Пересидеть антракт не прокатило, в туалет вломились жидкие театралы с похабными ужимками, стали галдеть о том, что Горобека уже неделю не в голосе и представления срываются одно за другим... Я думал, при чем здесь этот Горобека, тут вроде бы балет, но потом решил, что думать на такие низменные темы не стоит, думать стоит только о звездах. И вообще пребывать в одном пространстве с театралами мне не хотелось еще больше, чем с Мамайкиной, пришлось выйти.

Мамайкиной не было в фойе, я быстренько заглянул в буфет. Она торчала у стойки с каким-то хмырем. Лет восемнадцать. Хмырю, в смысле. Мамайкина натужно веселилась и исподтишка оглядывала фойе, скорее всего, в поисках меня.

Дура. Она меня разозлила. Не тем, что болтала с каким-то там уродом, а тем, что делала это специально, чтобы меня позлить. Зло и искусство несовместимо. Осознав это, я незаметно вышел из буфета. Народ в фойе развлекался, культурная жизнь кипела. За роялем уже не сидела музыкальная бабулька, за роялем сидел Шнобель. Вокруг в кружок стояли воспитанницы Кадетского корпуса, слушали, таяли. Шнобель играл «Лунную сонату». Любой дурак «ЛС» одной рукой сыграет, а впечатление это производит, особенно на девчонок. Лазерова, кстати, тоже там стояла. Спокойно так, сознавала, что кадетские девчонки не могут составить ей конкуренцию, она ведь королева красоты.

Я побродил туда-сюда, снова купил программку, с удовольствием наступил на ногу благообразному пожилому театралу, вернулся в зал. Народу было немного. Недалеко от меня какая-то заслуженная работница культуры уговаривала прыщавых студенток, пойдите, мол, вручите танцорам букеты за счет заведения, а то беспонтово получается, пляшут-пляшут, а букета никто даже не подарит. Студентки ломались, а я думал – неужели в зале не найдется ни одного чела, который за свой счет восхитится балетным искусством? Все-таки «Гогенцоллерн-балет» в нашем городе не каждый день выступает...

От всей этой творческой закулисы мне стало еще грустнее, и я даже стал подумывать, а не купить ли мне самому каких-нибудь флоктусов и не подарить ли их какой-нибудь худой балерине...

Но этого не понадобилось. Перед самым началом продолжения в зал прибыл губернатор с челядью, и проблема цветов была решена. Цветов стало много, так много, что у меня даже горло от аромата заболело.

Вся губернаторская рать демократично устроилась прямо перед нами, видимость пропала окончательно. Шнобель и Лазерова ушли на другие места.

Мамайкина не появилась, весь второй акт я сидел в одиночестве. «Гогенцоллерн-балет» прыгал высоко и вообще старался, под конец мне даже стало нравиться. Иногда, когда какая-нибудь там балерина подпрыгивала особенно эффектно, я даже хлопал.

Короче, время провел не совсем уж без приятности, но за пять минут до окончания все-таки свалил: не свалишь вовремя – два часа будешь из гардероба выбираться.

В гардеробе уже болтался Шнобель, получал одежду за себя и за Лазерову.

– Мамайкина уехала с Фокиным, у его отца котлетные цеха, – сообщил он.

Моя девушка кинула меня из-за сына мясника. Какая, однако, засада. Настоящая тюрингская драма, коварство и любовь.

– Какая жалость, – вздохнул я. – Променяла авиакомпанию на колбасный цех. А я уже открытки стал заполнять на свадьбу, цыган выписал...

– Лучше котлета в руке, чем «Ту-134» в небе, – прокомментировал Шнобель. – К тому же у авиакомпаний проблемы в последнее время, вы контрафактными запчастями не брезгуете. Так что не обессудь, иван. К тому же ты ею пренебрегал в последнее время. Помни, иван, месть обманутой женщины страшна! Иван, она подсыплет тебе стрихнина! Слышь, ты ей случайно ничего не рассказал? Ну, про наше ночное приключение с едкими веществами?

– Я не идьёт. С таким же успехом можно было просто пойти и Зучихе признаться.

– Это верно, – согласился Шнобель. – С этой стороны опасности нет... Ладно, Кокос, давай, вона уже моя Указка появилась...

И разошлись мы.

Сначала я хотел такси взять, потом пешим двинул, решил укрепить опорно-двигательный аппарат. Целый час добирался.

Дома старый разговаривал по телефону.

– Да. Да. Нормально. Конечно. Угу. Как скажешь. Конечно. Холодно. Нормально. Заплатил. Да что ты говоришь! Ну да. Посмотрю. Обязательно.

Мать это звонила.

Гиссарлыкские водяные успеха явно не поимели.

Кажется, Мамайкина летом собиралась в Болгарию. Надо порекомендовать ей Турцию. Турция – отличная страна, там шаурма.

Следующая неделя не задалась.

В понедельник я отправился учиться, совсем как приличный и благовоспитанный лицеист, надежда родителей, будущая опора страны и нашей демократии. Но Лицей оказался закрыт. Пудового замка, конечно, не висело, но имелось объявление о том, что Лицей закрыт по случаю сальмонеллезного карантина на неделю, лицеистам рекомендуется не сбиваться кучно, не пить из непроверенных источников, не влезать – убьет, а если что интересно – звонить по телефону такому-то для справок.

Я тут же позвонил по этому телефону, но линия была перегружена. Видимо, не один я был такой умный – многие вокруг толпились с мобильниками. Я тоже потолпился немного, потом отправился домой. Хотел дождаться... кого-нибудь, но потом решил, что дожидаться не стоит, в конце концов, я не собака какая-нибудь там.

Карантин, значит. Дрищ напал на лицеистов. Что ж, в этом есть что-то. Чепряткову, к примеру, дрищ не повредит. Да и вообще многим не повредит. Так что известие об инфекционной атаке меня порадовало. И вообще я решил, что ситуация складывается как нельзя более выгодная – можно прямо завтра же, не откладывая в долгий катафалк, двинуть на природу. С целью поиска этой самой дурацкой Страны Мечты, окончательного просветления гобзиковских мозгов и лучшего знакомства меня и ее. Варианты лучшего знакомства я видел следующие.

Мы идем по берегу, берег подламывается, она падает в реку. А сверху здоровенный кусман берега еще обрушивается и придавливает ее к самому дну. И всплыть никак нельзя. А я бросаюсь в воду, ныряю и спасаю.

Или из чащи выскакивает гигантский... В нашем лесу, наверное, никого гигантского не водится уже лет сто. Да не то чтобы гигантского, а и обычного-то никого уже, наверное, нет. Ни медведей, ни волков, ни росомах. Разве что заяц-мутант. Хотя у нас лоси водятся. А лось – существо чрезвычайно опасное, рога такие развесистые. Лось, значит, выскакивает из чащобы, а я в него... Надо будет взять пейнтбольное ружье. Только вряд ли оно лося остановит, лучше взять папашкин газовый пистолет. Выстрелю лосю в ухо, он и упадет.

Да мало ли чего может в походе случиться? Мужское плечо в походе пригодится всегда. А на кого, кроме меня, рассчитывать? Не на Гобзикова же.

Всю дорогу до дому я придумывал, как бы мне показаться с наиболее мужественной стороны. Вариантов было достаточно много. Она могла сломать... нет, лучше уж вывихнуть ногу. А я бы, конечно, ее вынес. Это лучше всего. И не так экстремально, и вообще.

Вариантов было много, а выгорел из всего этого сплошной облом. Поскольку оказалось, что карантин никакой свободы не дает. Поскольку секретарь Лицея каждый день звонил домой и справлялся, находится ли лицеист дома или уже давно смотался в Монте-Карло.

Подписка о невыезде какая-то...

Неожиданный понедельник я посвятил починке мопеда.

А весь вторник я валялся в трубе. Запустил во всю стену проектор и лежал, наблюдая за медленным перемещением небесных сфер. Мне очень хотелось заняться чем-нибудь вменяемым, но заняться было нечем. Ближе к вечеру небесные сферы меня утомили, и я стал думать: а не позвонить ли мне Ларе? Не спросить ли ее, что она думает, ну, допустим, про... Я никак не мог придумать, про что ее можно спросить. Она ведь сразу поймет, зачем я ей позвонил. И я буду выглядеть идиотом. А позвонить очень хотелось, потому что этот карантин растянулся на неделю, а до выходных далеко...

Если же я позвоню просто так, то все сразу станет ясно. Все станет ясно, я буду выглядеть тупорыло, как Гобзиков какой-нибудь. Лучше я подожду. Она наверняка сама мне позвонит. Позвонит.