– Не надо! – прошептала Лара.

Ну конечно, не надо. Да не прольется кровь дурака… Я хоть и гуманист, но не люблю, когда в меня пистолетиком тычут.

Сработала Берта, сработал Дырокол.

Дураки не успели даже выстрелить, их швырнуло в стену – пули хоть и резиновые, но бьют хорошо. Теперь у них будут роскошные контузии, сны плохие станут сниться. Долго. Может, всю жизнь.

Приятно. Давно такого чувства не испытывал. Охранники больше не встали. И, что характерно, никто ничему не удивился. Ни Лара, ни Перец. Они вообще не заметили, что тут кто-то стрелял. Ну да, влюбленные часов не наблюдают. Влюбленные вообще ничего не наблюдают. Тоже мне, Ромео и Джульетта…

Надоели! Почему я должен все время кого-то слушаться?

– Отдай, прошу тебя, – терпеливо попросил Перец. – Отдай его.

– А то что? – зло вскинулась Лара.

Я снова выстрелил. Не знаю, как это получилось. Да, не знаю. Просто я давно не стрелял. Или, может, оттого, что патроны все-таки не настоящие. Травматическое оружие, что тут скажешь…

Она упала лицом вниз.

– Зачем? – спросил Перец.

Вот придурок! А что он хотел? Чтобы я ей затрещин надавал обычных? Я вообще-то не навязывался сюда, пусть теперь не возникает…

Он на меня так пронзительно посмотрел, будто я в него стрельнул. Или в его матушку.

– Можно было и не стрелять… – сказал Перец.

– Ничего страшного. – Я спрятал револьверы и направился к Ларе. – Немного боли даже полезно…

На самом деле полезно. Кровь разгоняет, настроение повышает. И вообще, зачем меня сюда притащили? Я подошел к этой принцессе и рывком перевернул ее на спину.

– Убери руки! – злобно сказал Перец.

Да, дело запущено, оказывается. Светлые чувства, оказывается. Руками не трогать.

– Чего? – сделал я вид, что не расслышал.

– Убери руки! – крикнул Перец.

Он подскочил и оттолкнул меня в сторону. Ах, какая трепетность! Впору приют для ежей-калек открывать. Мне бы домой… Домой. Я уже давно не мечтал ни о чем по-нормальному. Гады, все из-за них…

Почему меня никто не жалеет?

Вот подумал я так, и тот, которого я чувствовал, но не видел, выскочил из-за бочек. Тайный поклонник. Лара просто плодит вокруг себя поклонников. Видимо, энергетика у нее мощная. Привлекает поклонников, гномов и прочую скотину.

Тот тип из-за ящиков вылетел со зверским лицом и кинулся на меня с кулаками, явно собираясь причинить мне разные повреждения. Отомстить за все. Что за люди?

Не хотел я его трогать. Сам напросился.

Берта…

Герой взмахнул руками, балет какой-то продемонстрировал. И на пол.

– Больше никого? – недовольно спросил Перец.

– Нет. Надо полагать, твой конкурент… – Я кивнул на тушку героя.

– Помолчи, – огрызнулся Перец.

Хотелось мне сказать ему что-нибудь гадючное, но не стал. Если бы к моей метелке цеплялось столько красавцев, я бы тоже разнервничался.

Перец склонился над Ларой и стал ее обыскивать. Быстро, но бережно. С любовью. Ага, трудно представить, что человека можно обыскивать с любовью, но, оказывается, можно. Обязательно расскажу эту историю Тытырину, пусть изложит ее в стихах или в прозе. Мне даже захотелось сфотографировать сцену, но это было бы слишком жестоко.

Лара, кстати, сопротивлялась. Но вяло, лениво. После резиновой пули так всегда: кажется, что все отваливается, а в башке все в разные стороны колышется. Ничего, быстро проходит.

– Лар, отдай… – снова попросил Перец. Видимо, не нашел ничего.

– Нет!!! – закричала Лара.

Я и не сомневался, что она ничего не выдаст добровольно. Поэтому взвел курки. Вряд ли, впрочем, ее можно было запугать, но надо же было что-то делать?

– Стой! – Перец махнул на меня рукой. – Хватит… Отдай!

– Нет!

– Нет! Нет! Нет!

И тогда Перец ударил.

Ну вот, подумал я, зачем меня было тащить, если сам справляется? Только зря меня беспокоил.

Оплеуха получилась знатной. Звонкой. От души. Это особое умение влупить оплеуху, чтобы синяков не осталось, а впечатляло. Браво, Перец, возьму у тебя пару уроков!

И тут герой, который кинулся на меня с кулачками, попытался вскочить. Перец кивнул ушами, я шагнул к врагу и приложил его рукояткой револьвера за ухо. Тот свалился обратно на пол.

Лара, кажется, укусила Перца за ногу. Часто его в последнее время кусают. Он тряхнул ее хорошенько, по полу что-то покатилось с каменным звуком.

– Уходим! – сказал Перец. – Я начинаю!

Обратный путь мало отличался. То же жидкое стекло, те же тошнотворные ощущения. К тому же на сей раз Перец промазал, и вернулись мы не на мост, а в снег. В глубокий и холодный снег.

Главным ощущением от Страны Мечты был голод. Гобзиков вообще-то к голоду был привычен, однако не в таких масштабах. За последнюю неделю Гобзиков изрядно похудел, так что даже спать стало неприятно – то коленки непривычно стукались, то спина от худости болела. А на животе спать было неудобно, даже если солому под спальник подкладывать.

Он вспомнил Лицей, вспомнил мягкие диванчики в коридорах, вспомнил буфет и пирожки с капустой, и живот, конечно, заныл. Тогда Гобзиков в очередной раз себя обругал. Сколько раз уже за последние дни зарекался не вспоминать о еде – не получалось. Как не вспоминать, когда есть хочется все время? А вообще Гобзиков дал себе клятву по двум пунктам: во-первых, не вспоминать, во-вторых, не жалеть. Он хотел сюда, и он попал сюда. Все.

Прежде чем уснуть, Гобзиков ворочался, наверное, час.

А Лара спала спокойно. И вообще была спокойна.

На следующий день они шагали куда-то, Гобзиков не мог понять куда, потому что все время тянулось поле, и кроме этого поля ничего не было. Гобзикову было немного не по себе. Но не от бескрайнего простора, а от другого. Страшно жить в мире, в котором твоя судьба зависит только от тебя самого. Вот Гобзиков и напрягался.

А Лара, напротив, была в себе очень уверена. Гобзикову она сразу сказала, что тот может быть свободен, то есть идти куда хочет и реализовываться как хочет, а у нее есть одно дело. Причем неотложное. Гобзиков сказал, что он пока еще не придумал, куда ему идти, поэтому пока пойдет с Ларой. И Лара ответила, что помощник ей пригодится, поскольку дело предстоит трудное.

– Чрезвычайно трудное, – повторила она.

– Угу, – промычал Гобзиков.

– Опасное. Не исключено, что очень.

Гобзиков кивнул.

– Потом не говори, что я тебя не предупреждала.

– Я хочу помочь…

– Помочь? Пожалуй, ты можешь мне помочь… Да, ты даже очень сможешь мне помочь!

Гобзиков кивнул еще несколько раз.

– А брат? – улыбнулась Лара.

Гобзикову стало стыдно.

– Брат подождет, – ответил он.

Тогда Лара промолчала, но в тот же вечер спросила:

– Скажи, Егор, а зачем ты все-таки захотел сюда попасть?

Теперь не ответил Гобзиков. Не хотелось ныть перед девчонкой, вдаваться в подробности.

– А все-таки? – не отставала Лара. – Зачем?

Тогда Гобзиков ответил:

– Я не туда, я оттуда.

Это было правдой.

Ему не очень хотелось вспоминать про то, как в восемь лет он выучился пришивать пуговицы, штопать носки и варить картошку. Про то, как мать ни разу не спросила его, нравится ли ему учиться в Лицее. (Потому что она сделала слишком много для того, чтобы сын учился в Лицее, и он должен это ценить.) Про то, как все свои редкие выходные мать сидела на табуретке и смотрела в окно. Будто кого-то ждала.

Гобзикова всегда интересовало, кого она все-таки ждала. Ему казалось, что отца. Об отце в их семье не говорилось, и так было всегда. Считалось, что его нет. А однажды он услышал, как мать разговаривала на кухне со своей приятельницей, и узнал, что отец его был сумасшедшим и всюду вбивал гвозди.

История с гвоздями его весьма удручила. И даже испугала – в последнее время Гобзиков замечал ту же привычку и за матерью, она тоже бессмысленно вбивала гвозди. Это было страшно.