– Пойду-ка отдохну, – сказал я. – Посплю.

– Иди-иди, – разрешил мне Тытырин.

Хотел я дать ему, ну, зуб выбить или фонарь хороший поставить для рассеивания наглости… но потом раздумал. Потому что утомился. И вообще – ощущал легкое недомогание. Наверное, рыбки активизировались.

Интересно, почему тут так все организовано, а? Хочешь одного, получается же всегда другое… Как там Перец сказал про главный принцип? Мечта имеет границы? Не, мне кажется, что главный принцип тут совсем не такой, по-другому все тут. Мечты сбываются. Желания сбываются тоже. Но совсем не так, как хотелось бы тебе…

И я вспомнил вдруг, как однажды Перец сказал:

– Ты вот думаешь, что желания зависят от тебя. А это не так совсем. От тебя они зависят лишь в первые секунды, а потом начинают жить сами по себе. Конечно, если это настоящие, мощные желания. И вот такое мощное желание начинает жить своей жизнью, и оно уже само воздействует на окружающий мир. И оно тоже начинает желать.

– И что же оно желает?

– Тебя, – просто ответил Перец.

Я тогда не понял, что он хотел сказать, я тогда усмехнулся только и спросил:

– Это ваша глобальная тайна?

– Нет. Глобальная тайна – она…

Но Перец больше не захотел говорить на серьезные темы. Такая вот философия.

И вот едва я увидел, как из сетей вывернулся Тытырин, то вдруг подумал: наверное, в том, что желания живут сами по себе, есть истина.

Я ушел к себе. Спустился в подвал, включил станок и поработал немножко. Потом спать отправился, предварительно хорошо вымыв руки.

На следующий день меня опять разбудил Перец. Зачастил, рыцарь недобитого образа…

– Подъем! – заорал. – Подъем! У меня к тебе дело! Восстань, о, боец могучий, идем на войну!

– На какую войну?

Вылезать из мешка совсем не улыбалось. В мешке было тепло, а в комнате моей холодно, керосинка опять замерзла.

– Жизнь налаживается, – подмигнул мне Перец и извлек из-под полушубка пузырек. – Смотри.

В пузырьке была жидкость. Немного, наверное, на пару пальцев всего. Перец поднес пузырек к окну, на жидкость попал луч. Маленький взрыв. Пузырек вспыхнул… Трудно словами объяснить. Если бы алмаз был жидким, наверное, он сиял бы так.

– Слезы дракона. – Перец снова встряхнул пузырек, повторив алмазный взрыв. – Встречаются гораздо реже, чем слезы крокодила. Излечивают от большинства известных болезней, улучшают тонус мышц, и вообще. Даже волосы растут!

– На ушах?

– Почему на ушах? На голове.

– Неужели Тытырин – настоящий поэт?

Я встал, подпрыгнул, уцепился за перекладину, стал выворачиваться из спальника.

– Да ну, какой он поэт… – Перец осматривал мою комнату. – Он, к сожалению, даже не плохой поэт, он вообще не поэт.

– Откуда же тогда слезы?

Я спрыгнул на пол, быстро забрался в меховые штаны, в полушубок, в унты.

– Неужели Хорив разрыдался от ужаса? – Я стал искать шапку, но шапка куда-то задевалась. – Тогда такими слезами, наверное, нельзя лечиться, они, наверное, яд…

Перец ткнул пальцем пламя лампы – оно рассыпалось.

– Все в порядке, слезы правильные, – успокоил он меня и поведал историю выжимания слез из горына.

Когда я ушел, Перец объяснил Тытырину, что от него требуется. Немного в общем-то требовалось: вспомнить свое стихотворение, которое больше всего давит на психику, какое-нибудь послезоточивее. Тытырин ответил, что с этим все в порядке: его портфолио включает восемь лирических стихотворений и двенадцать стихотворений гражданской лирики, которые могут выжать слезу не то что у дракона, а даже из камня. Вопрос в другом – поймет ли дракон вибрирующий нерв его лиры?

Перец ответил, что бояться непонимания не стоит, понимание тут совершенно неважно, поскольку каждый дракон – этакий маленький Зоил-автомат[111], который отличает подлинное от всего остального рефлекторно, как собака Павлова. Стоит ему услышать хорошие, по-настоящему трогательные строки, как из его глаз тут же начинают проистекать крупные, размером с вишню, слезы.

Тытырин успокоился и сказал, что тогда все в порядке, что можно звать дракона, он его поразит. И пусть приготовят солидную емкость, поскольку дракон не будет плакать – дракон будет рыдать, как пенсионерка перед телеэкраном в понедельник вечером.

– Давайте сюда дракона! – потребовал Тытырин. – Ведите ко мне дракона!

Тут Перец его немного вразумил, и Тытырин направился к лежкам сам.

Щек и Кий спят в больших норах, отделяющихся от основной пещеры. Их даже видно, когда проходишь мимо. Место они выбрали совсем не случайно, а для того, чтобы выпрашивать подачки: Яша много раз туда-сюда по делам пробегает, вот они к нему по пути и пристают: то лапу выставят, то морду, то скулят. Яша жалостливый, всегда попрошайкам что-нибудь да подкидывает. Пряник или банан сушеный. У Яши много чего водится, он тоже склады здешние потрошит потихоньку. Иногда даже шоколадка вымогателям перепадает.

А Хорив не попрошайничает. Он вообще не любит всякой суеты, поэтому и пещеру себе выбрал самую дальнюю, чтобы перед ним не мельтешили. Чтобы попасть к нему, надо долго пробираться по узкому ходу, затем этот ход расширяется, и выходишь к озеру. Тут уже можно фонари гасить, потому что возле озера светло. Такой синий свет из него выходит, оттого что в озере какие-то мелкие рачки живут, которые светятся. Получается очень красиво. Из озера поднимается свет, над озером на возвышении лежит Хорив и размышляет. Ну, размышляет он или не размышляет, понять нельзя, но лежит всегда с задумчивой мордой, это точно. И глаза светятся: один синим, другой зеленым.

Так вот Перец погнал поэта к Хориву. Тытырин шагал с достоинством, будто Кунсткамеру намеревался осматривать. А когда проходил мимо Щека, тот высунул клешню, типа, дай ириску. Ну, Тытырин как увидел драконью лапу, так решил, что его сейчас растерзывать будут, завизжал и на стену взобрался. Стена там напротив лежек почти отвесная, а он взобрался. Удивительные таланты подчас раскрываются в обычном литераторе, удивительные… Перцу потом пришлось отдирать его с помощью палки.

Зато к месту обитания Хорива Тытырин явился уже полностью дисциплинированным. Ни движений лишних, ни расхлябанности, в глазах почтительность.

Хорив на Тытырина никак не прореагировал, как лежал, так и продолжал лежать. Только глаза приоткрыл немножко. Перец ткнул поэта в затылок, тот начал читать свои произведения. Читал, читал, да все без толку, Хорив как лежал, так и лежал.

Зато рачки в озере зашевелились. То ли испугались, то ли еще чего, но задвигались, а свечение их интенсивнее, правда, из приятно-голубого оттенка перешло в настороженно фиолетовый.

Тытырин продолжал читать. Про согбенные осины, кривые избы и сирые пажити, про утраты разные, про то, как тяжело на белом свете жить. Читал, читал и дочитался до того, что Хорив даже зевнул. Громко.

Тут Перец понял, что эти чтения если к чему и приведут, то только к потере времени, и прекратил их, снова ткнув Тытырина в шею.

– Понимания нет, – обиженным шепотом сказал Тытырин. – Ничего нельзя поделать, конфликт культур…

Перец вздохнул. И тут ему в голову пришла идея. Он взял Тытырина за плечи, поставил его спиной к пруду и велел сделать величественное лицо. После чего сказал: «Ладно, Пастернак, получи!» – и ткнул Тытырина кулаком в скулу. Тот, конечно же, свалился в водоем, поднял кучу брызг, заорал, что он совсем не умеет плавать, после чего быстро подплыл к берегу и выбрался на камни. Перец сказал, что вид он при этом имел весьма чудной – рачки, взволнованные всплеском, бросились на шум и покрыли поэта густой шевелящейся мантией. Так что теперь Тытырин светился бледно-голубым, как юное привидение. Кроме того, рачки ползали по тытыринскому телу, что сообщало голубому сиянию жизни и увеличивало сходство литератора с призраком.

Видимо, рачки попали еще и под одежду, поскольку Тытырин принялся энергично чесаться и подпрыгивать с неприличными телодвижениями. Хорив, оскорбленный малопривлекательным зрелищем, отвернулся.