнул, и тоже приземлился не очень удачно, грохнул костями на весь двор.

– Осторожнее, – сказал я, – а то санитаров всех перебудишь.

– Не перебужу, – возразил Гобзиков. – Куда идти?

Я кивнул куда. Мы двинули вдоль стены, завернули за угол, еще раз завернули и вышли в главный двор. Довольно большой двор, и ухоженный тоже. Клумба с разноцветными цветочками, беленые кирпичи, скамейки. Лось. Не живой лось, памятник лосю. Видимо, в честь обилия этого нервного животного в окрестных лесах. Несколько машин, вертолет.

У самого забора стоял вертолет. Между «Ауди» и стареньким «Москвичом». Штурмовой вариант десантного «Беркута». Сверхманевренный, сверхдальний, всепогодный. Четыре пулемета Гатлинга, две скорострельные тесла-пушки, канистры с напалмом, набор ракет, отсек для шести десантников, возможность несения тактического ядерного заряда. Управление какое-то секретное, что-то связанное с нейросенсорами...

Отличная машина для комиссии, проверяющей заведения для душевнобольных. Проверил – все ли дурачки на месте, поднялся на полкилометра – и бочку напалма вниз.

Или H-bomb [110] .

Удобно.

Черный геликоптер, даже как-то блестяще черный. Голубые лопасти. К коротким крыльям подвешены нарядные ракеты. Фонарь поляризован. Интересно, кто летает на таких вертушках? Их и в армию-то всего штук пятнадцать поставили. Поскольку одна такая птичка стоила приблизительно столько, сколько десяток обычных истребителей пятого поколения.

Машина счастливого завтра.

Странное время.

– Ты что стоишь? – ткнул меня Гобзиков. – Двигаем...

Мы с совершенно независимым видом заправских психов, вставших на путь выздоровления, двинулись вдоль вертолета к забору. Я даже нагло постучал ладонью по подвесному баку. Бак был полный, холодный и шершавый. Не металл, какой-то композит.

Возле забора скучал прошлогодний страшный чертополох, как полагается в каждой уважающей себя психушке. Мы прошагали вдоль чертополоха метров десять и нашли то, что нам было нужно. Как в каждой уважающей себя психушке, в заборе имелась дыра. Совсем как говорил Валерка.

Не очень большая, крупная собака не пролезла бы. Но, видимо, психи были народом мелким и дырой вполне довольствовались.

– Вот она, свобода, – сказал я и протиснулся в отверстие.

Гобзиков за мной.

Странно, как Валерка мог пролезать в такую вот дыру...

– Идем. – Гобзиков шагнул в лес.

Лес начинался сразу от забора, безо всякого перехода. Густой, с папоротником, заваленный сгнившими елками, с запахом грибов и гниющей воды. Мы провалились в него, как в наполненный опилками бассейн. Я шагал первым, Гобзиков за мной.

Гобзиков был какой-то мутный и вялый, видимо, еще не отшел от смехотуна. А как, однако, его быстро вылечили – одним укольчиком. Сразу видно, что опыт есть.

Идти было тяжело. Пробирались почти наугад, по солнцу, хотя я лично раньше никогда по солнцу не ходил. Железная дорога должна была быть где-то на юге и, в принципе, недалеко. Мой план был прост. Добраться до ж/д, затем двигать вдоль нее на запад. Дойти до ближайшей мелкой станции и залезть на пригородный поезд. А там или в туалете закрыться, или на третью полку. Но это в крайнем случае.

В случае не крайнем действовать проще. Вдоль дорог железных всегда тянутся дороги проселочные, а по ним, в свою очередь, лесовозы тянутся. Можно заавтостопиться. Меня, правда, немного смущала психушечная форма. Но с этим я надеялся справиться. Пересечем лес, а там от курточек можно оторвать рукава, и они вполне сойдут за тренировочные жилетки. Доберемся до дому, старому я объясню, что пошли... что пошли в лес за майскими жуками и немного заблудились.

– А этот? – спросил Гобзиков где-то через километр. – Не заложит?

– А чего ему нас закладывать? И так ясно, что мы удрали. Искать особо не будут, чего нас искать...

– Я собак видел, – сказал Гобзиков. – Там у них целая псарня. Если по следу пойдут...

Гобзиков остановился. Прислушался.

– Накаркал, – Гобзиков плюнул. – Я всегда так, как скажу – так сразу сбывается... Послушай вот...

Я прислушался. Собаки. Высокие писклявые голоса. Гончие. Какие-нибудь там эстонские гончие, бладхаунды чертовы тупые. А может, это я накаркал. Я все время поминаю собак, вот тебе и собаки. И тупость. Вот тебе и тупость.

– Скорее надо, – сказал я.

– От собак все равно не уйти, – шмыгнул носом Гобзиков.

– Можно и от собак. Главное – поспешить. Ты им не сказал, кто мы?

– Не, – помотал головой Гобзиков. – А ты?

– И я не... Нам скорее надо, Гобзиков, скорее. Лучше побежать.

Мы побежали, хотя бежать по лесу не очень хорошо получалось, все время что-то в морду летело, и глаз я чуть не выколол сучком. Да и сил не было уже. Устал. И Гобзиков тоже устал.

Так и продвигались, бегом-шагом-бегом. Вымотались. Прислонились к осине. Дышали.

– Что делать будем? – снова спросил Гобзиков.

– Будем идти, – ответил я. – Тут где-то ручей должен быть, Валерка говорил, помнишь. Дойдем до ручья, дальше не догонят.

– Почему?

– Собаки след на воде не чувствуют. Вперед. И лучше нам снова немножко пробежаться.

И мы опять побежали, правда, на этот раз на самом деле уж совсем немножко. Да и лес не позволял – загустел совсем всякими прутьями, и пятки у меня застрекотали. Колчеданов, чтобы тебе перевернуться в цинковом гробу. Но с километр мы, наверное, одолели.

А ручья все не было. Сбились. Лай приближался, можно было отличить даже отдельных собак. Можно было просто сесть на землю и дождаться погони. Ничего бы нам не сделали. Но... Как говорится, было слишком много «но». «Но» слишком много, а времени слишком мало.

И еще мне не понравилось, что ни с того ни с сего там вдруг всплыло имя Лары.

С чего бы это? К чему бы это? Совпадение? Какая-то другая Лара?

Я не понимал. И мне не хотелось, честно говоря, чего-то там особо понимать. Мне хотелось убраться подальше от этого места, и от Колчеданова подальше тоже. И еще мне хотелось убедиться в том, что Лара добралась. Что с ней все в порядке, мне хотелось сказать ей, что я ничего не сказал...

Наверное, из-за этого я и бежал. И Гобзиков, наверное, бежал тоже из-за чего-то подобного. Мы пробежали еще с километр, потом остановились передышаться.

– Что случилось вообще? – спросил Гобзиков. – Почему мы там оказались?

– Сам-то ты что-нибудь помнишь?

– Помню, как по полю шли... Все... Больше ничего... А Лара где?

– Я ее отправил.

– Куда?

– Домой, – сказал я. – Или ты что, хотел, чтобы она тоже в психушке побывала?