Романтично. И красиво.

– А ты откуда все это знаешь? Про всех этих драконов?

– У меня был дракон, – просто ответила Лара.

– Большой? – спросил я.

А что мне было еще спросить? Давно ли ты из психушки, голубушка? К тому же вполне могло быть, что Лара шутила. В наше время фиг поймешь, прикалывается человек или нет, ирония отравила всех поголовно, ирония – это хороший нынче собачий тон. Лара отвернулась. И я вдруг подумал, что это не Панченко сочинила этот рассказ, а сама Лара. А с чего это она вдруг его так защищала?

Она, значит, сочинительница-писательница, это, однако, уже тяжелый случай. Хотя почему тяжелый, вон, Мамайкина тоже книгу собирается написать... «Как я стала „Мисс Лицей“. Впрочем, Мамайкина вообще тяжелый случай, даже без книги.

Надо было что-то сказать. Чтобы она совсем меня за дурака не посчитала. Но я не придумал, что именно сказать, брякнул тупое:

– Ну и ладно. А пока я поеду, надо еще это... уроки повторить слегонца.

– Уроки – это да...

– Завтра, кстати, в манеж едем, – напомнил я. – Ты как, не забьешь?

– Увидим.

Лара вдруг посмотрела на меня как-то не так, как-то злобно.

– Что? – Я принялся от этого взгляда вертеться, как Шнобель какой совсем. – Что-то не так, что ли?

– Ну... – Лара осторожно обошла вокруг меня. – У тебя тут кое-что прилипло...

– Что прилипло? – Я даже воздух понюхал на всякий.

– Нет не обычное... Это кое-что... Такая бабайка...

– Порча? – испугался я.

Лара рассмеялась. Так весело смеялась, я от нее даже не ожидал такого смеха.

– Что смешного? – поинтересовался я.

– Порчи не бывает, Кокосов, – сказала Лара так, что я поверил. – Никакой порчи нет – это чушь. Есть болиголов, есть локоток, есть смехотун, есть синючило, есть чавкало, еще кое-кто, совсем уж неприятный. Есть счастливка, только она редко встречается и далеко не все ее достойны... Но если зацепится счастливка... Счастлив будешь, короче. А порчи нет. У тебя вот роняйка.

Я вздрогнул. Роняйка. Роняйки мне не хватало.

– Не бойся, роняйка – это так, чепуха. Она у тебя...

Лара снова на меня пристально посмотрела.

Лара коснулась меня за ухом, чуть ниже.

– Здесь.

– И что это значит?

– Это значит, что будут какие-то перемены. Роняйки всегда к переменам. Она, кстати, к тебе недавно прицепилась, маленькая еще...

– Как это прицепилась? – Я потрогал себя за голову.

– Ну вот ты гуляешь по кустам, к тебе цепляются разные репьи – так и роняйка. Она к тебе цепляется, и ты начинаешь все ронять или в разные смешные... ну, а иногда не смешные истории попадать. Вообще роняйка – она веселая штука.

– А ее как-то можно... ну удалить, что ли? Жидким азотом?

Лара задумалась.

– Жидким азотом, наверное, можно. Но лучше ее не трогать. Она по мелочи в общем-то вредит, зато потом может здорово повезти. Джекпот поймать вроде как можно. Так что с разрушенным диваном можно мириться, поверь мне.

– Я верю, – сказал я. – Диван-то не мой к тому же, а Котовского.

Лара ушла в дом. Не прощаясь. А я поехал к себе. Обратная дорога была долгой. Я все время сворачивал, все время – то вправо, то влево, а иногда даже обратно. В голове вертелось что-то остроугольно-неприятное, я пытался его из башки вытеснить и думал о своем сегодняшнем позоре.

Несмотря на то что мы так мило побеседовали, ощущение общей лоханутости меня никак не покидало. Я думал, как велик мой позор. Думал, как глубоко мое падение в диван имени Котовского. Думал, что после такого падения Лара уж точно подумает, что я придурок. Хотя...

Может, и не подумает. Может, это наоборот оригинально. Кто-то дарит понравившейся ему девушке эдельвейсы, кто-то закатывает ее до пены на «Лодке Викинга», кто-то бьет свинокопилку и на все деньги приобретает дюссельдорфских марципанов.

А я вот провалился в диван!

Так-то!

Заполненный этими думами до самых ушей, я продолжал вилять по городу и окрестностям, продолжал нарезать утомительные круги – до тех пор, пока не кончился бензин. В расстройстве чувств я даже собирался бросить мопед на произвол судьбы, но потом все-таки проявил волю и докатил машину до дому.

Дома царствовал вечерний покой. С соседней усадьбы раздавались довольно-таки чарующие звуки виолончели – Окиша играл для души какую-то фугу. Возле гаража сидел старый. Старый раскочегарил грильницу, залил ее ольховым дымом и жарил шашлык. Выглядел старый как-то устало, меч Фемиды был тяжел, за день так намахаешься – жить не хочется. Увидев меня, он спросил с ходу:

– Что еще? Кого-нибудь убил?

Я решил быть честным.

– Не, – ответил я. – В диван провалился. Со второго этажа.

– Прогрессируешь...

Старый принялся ругаться. Не на меня, а на шашлык – шашлык подгорал, старый вступил в неравный бой с огнем, а я удалился в трубу. Надо было хорошенько проспаться.

Сначала я Шнобеля и не узнал даже.

По улице шагал странный тип. В длинном сюртуке из коричневой кожи. В кожаном шлеме, в широких очках. Сапоги на высокой подошве. В руках тонкая трость. На шее белый шарф. Персонаж псевдофутуристического фильма. Не хватает широкого меча с клыкастым лезвием и головы чудовища у пояса.

Шнобель приблизился и взглянул на меня из-за страшных очков.

– Волосато... – только и смог выдавить я, прикид впечатлял.

Шнобель был доволен.

– Термоядерно, Шнобель, – повторил я. – Лошади придут в восхищенье.

– Учись, иван, – сказал Шнобель. – Форма соответствует.

Шнобель осторожно, неуловимым движением коснулся правой щеки. Я пригляделся и обнаружил, что на правой щеке Шнобеля розовеет оплеуха. След от милой девичьей пятерни. Шнобель замазал ее кремом телесного цвета, но видно все равно было.

Как мило.

– Лазерова влепила? – усмехнулся я.

– Так, – усмехнулся Шнобель. – Одна горячая модель... А вообще, где, кстати, бус? Еще что, не подали?

– За углом.

– Хорошо. Еле успел переодеться. Еле успел... А то что бы получилось? Безобразие бы получилось... У нас выездка, а я в кедах... Там у меня...

– Все там у тебя в порядке. – Я предварил Шнобеля. – Ничего нет ни на спине, ни вообще. Перхоть только вот...

– Перхоть?! – ужаснулся Шнобель.

– Ну перхоть, да. Подумаешь...

Шнобель заволновался не на шутку, пришлось его срочно успокоить.

– Юмор у тебя навозный, – сказал он. – Тебе бы в дебильном комедийном шоу выступать, имел бы успех.

Шнобель еще долго распространялся про разные шоу, в которых я мог бы принять участие с большой для себя прибылью.

– Трость-то зачем взял? – перебил я.

– Это не трость, иван, это стек. Палка для придания лошадям, мулам и собакам добрых душевных качеств. Стильно, да? В одном ломбарде прикупил. Ладно, пойдем к автобусу, а то уроды все лучшие места позаймут...

И мы поспешили к автобусу. Потому что сегодня после третьей пары наш класс первый раз отправлялся в манеж.

Манеж в городе появился недавно. Как открыли неподалеку минеральную воду, как поставили рядом здравницу, так и манеж завели с конюшнями. Потому что курорт без выездки не курорт, а просто водохранилище, поскольку полезная вода после часовой встряски усваивается в три раза скорее.

Лицей им. М.Е. Салтыкова-Щедрина задружился с манежем год назад, как раз когда дочь директора конезавода пошла первый раз в первый класс. Вальс, стрельбу и этикет лицеисты уже освоили, теперь предстояло осваивать скачки. Выездку.

Вообще-то верховую езду я не очень уважал. Однажды в Москве на ВВЦ старый посадил меня на пони и прокатил вокруг фонтана с золотыми осетрами. Желая вознаградить лошадку, я протянул ей заварной пряник. Пони пряник принял, но при этом зацепил еще и изрядную часть моего пальца. Больно не было, но я очень испугался. Так как решил, что пони собрался на меня напасть. С тех пор я лошадям не доверял, хотя близких знакомств среди них у меня и не было.