Уже не из «Анаболиков», свои. Скромное двустишие, с неточной и слабой рифмой. Но надо же с чего-то начинать?

Жаль, что Перец не слышал. Жаль. Герой… Звезда упала…

Достал фотик, запечатлел, опять не удержался. Для истории пригодится.

Увидел меч. Меч поблескивал рукояткой. Я наклонился и поднял его. Отличная все-таки вещь. Интересно, кто сделал? Круче супербулата, идеальный баланс, лезвие в бешеном узоре.

Трофей. Теперь он принадлежит мне. Теперь он мой. Я спрятал меч в ножны и повесил его за спину.

Вот так, Персиваль Безжалостный, вот так. Я победил. Победил! Но сейчас мне надо спешить. Да, спешить.

– Пока, – сказал я.

И побежал наверх. Наверху у меня было еще много дел.

Он держал Лару долго. Эти трое уходили по склону вверх, к сооружению, похожему на старый стадион. Гобзиков не боялся. Он не боялся, что его убьют, а почему-то знал: это произойдет.

Но этого не произошло. Арбалетчик развернулся и пошагал прочь. Стрелок вроде хотел что-то сказать, но не сказал и тоже ушел. А Гобзиков остался.

С неба повалил снег, очень густой. Гобзиков растерянно озирался. Он стоял и смотрел на убитых медведей. В голове не было ничего. Пустота.

Даже не страшно.

Он опустил Лару, наклонился и похлопал ее по щекам. Щеки были теплые, но Лара не очнулась. Наверняка в дротике было снотворное. Наверняка…

Надо что-то делать. Что-то делать…

Гобзиков хлопнул по щеке и себя. Хлопнул еще, чтобы башка встряхнулась, чтобы мысли подпрыгнули. Почувствовал в щеках колючие иголки, принялся бить еще, еще, еще.

Из носа брызнула кровь. Гобзиков остановился, посмотрел на свои ладони. Тоже в крови. Гобзиков вытер ладони о снег. В голове появился холодный шип, от него расходилось злое морозное серебро, Гобзиков прокусил губу.

Вверх по склону чернели какие-то сараи. Гобзиков распахнул на Ларе плащ, достал нож. Забрался на первый же сарай, срезал с крыши широкий и ломкий лист рубероида, срезал длинный электрический кабель, спрыгнул вниз. Из кабеля и рубероида сделал санки. Ну, что-то похожее на санки. Аккуратно перевалил на эти санки Лару. Впрягся в шнур и поволок.

Тянуть было тяжело, но терпимо. До воздухолета километров, наверное, десять, Гобзиков очень надеялся, что сумеет одолеть их до темноты, оставаться здесь в темноте не хотелось.

Гобзиков шагал. Ориентировался по телемачте, которую было видно даже сквозь снегопад. До мачты добрался часа за два, обогнув город слева.

Мачта продолжала так же гудеть, как и утром. Гобзиков подумал, что если залезть на мачту, то наверняка можно увидеть воздухолет и Кипчака на нем. Но влезать на мачту он не стал, не было сил. Но даже если бы силы нашлись, Гобзиков бы не решился. Он помнил, что как-то раз, в детстве, попробовал забраться на парашютную вышку, но не смог – голова закружилась.

Гобзиков определил направление и углубился в снега. Шагал, вдавливая ноги, наклоняясь по-бурлачьи вперед. Заболели плечи и ноги, Гобзиков остановился и оглянулся. Город растаял. Иногда выныривали из белого тумана серые тени, но Гобзиков не мог определить, на самом деле это тени или ему просто кажется.

Он продолжал шагать еще час, но останавливался уже гораздо чаще. Неприятно болело в левом боку, боль распространялась в спину и вниз, в ногу. Гобзиков испугался, что внутри что-нибудь порвется, и решил отдохнуть.

Остановился и проверил Лару. Лара была теплая, живая, дышала ровно. Гобзиков посидел в снегу, пока не почувствовал, как заныли от мороза пальцы на ногах. Тогда он встал и попробовал отправиться дальше, однако не получилось – в спину стрельнуло, и Гобзиков замер, боясь пошевелиться. Постоял так некоторое время в полусогнутом состоянии, потом осторожно выпрямился. В спине что-то хрустело, Гобзиков понял, что застудил ее.

Теперь он двигался следующим образом – уходил вперед на несколько шагов, затем подтягивал Лару к себе, потом снова отходил, ну и так далее. Скорость упала, энергозатраты возросли. Гобзиков уже полз.

Вдруг он услышал свист. Огляделся, но ничего, кроме снега, не увидел. Подумал, что свистит у него в ушах, но свист был какой-то неродной, в ушах просто не могло так свистеть. Тогда Гобзиков прислушался, повернув по ветру ухо. Свистел явно Кипчак, лихо, беззаботно и молодецки свистеть в мороз могут, наверное, только гномы.

Гобзиков хотел свистнуть в ответ, но не получилось – губы были неживые и никак не складывались в нужную комбинацию. Он вспомнил про трубу и пожалел, что оставил ее, сейчас бы труба пригодилась…

Гобзиков стал кричать, но крик через снег пробивался плохо. Поорал несколько минут, и горло село. И он замолчал и просто пополз вперед, стараясь держаться нужного направления. Ноги почти не двигались, пальцы на правой руке не разжимались, но Гобзиков полз и полз. Думая о Кипчаке, о воздухолете, стараясь, чтобы думы перешли в реальность…

Из снега выступил маленький сугроб, который при непосредственном рассмотрении оказался Кипчаком. Гном оглядел Гобзикова, пощупал пульс у Лары.

– Все живы, – сказал он удовлетворенно. – Вот и хорошо. А где дракон?

Гобзиков молча пожал плечами.

– Не нашли… – с сожалением вздохнул Кипчак. – А я хотел бы посмотреть. Говорят, они великие.

– Точно великие, – согласился Гобзиков.

– А что с Ларой? – спросил Кипчак. – Она в забытьи?

– Снотворное. Усыпили.

Лара вдруг улыбнулась. Видимо, ей снилось что-то хорошее. Гобзиков осторожно похлопал ее по щеке, только все впустую. Снотворное слишком мощное. Тот, с мечом, сказал, что она может три дня проспать. А сколько идти через зиму, не сказал.

Гобзиков поежился. Тот, с мечом, был страшный. В глазах у него безумие. А второй, с пистолетами, еще хуже, у него глаза убийцы. И вообще, какая-то страшная история у них тут случилась со всеми, все они какие-то больные…

– Кто усыпил?! – Кипчак с негодованием скрежетнул зубами.

– Враги, – просто ответил Гобзиков.

– Жаль. Жаль, что нет с нами великого Персиваля. И его друга Великого Безымянного! Они бы показали! Они бы научили! Небо потемнело бы…

– Далеко до машины? – спросил Гобзиков.

– Нет. Скоро дотащим. Давай, Егор, приналяжем, а то скоро темень будет, я же предчувствую.

Тащить Лару стало гораздо легче. Да Гобзиков уже сам и не тащил, за него надрывался Кипчак. Даже не надрывался, нет – он тянул санки легко, как маленький упертый трактор.

К воздухолету вышли действительно скоро. И снег сразу кончился. Как будто выбрались из-под гигантского колокола. Гобзиков оглянулся – за спиной от земли до неба клубилась белая туча.

Гобзиков увидел аппарат, который и в самом деле оказался недалеко. Кипчак подналег, и до воздухолета они добрались чуть ли не бегом.

Кипчак запрыгнул в седло и принялся дергать рычаги. Аппарат не двигался. Ничего не шипело, ничего не крутилось – машина была мертва. Кипчак соскочил на снег и забрался под раму. Долго там возился, чем-то брякал и присвистывал, вылез, снова уселся за рычаги.

И опять ничего не получилось.

– Что? – спросил Гобзиков. – Что там?

– Не заводится, – горестно сказал Кипчак. – Слезы замерзли…

– Как замерзли?

– Так. Как все остальное. Тут очень холодно, ледяная пустыня. И порошок летательный замерз.

Гобзиков постучал по резервуару.

– А если поджечь? Нет, нельзя, твердый воздух взорвется… А что же делать тогда?

Но Кипчак уже знал, что делать. Он уже потрошил багажник, выбрасывал на снег вещи.

– Пойдем так, – сказал он.

– Как так?

– Так. Пешеходом. Пойдем, пойдем, дойдем до гор. Перелезем через горы и дальше пойдем. Вот и все.

– Мы не дойдем до гор… – Гобзиков опустился на снег.

Кипчак ничего не сказал. Он достал короткую, почти игрушечную, ножовку и принялся с железным визгом спиливать лыжу воздухолета. Сил у Кипчака кипело невпроворот, он торопился и ножовку сломал, лезвие менять не стал, а просто выломал, выдрал лыжу. И вокруг нее принялся сооружать сани. Быстро и ловко, безжалостно вспарывая механику небесной машины.