Про мед и василек я гоню, конечно.

Чем дальше мы уходили, тем было мне как-то спокойнее и тише, ну, не знаю. Я снова думал о всяком, ну, придумывал в основном разное. Опять что Лара вдруг споткнется и вывихнет ногу и я буду выносить ее к жилью на закорках...

Или вдруг на нас все-таки нападет медведь, а я его остановлю. Я не очень представлял, как я его остановлю (ружье я так и забыл взять), но думал, что у меня это получится. Или я вот еще что представлял. Что вдруг начнется война.

Почему-то мне думалось, что начнется она с америкосами. Америкосы вторгнутся и захватят нас. Для чего – дело десятое, но захватят, они вообще всех захватывают, хотят распространить по всему миру свое Гуантанамо. В стране нашей возникнут группы сопротивления, мы станем жестоко сопротивляться, особенно молодежь. Мы с Ларой будем состоять в одной группе, нам дадут задание взорвать электростанцию. Мы ее взорвем и будем отступать, удирать от америкосов на угнанном джипе. А они рванут нас догонять, и надо будет кому-то остаться и америкосов задержать. Я выпрыгну и спрячусь с пулеметом у моста. И буду стрелять до последнего патрона. А потом они вызовут поддержку с воздуха, эскадрилью «Апачей», и эти ихние геликоптеры накроют меня ковровой бомбардировкой.

Но я не погибну. Я останусь жив, просто окажусь сильно ранен, и меня укроют местные жители. А Лара будет в трауре целый год, а потом, в самый ответственный момент, я вдруг появлюсь и выручу ее из беды. Она обязательно в какую-нибудь беду попадет...

А я ее выручу.

Вообще мысли мне разные в голову приходили. Наверное, это из-за просторов – просторы вдруг разбудили во мне внутреннего мыслителя. Раньше, кстати, я в эту сторону совсем не думал, спасать Мамайкину мне совершенно не хотелось. К чему бы это? Крапива...

Уже к вечеру мы наткнулись на деревню, вернее, на то, что когда-то было деревней, – просто крошащиеся трубы, торчащие из травы. Гобзиков предложил заглянуть в трубы, там всегда клады прячут, но Лара сказала, что не надо. Она долго смотрела на эти трубы, затем сказала, что ходить туда не стоит. Сказала так страшно, что даже у меня на спине мурашки зашевелились, а Гобзиков так и вообще съежился.

Молодец, Лара. Режиссером ей бы быть, драматизм нагнетает умело. Даже меня эти трубы как-то напугали, почудилось в них что-то зловещее.

После труб Лара долго изучала карту, затем мы отправились дальше, деревня осталась позади и исчезла в поле совсем. Преодолели еще несколько километров, наверное, два или три. Потом остановились. Сначала костер хотели развести, но так устали, что уже не взялись. Просто наломали соломы, веток разных, свалили все в кучу на самой границе поля и леса. Уснуть сразу не получилось – так с очень большой усталости бывает, кажется вот-вот вырубишься, а как только ляжешь, так сразу спать не хочется.

Я не спал, снова думал.

Однажды, лет шесть назад, когда старый еще не работал в «Джет-авиа», а служил просто в аэропорту, мы тогда только что переехали из северного города, так вот, тогда старый взял у своего товарища микроавтобус и мы поехали к морю всей семьей. Но не просто так к морю, а с заездом в разные небольшие города. Старый говорил, что надо на эти города посмотреть, пока они совсем не исчезли, а то через десять лет от этих городов ничего и не останется.

Я навсегда запомнил это путешествие. Мы ехали на автобусе, ночевали в автобусе и даже еду готовили в автобусе на маленькой газовой плитке, а когда надоедало ехать, останавливались и ловили рыбу. Или грибы собирали, или ягоды, старый выбирал маршруты, чтобы ехать по тем местам, где грибов и ягод много. Потом мы завалились в какой-то очередной маленький город, местные жители сказали, что в здешнем монастыре происходит чудо, такого чуда не было сто лет. И что, пока не поздно, на это чудо надо посмотреть. Старый, мать и я отправились в монастырь и увидели.

Там было очень много статуй святых, и вдруг в одну ночь у всех этих статуй покраснели кисти рук, и считалось, что это к большой войне. И грибов, кстати, в тот год было очень много, росли как взбесившиеся, даже возле домов. Но войны тогда не случилось, а красные руки меня здорово напугали. Я после этого еще долго просыпался и включал ночник. Мне казалось, что со всех сторон меня окружают статуи со светящимися в темноте красными пальцами.

К ночи всегда в голову разное такое лезет, сумерки на человека странно воздействуют, общая дремучесть повышается. Я думал про красные руки, и эти красные руки меня начинали уже задалбывать. Мне начал представляться почему-то Шнобель в черном плаще и красных перчатках до локтя, Шнобель курил длинную трубку и исполнял песни разных народов мира.

От этого навязчивого образа меня избавил Гобзиков. Гобзиков стал приставать к Ларе с просьбами рассказать что-нибудь про эту ихнюю Страну Мечты, Лара долго отнекивалась, но все-таки принялась рассказывать. Я стал слушать.

Лара рассказывала. В духе нашего путешествия рассказывала, сказочные и забавные вещи. Про единорогов, про каких-то летающих моллюсков с крючковатыми лапами, про оборотней, про гномов и эльфов, от каждого по способностям, каждому по морде, короче. Вдвигала мифологию по полной, с талантом, даже я заслушался. Раньше все молчала, а теперь вот прямо Ганс Христиан Андерсен в ней прорезался, вырвался наружу и пошел гасить всех направо и налево своими оловянными солдатиками. Оно и правильно, Гобзикова надо убеждать.

А Гобзиков слушал восторженно, аж уши горели во мраке ночи, пошлю ему на день рождения подтяжки. Постепенно Лара дошла в своих повествованиях до какой-то уж почти полной несусветицы, стала рассказывать про каких-то воинственных девчонок на дрессированных особым образом свиньях...

На дрессированных свиньях я уснул.

Проснулся первым.

Посмотрел направо.

Я проснулся не первым, я проснулся вторым. Спальник Лары лежал аккуратно свернутым, ее самой не было. Вдруг я подумал, что Лара решила утопиться. Не знаю, отчего вдруг я подумал именно так, но подумал, тупые мысли все время в голову приходят, особенно поутру. В детском саду я все время боялся провалиться в унитаз и застрять в нем. Представлял, как провалюсь, причем обязательно во время тихого часа. Сначала посижу немного, потом придется на помощь позвать. Все соберутся, будут ржать и веселиться, а потом воспитательница Екатерина Семеновна вызовет спасателей, и они будут вырезать меня из сортира и тоже смеяться и снимать все на видео. А потом в субботней спасательской передаче покажут сюжет «Мальчик застрял в унитазе», и надо мной будет ржать уже вся страна. Эти ужасные перспективы меня изматывали очень сильно, я даже спать толком не мог.

Потом, после сада, тупые мысли у меня тоже часто случались, и сейчас иногда бывают.

Так вот, мне вдруг подумалось, что Лара пошла топиться. Сначала я попробовал закричать, но почти сразу передумал. Глупо. А вдруг она не топиться пошла? Лучше пойти поискать.

Я выбрался из мешка. Было холодно, от воды поднимался пар, по траве тянулись следы. Роса еще не ушла, и следы были хорошо видны, я прошагал по ним метров, наверное, пятьдесят вдоль берега и только потом заметил, что шлепаю в одних только боксерах. И в майке. Ну, боты еще. И все.

Мне стало немного стыдно, но потом я подумал, что так даже и лучше. В случае опасности удобнее в воду сигать.

Следы шлепали вдоль берега, потом уходили влево, в заросли высохшего прошлогоднего борщевика. Через борщевик было пробираться болезненно, кололся, зараза, а говорят, коров им вроде бы кормят. Врут. Я расцарапал в борщевике коленки, отчасти даже и рожу, потом наткнулся на ручей. Один берег крутой, по другому полоса песка. И тоже следы. По направлению к реке, вниз. Следы были какие-то странные, неровные, будто шагал хромой. А потом ни с того ни с сего вместо следа ботинка с правой ноги отпечаток ступни. А затем снова ботинок. Зачем Лара снимала ботинок? Кто ее знает...

Ручей был мелкий и прозрачный, так всегда получается сразу после разлива. Вода холодная, это было видно даже на глаз. Там, где ручей впадал в реку, течение намыло пляж. Миниатюрный такой, с песком цвета соломы. На границе пляжа и леса я увидел Лару.