– Дрюпин тоже не слышит. И Клавдия. Я что, сумасшедший?

Нос и губы у Клыка снова задергались.

– Нет, что ты. Просто у тебя тонкий слух. Он гораздо лучше, чем у нас, вот ты и слышишь. Пилоту истребителя как раз нужно чувство равновесия и отличный слух. Просто все, что ты слышишь, это не они. Это скалы трескаются.

– Наверное… А знаешь, почему они трескаются? Потому что там ледник. Он давит на землю, и все трещит… А шаги? Ты их слышишь?

– Дрюпин ходит, – пояснила я.

– А чего он ходит-то?

– Да он лунатик.

Брякнула я первое, что пришло в голову.

– Лунатик?! – восхитился Клык. – Он – настоящий лунатик?!!

– Ага. Первостатейный. Его уж лечили сколько раз, и пиявками, и электричеством, а все равно – лунатик. Закоренелый. Только это между нами, это тайна.

– Конечно. Никому не скажу. А лунатик – это кто?

– Он ходит во сне. Уснет, потом просыпается и идет.

– Куда? – не понял Клык.

– Куда хочешь. Шагает, руки перед собой вытянув. Вот так.

Я показала.

– А еще что делает?

Вопросы лунатизма явно живо интересовали Клыка.

– Что еще делает? Ну, как все лунатики. Воет на луну, в койку мочится…

– В койку мочится?! – восторженно спросил Клык.

– Увы. Только так. Поэтому он даже без простыни спит, прямо так, на решетке.

Клык захлопал в ладоши и вдруг резко остановился.

– Что? – не поняла я.

– У меня был брат, – сказал Клык. – Тут же, здесь. Я вчера вспомнил.

– Брат? – удивилась я.

– Брат. Его звали… – Клык замолчал и принялся почесывать уши. – Как-то его звали… Нет, я точно помню, ты мне веришь?

Клык схватил меня за руку и посмотрел в глаза. Ему очень хотелось, чтобы я ему верила.

– Верю.

– Они с ним что-то сделали, – шепотом сказал он. – Что-то нехорошее. Он кричал. Я помню, что он кричал. Кричал, кажется… Они его электричеством стучали…

Клык принялся протирать виски стальными шариками размером с лимон каждый. Сначала по часовой стрелке, затем против, затем приложил шары ко лбу.

– Били электричеством, – повторил он. – Топили. Подвешивали.

Клык принялся перечислять, но я его остановила, не хотелось мне это слушать.

– Да… – кивнул он. – Да, не хочется вспоминать. А еще у меня зуб синий.

– Чистить надо, – посоветовала я.

– Я чищу два раза, а все равно синий. Вот смотри.

Клык растопырил пасть, я не удержалась и поглядела. Зуб у него был на самом деле синеватый. Странно. Хотя я сейчас почти ничему не удивлялась.

В дверь постучали. Нагло, бесцеремонно, по-дрюпински.

– Заходи, – разрешила я.

Показался Дрюпин.

– Дрюпин, правда, что ты лунатик?! – спросил Клык.

Я подмигнула сразу двумя глазами и сдвинула брови.

– Лунатик?

Я сдвинула брови сильнее.

– Да, лунатик, – кивнул Дрюпин. – Стыдно признаться, но я лунатик. Самый жесточайший лунатик, который только бывает.

– Лунатик! Лунатик! Лунатик! – принялся дразнить Клык. – А что лунатик делает? Правда, что ты койку мочишь?

Дрюпин взглянул на меня свирепо.

– Не каждую ночь… – я попыталась сгладить ситуацию.

– Каждую, – перебил меня Дрюпин. – Каждую ночь и два раза. И еще я кричу во сне. Иду по коридору – и кричу!

– Я слышал, – кивнул Клык. – Слышал, как ты завываешь. Думал, что это Годзилла.

– Кто? – не понял Дрюпин.

– Годзилла – это такая ядовитая ящерица. Она приходит по ночам, смотрит тебе в глаза и навевает кошмары.

– Не, я не Годзилла, – поправил Дрюпин. – Годзилла в кровать не мочится, а я два раза за ночь.

Дрюпин еще раз пронзил меня свирепым взглядом.

– Мочусь, а потом завываю. От бессилия. Во как.

Дрюпин принялся завывать, зверски так, с надрывом. Клык расхохотался, шлепая губами, а я поняла, почему никогда не видела его синего зуба – потому что он губошлеп. Дрюпин продолжал завывать, то и дело поглядывая на меня пронзительно.

– Лунатиком быть совсем не так просто, как вам кажется, – злобно сказал Дрюпин. – Это тяжелый крест, между прочим. Я придумал специальную систему ремней, которая захлопывалась бы автоматически, когда я ложусь спать. Но поскольку я знаю секрет этой кровати, я всегда освобождаюсь от своей же западни. Знаете, как это страшно – просыпаешься посреди коридора, а в руках топор! И такое странное в голове жужжание…

Договорить Дрюпин не успел, в ноги ударило, я подскочила почти до потолка и свалилась обратно на пол, пребольно ударившись о диван, тут же стало темно. Только громыхало, только Дрюпин орал и безумно хохотал Клык.

Землетрясение. Нас трясло. Как майских жуков, посаженных в жестяную банку. То и дело я подскакивала и обо что-то стукалась. Дрюпин охал. Клык орал.

– Они идут! – орал он. – Они близко!

Если честно, было страшновато. Мне совсем не хотелось, чтобы сейчас обрушился потолок, чтобы мы оказались в железной ловушке, да еще в темноте. Если такое случится, шансов выжить останется немного, вряд ли кто-то явится нас отсюда выковыривать, так и останемся.

Землетрясение продолжалось мучительно долго. Никогда не думала, что землетрясение может продолжаться такое время, мне показалось, что нас трясло почти час, не меньше. От тряски у меня разболелось все, что могло разболеться, спина, плечи и все кости внутри, и рот наполнился кровью, то ли от вывернутых десен, то ли от прикушенного языка. Кроме того, я несколько раз ударилась головой о что-то железное, а один раз кто-то – то ли Дрюпин, то ли Клык – лягнул меня в глаз, и теперь я чувствовала, как наливается гуля.

Комната тряслась и тряслась, и со всех сторон слышался грохот, а потом все прекратилось резко и вдруг.

Я лежала на полу и боялась пошевелиться. Пошевелюсь – а кости сломаны. Или оторвалось внутри что, при такой тряске это вполне могло осуществиться. Темнота.

– Все живы? – спросила я.

– Я, кажется, жив, – ответил Клык. – Только вокруг меня какая-то лужа. Это, наверное, наш Дрюпин. Темно стало, он и не удержался, лунатик проклятый.

– Заткнись, – отозвался Дрюпин.

Значит, целы.

– Дверь наверняка заклинило, – с удовольствием сказал Клык. – Мы погребены в темноте и теперь умрем в муках.

– А чему ты радуешься? – поинтересовался Дрюпин.

– Вместе весело умирать. Я всегда хотел, чтобы так. Будем тут лежать в темноте, разговаривать. Не переживай, Дрюпин, это недолго продлится.

– Почему это? – вмешалась я в разговор.

– Потому, что вентиляция, вероятно, нарушилась, – объяснил Дрюпин. – Здесь мало воздуха. Боксы герметичны, а циркуляции почти нет, сейчас посчитаю… Дня через полтора потеряем сознание.

– Надо дышать реже, – сказал Клык. – Я вот могу вдыхать раз в минуту, а Дрюпин нет. Он нам весь воздух за три часа выдышит, я его знаю…

– Да ты сам все выдышишь…

Они пустились в ругань, а я пыталась определиться. Ну, что делать. Первым делом, конечно, следует озаботиться огнем. Для этого у меня есть зажигалка и лампа, главное, нащупать их среди всей этой окрошки, но это дело времени, если взяться, то отыскать можно. Вторым делом…

– Не надо! – вскрикнул Дрюпин так резко, что мне пришлось прислушаться.

– Давай, Дрюпин, тебе понравится! Я вчера после обеда начал вспоминать, и все вспоминал и вспоминал, и на бумагу записывал, так что потом и мелодия как-то сама собой в голове заиграла.

– Да не нужна мне твоя песня, у меня ногу чем-то придавило, еле движусь…

– Я спою – и полегчает. Сейчас, сейчас… – Клык запыхтел. – Слова там очень простые…

Клык замолчал.

– Сирень, скажи ему, чтобы заткнулся, – попросил Дрюпин.

– Не сбивай! – взвизгнул Клык. – Сиренька, скажи ему, чтобы не сбивал!

Я молчала. Забавная мысль посетила меня – а что, если это на самом деле конец? То есть все, тупик? Воздух будет истончаться, мы будем лежать в этой комнате с железными стенами, Дрюпин и Клык будут ругаться, дышать станет все сложнее, и никакого белого света…

– Сирень! – позвал Дрюпин. – Сирень, я не могу больше…