Боря оглядел бокс и икнул. И еще поикал, громко так. Затем подошел к койке Колчеданова. Нечеловеческим усилием сфокусировал зрение на буденновце и смотрел на него, наверное, с минуту. Протянул руку, пощупал живот маньяка, выдохнул:

– Сожрал... Сожрал парнишку... Пусть Давыд теперь отвечает...

Испуганный Боря отступил от койки на шаг. И тут же Валерка стремительно выскочил на волю.

– Ты кто? – Боря помотал головой. – Ты откуда тут? Я тебя не знаю... Вот тебе и Красная Шапочка...

Валерка молча боднул санитара головой в живот. Санитар Боря охнул, но устоял. Валерка боднул его еще. Боря сделал шаг к прокрустовой койке. Валерка боднул третий раз. Это был контрольный бодок, Боря завершающе икнул и хлопнулся в чемодан. Ловушка захлопнулась, чавк-чавк-чавк.

– За что? – жалобно спросил Боря.

– В профилактических целях, – ответил Валерка. – Так что пока-пока. Полезли, Окрошкин.

Он подтолкнул меня к трубам.

Я вскарабкался на чердак с трудом. Думал, что вообще не получится, а получилось, слишком уж не хотелось оставаться с экзорцистом-любителем. Валерка влез за мной. Правда, перед залезанием он вылил на голову Колчеданова полстакана чаю.

Для просыпления.

Потом мы смотрели в щель. Через минуту маньяк Колчеданов сел в койке. Потянулся сладко, как каждый уважающий себя поутру маньяк, привычно огладил бороду. Еще раз огладил, еще. Не понял сразу, стал щупать, потом стал щупать интенсивнее и беспокойнее. Затем вскрикнул. Вскочил на ноги, подбежал к окну, принялся смотреться в стекло.

На лице Валерки играла злая улыбка.

– О-о-о! – застонал Колчеданов. – О-о-о...

Сказав несколько раз «о-о-о», Колчеданов принялся биться головой о подоконник. Причем довольно сильно – так что даже подпрыгивала пластиковая посуда. В битье этом присутствовала какая-та сосредоточенность и бесстрастность, так что я даже подумал, что битье это – ритуал. Что Колчеданов бьется головой регулярно, утром и вечером, вместо чистки зубов. Набившись всласть, Колчеданов выпрямился и замер.

И тут санитар Боря непредусмотрительно замычал.

Колчеданов бешено обернулся. Вздрогнул. Закрыл ладонью глаза.

– Бесовщина... – Колчеданов подышал в ладони. – Отрок был вельми, бесы сменили его на мужа зрелого, но неразумного... А может...

Колчеданов уставился в потолок.

– А может, это и был бес... – Колчеданов уставился на санитара. – А может, это и есть бес...

Санитар замычал громче.

– Морочишь меня, поганый. – Колчеданов погрозил санитару пальцем. – Но ты переоценил свои силы и впал в гордыню! Не на того нарвался, враг мой, повелитель темных сил.

И вдруг Колчеданов зарычал, как бы в аффекте.

– Помогите!

– Из этих лап еще никто не вырывался! – Колчеданов воздел руки к потолку. – Никто! Никогда! Ни при каких обстоятельствах!

Санитар в ужасе закрутил ботинками. Колчеданов прыгнул на него, как леопард на жирную антилопу. Со стороны казалось, что такой прыжок должен закончиться по крайней мере впиванием в горло и растерзанием сонной артерии, но смертоубийства не случилось. Колчеданов одним движением сорвал с санитара ботинки. Всего-навсего.

– Шутить вздумал над старцем?! – прогрохотал Колчеданов. – Кривдоносец поганый, злыдень гоботастый! Ужо тебя ущучу! Само провидение отдало тебя в наши... в мои руки! Космические силы, гряньте!

Колчеданов выхватил из-за пояса павлинье перо.

Санитар Боря заверещал, как раздавленный кролик.

– Дальше неинтересно, – сказал Валерка и осторожно прикрыл щель фанерой.

Мы отправились в путешествие по чердаку психушки. Передвигаться было довольно трудно, поскольку пола, вернее, потолка как такового не существовало. Чердак представлял собой сетку из толстых квадратных брусов, расположенных под прямым углом друг к другу. А между ними фанера. Шагать неудобно, к тому же мне показалось, что Валерка не очень хорошо знает дорогу. А осиных гнезд и в самом деле было много. И гвоздей полно. Легко пораниться.

Мы пересекли чердак почти по диагонали и остановились в самом углу. Валерка лег на брус и чуть сдвинул фанеру. Затем пригласил меня на соседний брус. Я устроился на пыльной деревяшке.

– Это бокс для бесед, – сказал Валерка. – Сюда всегда психов приводят.

Я заглянул в щель. Палата была пуста. Совсем пуста. Ни стула, ни стола, ни вообще какой-то мебели. Из обстановки только штатив от видеокамеры. И все.

– Там же никого, – прошептал я.

Валерка ответил, что надо чуть-чуть подождать, скоро появятся все, кто нужно.

Мы подождали. Но не чуть-чуть, а, наверное, почти с час. Потом снизу послышались шаги, я повернулся. В палату вошел чрезвычайно худой человек в сером костюме, похожий на типичного фашистского преступника из телевизора.

Фашист принялся греметь раскладной мебелью, которую принес с собой. Затем смонтировал на треноге камеру. Достал из кармана золотые часы на цепочке, посмотрел время, принялся вертеть часы на пальце.

В дверь протиснулся крупный, довольно пожилой человек с седыми волосами. Проверил матерчатые стулья, уселся на дальний.

– Эти двое всегда прилетают, – шепнул Валерка. – Они тут самые главные вроде как...

Третьим вошел Гобзиков. Вернее, ввели его. Санитары, только уже другие. Гобзиков не был связан, он болтался как тряпка и тихонечко что-то бормотал. Я понял, что это не бормотание, а хохот. Только очень слабый. Выдыхался Гобзиков.

Фашист кивнул на стул, Гобзиков устроили в нем.

– Не беспокоить нас, – сказал фашист, и санитары удалились.

Гобзиков хихикал. Он похудел и посинел за ночь. Говорят, что смех продлевает жизнь.

Врут.

– Смехотун? – осведомился седой.

– По всем признакам... У них там эпидемия.

Седой кивнул.

– Я был знаком с парнем, который сочинил смехотуна, – сказал он. – Он скучал на уроке географии и от нечего делать представил, как учительница вдруг принялась смеяться и никак не может остановиться. А потом все остальные как будто стали смеяться и тоже не могли остановиться. Засмеялась вся школа. Эта идея его очень захватила, и он всю физику подряд придумывал, что будет, если все станут безостановочно смеяться. Так появился смехотун.

– Красивая легенда. Мне начинать?

– Конечно, время идет.

Фашист достал из кармана кожаный футляр, из футляра старомодный шприц. Быстро подошел к Гобзикову и так же быстро сделал ему укол в шею. Гобзиков даже не дернулся.

Фашист стал считать вслух, досчитал до пятидесяти. Гобзиков перестал смеяться и поглядел на мир осмысленно.

– Вы кто? Где я? Мама...

Так говорил Гобзиков.

– Все в порядке, – успокоил его седой. – Нам надо с тобой немного поговорить. Ты не против?

– Нет... – растерянно сказал Гобзиков. – Как я тут оказался только...

Фашист принялся бродить по комнате. Остановился у окна.

– Кто вы...

– Видишь ли, – фашист сверкал золотыми часами, – мы представляем одну организацию... Что-то вроде всемирной ассоциации... Нас интересуют психические феномены...

– Чего?

– Психические феномены...

– Расскажи нам, что произошло с тобой в последнее время, – перебил седой. – Не спрашивай, не удивляйся, просто расскажи. И мы отправим тебя домой.

– Я... мы... решили...

Гобзиков принялся растирать виски.

– Заложите ногу на ногу, – посоветовал фашист. – Это вас успокоит. И расскажите о последних днях.

– Это просто, – Гобзиков заложил ногу на ногу, – в последнее время я ничем особым не занимался...

Гобзиков растирал голову.

– Я хотел... хотел начать дрессировать Томагавка...

– Томагавка? – переспросил фашист.

– Это такая крыса, моя мама ее выкрасила в оранжевый цвет. Так вот, я собрался дрессировать Тома...

Гобзиков гнал. Он гнал – у него не было никакой оранжевой крысы.

– Нет-нет, – во второй раз перебил седой. – Что случилось в последний день.