У Алексея был план спасения, но настолько смутный, что понять его было невозможно.

Что же касается Нади…

Кстати, а где Надя?

– Где Надя? – спросил Роман.

Все переглянулись.

– Она сказала, что выйдет чего-нибудь купить, – сообщила Лена.

Однако Надя вовсе не собиралась отправляться в магазин. В эту минуту, пока ее друзья, старые и новые, спорили о будущем на крошечной кухоньке, попивая пустой чай без сахара и закусывая сухарями, она проехала по кольцевой линии метро до нужной станции, поднялась наверх и направилась к солидному дому, что скалой высился над остальными. Суета, яркие вывески, дорогие иномарки, рестораны «Макдоналдс» и прочие перемены, захлестнувшие столицу, – все это было пеной, что кружилась вокруг и о дом-скалу разбивалась.

Надя поймала такси, протянула шоферу купюру и попросила подождать. Вскоре из подъезда вышел невысокий начинающий полнеть господин в добротном драповом пальто, сел в служебную машину и покатил. Надя велела ехать следом. Вскоре господин вышел из служебной машины, купил в киоске букет цветов и неспешно двинулся по улице, мурлыкая что-то себе под нос. Утро было прекрасное, солнечное и сухое, остатки желтой листвы, чудом уцелевшие на ветвях, светились неподдельным золотом. Исхлестанный многодневным дождем асфальт медленно подсыхал. Выдалось неправдоподобно теплое утро, и успевшие обрядится в норковые шубки красавицы распахивали полы дорогих зимних одежек, выставляя на обозрение прохожих не менее дорогие платья и костюмы. Каждую из таких обольстяшек солидный господин непременно провожал глазами.

Снег, выпавший в Пустосвятово, Москву облетел стороной.

Высокая стройная девица в кожаном пальто издалека помахала господину ладошкой, обтянутой тончайшей перчаткой. Повстречавшись, пожилой господин и молодая дама поцеловались и завернули в ближайшее, только что открывшееся кафе. Надя ждала, делая вид, что старательно изучает выставленные на продажу цветы. В ее расчеты не входило, чтобы длинноногая телка ее увидела. Парочка завтракала не торопясь. Лишь через полчаса они вновь появились на пороге кафе. Дама чмокнула господина в щеку и засеменила куда-то по своим делам, а он остановился, достал сигареты и уже собирался закурить, когда Надя подскочила сзади и ухватила его за локоть.

– А меня ты не хочешь пригласить на завтрак?

Пожилой господин обернулся и, увидев ее, тихонько ахнул.

– Надюха…

– Только не говори, что ты молился за упокой моей души, – она строго изогнула брови. – Я прислала тебе письмо.

– Да, да, конечно, – поспешно закивал тот. – Ты бы знала, как мама плакала над ним!

То было наглое вранье: супруге он полученное письмо не показал, но Надя не умела читать чужих мыслей. Однако этого господина знала очень даже хорошо. Потому и спросила недоверчиво:

– А ты, дядя Толя? – она всегда обращалась к отчиму так наедине, а на людях именовала его непременно «Анатолий Михайлович» и на «вы».

– Тоже. Да, я тоже плакал. Думал, что умру от горя. И ты давно… меня ждешь? – господин беспокойно оглянулся.

– Изрядно.

– Надеюсь, ты не видела… – Анатолий Михайлович скорчил таинственную гримасу.

Разумеется, речь шла об удалившейся с букетом цветов красотке в кожаном пальто.

– Я ничего не видела, – сказала Надя. – Зайдем в кафе. Безумно хочется есть.

Он взял для нее кофе и кусок торта – Надя всегда была сладкоежкой. Девушка за стойкой с любопытством посмотрела на них. Весьма странное свидание: сначала господин завтракает с одной девицей, затем тут же возвращается с другой. Надя демонстративно чмокнула Анатолия Михайловича в щеку, ей хотелось, чтобы он почувствовал себя не в своей тарелке, занервничал.

– Ты по-прежнему в администрации у Паукова? – спросила Надя, желая убедиться в его неослабном могуществе.

Анатолий Михайлович снисходительно хмыкнул:

– Паукова давно схарчили. Ноне другой. Но я по-прежнему в первых замах. Верно, фортуна так меня назначила – в первые замы. Но людей у меня прибавилось.

– И деньжат, – в тон ему добавила Надя, и ее светло-карие глаза насмешливо блеснули. – Воруешь, небось?

Все эти «небось» и «ноне» звучали как-то фальшиво, но отчим обладал подобные русизмы.

– Девочка моя, на зарплату, как прежде, так и ноне не живут. Чай взрослая уже, должна понимать – честным трудом в России денег не заработаешь, палаты каменные не построишь. Вопрос не в том – воровать или не воровать, а в том, как научиться воровать умно.

– А ты палаты построил?

– Не без этого. Но все на твою мать записано, у меня ничегошеньки нет. Нищ, сир и гол, типичный российский интеллигент.

– Не стыдно? – незлобиво, как бы в шутку, спросила Надя.

– «Срам не дым, глаз не выест», – любила говаривать моя бабушка. Умная была женщина, царство ей небесное. Ну а ты-то как живешь? Где? Чем занимаешься? – Анатолий Михайлович выпалил вопросы без паузы. – Почему не пишешь, наконец.

– Кто-нибудь интересовался мной? – отвечала Надя вопросом на вопрос.

Он нахмурился и отхлебнул из чашечки кофе.

– Так как же, дядя Толя?

Анатолий Михайлович скривился, со стороны можно было подумать, что ему не понравился кофе.

– В начале сентября был странный звонок. Мужской голос попросил тебя к телефону. Хорошо, что подошел я, а не мама. Сказал, что ты умерла несколько лет назад, спросил, кто говорит, но трубку тут же повесили.

– А дальше?

Анатолий Михайлович отрицательно покачал головой.

Надя понимающе кивнула:

– Нас выслеживают, как зверей. Дядя Толя, ты должен помочь!

– Да я с удовольствием! – Он обернулся. В кафе, кроме них, никого не было. – А в чем собственно дело?

– Ты можешь устроить мне выступление на телевидении? Мне и моим друзьям.

– Зачем? – хотя Анатолий Михайлович задал этот вопрос, сама просьба его, казалось, не удивила.

– Мы должны рассказать о проекте Сазонова, о Беловодье, обо всем. Иначе нам конец, и всему, что мы сделали и делаем, – тоже.

– Что такого важного в том, что вы сделали? – неожиданно резко и пренебрежительно спросил он. – Нынче таких спасителей отечества на каждом углу пруд пруди, и каждый клянчит денег и, выклянчив, спешно прячет добычу в банке где-нибудь на Каймановых островах. Дерьмократы чертовы.

– Ты сам был демократом, – напомнила Надя. – То есть сначала был секретарем парткома, а потом, как митинги начались, сразу же записался в демократы. Это ты направил меня к Гамаюнову. Я была тогда сопливой девчонкой, которая писала в школе сочинения на тему: «Партия – ум, честь и совесть». Училка на уроке рассказывала нам, что необходимо беречь народное добро. Какой-нибудь старый тракторишко ценнее жизни молодого парня, и комсомолец должен сгореть живьем, а трактор спасти. И почти все верили, что именно так и надо. Я, правда, сомневалась. В том, что все в это верят. Особенно в то, что корреспондент, состряпавший статейку о тракторе, который ценнее человеческой жизни, сам был готов за этот трактор сгореть. Теперь за тракторы и заводы, нефтепроводы и прочие железяки бывшие пионеры, комсомольцы и партийцы жгут друг друга.

– Эх, чтобы ты знала о жизни, девочка! Мораль надо тоже менять с умом. Смешно, в конце концов, держаться за устаревшие истины, – отчим тяжело вздохнул. – Лучше расскажи, что сталось с вашим проектом? Вы же собирались обучить на Западе тысячи специалистов и с их помощи построить в России дивный новый мир.

– Ты и твои товарищи справились с этой задачей без нашей помощи, – хмыкнула Надя.

– А Беловодье? Что это такое?

– Гамаюнов говорил тебе когда-то…

– Не помню, – совершенно искренне признался Анатолий Михайлович. – Это что-то из буддизма?

– Не совсем. Так поможешь с ТВ?

– Сегодня уже ничего не удастся сделать. – Он принялся вертеть в руках чайную ложечку – первый симптом, что Анатолий Михайлович сильно нервничает. – Вот разве что завтра или послезавтра.

– Завтра, – прервала его Надя. – И еще я напишу заметку для газеты. Она должна выйти на следующий день после передачи. Надеюсь, у тебя есть свои люди в каком-нибудь приличным, не слишком желтом издании?