– Эй, вы, писатели вшивые! – крикнул Зимин. – Что творите, уродцы волосатые?!

Зимин попытался сесть в гробу, но не получилось – крышка не поднималась.

Снаружи засмеялись громче.

– Хватит шутить! – Зимин попытался придать голосу грозности, но не удалось.

Ситуация была не из тех, когда легко придать голосу надлежащей строгости.

– Эй вы, чего хотите? – попытался договориться Зимин.

Теперь смеялись уже вовсю, и Зимин сумел различить смех, принадлежавший Тытырину, и смех, принадлежавший Снегирю.

Зимин пожалел, что не взял с собой в гроб свой верный меч, но кто бы мог знать… Он заорал и принялся пинать крышку, пытаясь выбить доски. Но отрицатель был построен крепко, доски гудели, но не поддавались. Поколотившись немножко, Зимин успокоился.

– Эй! – позвал он. – На фиг вы это сделали?

Вместо ответа забивание гвоздей продолжилось.

– Сволочи! – заорал Зимин. – Скоты! За меня отомстят! Не пройдет и дня, как здесь будет гвардия Светлозерья при поддержке драконов и небесных червей! Выпустите меня из этого опреснителя, гады!

Но забивание гвоздей продолжалось. До тех пор, пока гвозди не были вбиты по всему периметру отрицателя. Зимин принялся лупить в бортики гроба, стараясь выбить доски в стороны, но доски были укреплены хорошо, ничего не получилось и тут.

Зимин принялся просто кричать:

– Сочинители-расчленители! Инженеры-недоучки! Писатели недобитые!

Но снаружи не отвечали. Только смеялись. Потом Зимин почувствовал, как сдвинулся и покатился гроб.

– Куда вы? – спросил Зимин, но ему никто, естественно, не ответил.

Отрицатель двигался. Он иногда подскакивал, отчего Зимин определил, что везут его в рощу, а подскакивает гроб на корнях. Или на прошлогодних желудях.

– Во придурки-то! – не унимался Зимин. – Всегда подозревал, что писатели такие ненормальные, но не думал, что до такой степени! Вы просто психи! Зачем вы собираетесь меня закопать?

Но снаружи не отвечали.

Гроб остановился. Зимин почувствовал, что ящик поднялся в воздух. Какое-то время он раскачивался, а затем рухнул вниз.

– Остановитесь, сволочи! – заверещал Зимин. – Братья Гримм затрапезные!

Он понял, что собирались делать сумасшедшие сказочники.

Они собирались похоронить его живьем. В соответствии с дремучими законами славянской готики и скандинавской романтики.

Сверху послышалось пыхтение.

Щели в крышке стали темнеть, а внутрь отрицателя посыпалась сухая, пахнущая червями земля.

С Тытыриным и Снегирем Зимин встретился, конечно же, совершенно случайно. Он медленно брел по пустыне, прикидывая, из чего бы построить зонтик, чтобы солнце не так сильно палило голову, как вдруг на горизонте показались зеленые насаждения. Зимин, не думая, повернул в сторону этих насаждений, рассчитывая пополнить запасы воды, а если повезет – и еды. Типа сушеных бычков в крайнем случае или гномовских копченостей в случае удачном.

Зелень выглядела довольно весело, у Зимина забурлило в животе, и он ускорился и поковылял в направлении рощи раскачивающимся спортивным шагом.

Роща была, мягко говоря, необычная. Наполовину роща состояла из берез, причем таких берез, которые Зимин видел только на картинках художников-передвижников да на палехских лаковых миниатюрах.

На другую половину роща состояла из угрюмых черных дубов, которых в жизни Зимин не видел никогда, зато в большом количестве встречал в фильмах про оборотней и другую прозападную нежить. Возле места перехода степи в березовую рощу стояли шезлонг и плетеная качалка, качалка была перевернута, и вокруг нее были разбросаны многочисленные листы бумаги.

Зимин, подивившись своей неожиданной практичности, быстро собрал все листочки и спрятал их в рюкзак – с бумагой в Стране Мечты были затруднения. Засовывая листы в сумку, Зимин обнаружил, что листы имеются двух видов.

На одних была написана такая фраза:

«Глядить-ко, подумал Колупень-косая сажень, и все-тоть есть на той столешнице, и рясопузье, и убоина с головизной, и сбитень пенный, и медовень-напиток, и голубечина, и сказал он тогда печенеже…»

На других была написана фраза другая:

«Скиталец стоял на скалистом берегу черного, как сама тьма, озера и, сжимая в руках едва тлевшую трубку с душистым табаком, смотрел в сторону страны, в которой он прожил двадцать лет жизни, полной скитаний и борьбы…»

Обе фразы были напечатаны на одной и той же печатной машинке с западающими буквами «г» и «о». Зимину показалось, что обе фразы он где-то встречал, он попытался вспомнить где, но так и не вспомнил. Списав ухудшение памяти на недостаток фосфора в рационе, Зимин углубился в рощу и скоро вышел на проплешину. Это была не поляна, а именно проплешина, деревья были повалены и сожжены, кругом из земли топорщились черные пни и чернели пожухлые листья.

Зимин спрятался за толстым деревом и принялся наблюдать.

На проплешине помещалось строеньице. То ли избушка, то ли большой шалаш, то ли еще что, это жилище впитало в себя широкий спектр деталей от разных временных обиталищ, но больше всего было, пожалуй, от сараев, в которых путевые обходчики хранили уголь, шпалы и ломы. Такие сараи в изобилии встречались возле любой уважающей себя железной дороги, на Зимина они всегда наводили легкий ужас – ему всегда казалось, что в таких сараях способны жить исключительно какие-нибудь тролли и старые людоеды.

Вот и сейчас Зимин немного испугался. Ему совершенно не улыбалось встретить парочку троллей, пусть даже умеющих клацать на пишущей машинке. Бластер он выбросил со злобы в Звенящем Бору, а тролли – дурная компания, бластер для них – лучший аргумент…

Но это были не тролли. И не людоеды. Дверь избушки отвалилась, и на воздух выбрались два парня. Обычные ребята. Абсолютно обычные. Один с бородой. Другой без бороды.

– Что такое голубечина?! – спросил безбородый. – Ответь мне внятно: что такое голубечина?

– Голубечина… Голубечина – это голубцы с голубиковым соусом! А что значит «сжимая в руках едва тлевшую трубку»? Он что, одну трубку двумя руками держал? У него что, дегенеративные изменения в суставах?

И бородатый показал своему противнику двойной кукиш, чем снова удивил Зимина, который с недавнего времени свято верил, что двойной кукиш могут показывать исключительно девчонки.

Безбородый надулся, а потом совершенно неожиданно плюнул в бородатого. Плевок был произведен стремительно и тренированно, бородатый не успел отклониться, и слюна попала ему точнехонько в центр бороды.

Безбородый торжествующе рассмеялся.

Но бородатый был не промах и тут же нанес ответный удар. Харчок попал безбородому в глаз. Равенство было восстановлено и тут же нарушено вновь – безбородый плюнул еще раз.

Они принялись плеваться уже по-серьезному. Делали это страстно, с увлечением, стремясь нанести противнику как можно более ощутимый моральный урон. Зимин с удовольствием наблюдал за происходящим.

Во-первых, дуэль на харчках была оригинальным, увлекательным зрелищем. Она радовала душу.

Во-вторых, ребята работали с огоньком, а за любым делом, производящимся с огоньком, наблюдать приятно, людей за работой Зимин созерцать любил.

В-третьих, особую пикантность ситуации придавало то обстоятельство, что плевались не простые смертные, а, насколько понял Зимин, писатели.

Зимин всегда представлял себе писателей несколько другими. Серьезными дядьками с умным взглядом, проникающим в душу. Большими, солидными людьми, даже если сами они не отличались выдающимися и крупными размерами.

Эти же писатели были совсем другие. Юркие и злые. Может, оттого, что они были еще довольно молоды и не успели далеко пройти по нелегкой писательской стезе, а может, это на них воздух Страны Мечты повлиял так разлагающе. Трудно сказать.

Минут через пять активного плевания запасы слюны и злости у враждующих сторон подошли к концу. Они плюнули еще по разочку, так, для порядка, после чего принялись вытираться. Бородатый закончил вытираться первым.