– Да, – кивнула она. – И хотя я не сомневаюсь, что Хастир права, и хранитель палубы имел в виду, что мы обязаны без промедления вернуться на борт корабля, и это представляется мне важным, я считаю, что мы должны отправиться за ним.

Анзир и Хастир согласно кивнули. Однако Меванс покачал головой.

– Нет, так поступить мы не можем, – сказал он. – Ведь нам дали приказ, а мы решили его не выполнять. Нет, тут или все, или ничего, понимание приказа детьми палубы.

Фарис быстро и коротко кивнула. Она все понимала.

– Ну в таком случае, хранитель шляпы Меванс, я не могу так поступить… – Она почувствовала, что ею овладело глубокое беспокойство, когда она произнесла эти слова, Фарис была сделана совсем не из того материала, как раньше казалось Мевансу. – И вот что я скажу, – продолжала она. – Я не оставлю хранителя палубы, ведь он мог попасть в беду. – Разочарование Меванса тут же превратилось в ликование.

– Значит, мы вернемся и поговорим со Жрицами Старухи? – сказала Анзир. – Они должны отвести нас к Твайнеру.

– Боюсь, они не станут так делать, добрая Анзир, ведь мы им совсем не понравились, – ответил Меванс. – Мы должны войти с заднего хода – куда они все привозят и вывозят. Я полагаю, что несколько грубых людей, как мы, не вызовут там особого удивления.

– А мы не можем вернуться к Миас и рассказать, что хранителю палубы грозит опасность? – спросила Хастир.

– Да, можем, – ответил Меванс, хотя прекрасно понимал, что не станет так поступать, потому что ему нравился новый хранитель палубы. Более того, он видел, как в темноте в гавань входил корабль из коричневых костей, и у него возникло ужасное ощущение – не знание, а лишь интуиция дитя палубы, именно так он чувствовал бурю, которая оставалась за линией горизонта, – что корабль предназначался для тех, кто находился в Жилище Старухи.

Поэтому они направились не к «Дитя приливов», как сказал им хранитель палубы, а обратно к Жилищу Старухи, хотя оно, как казалось, исчезло внутри горы – что не соответствовало действительности. Оно змеилось под землей и вновь выходило наверх с другой стороны горы, в маленький дворик, в конце длинной дороги, которая заканчивалась в гавани. Меванс, как и всякий настоящий дитя палубы, называвший себя частью флота, произвел разведку еще в первый день, когда его хранитель палубы не пришел на условленное место встречи. И как всякий достойный дитя палубы, не зря считавший себя частью флота – так считал Меванс, – заранее выбрал места, откуда можно было наблюдать за приходившими в Жилище Старухи женщинами и мужчинами.

Он провел своих спутниц через город и остановился у заднего входа в Жилище Старухи, откуда его было отлично видно, а их самих скрывала растительность над погрузочной площадкой. Первым делом Меванс обратил внимание на странное расположение. Он не сомневался, что его спутники также это заметили, ведь они не вчера попали с материка на палубу корабля, и, если уж на то пошло, Меванс, хранитель шляпы самой Удачливой Миас, не стал бы брать с собой тех, кто не знает свое дело!

Нет, определенно не стал бы.

– Здесь творятся самые разные дела, – сказала Фарис. – Но людей совсем немного.

– Да, – кивнул он, довольный тем, что не ошибся в Фарис – она прекрасно соображала.

– И еще мне кажется, что здесь все делается тайно, – добавила она.

– Да, – снова согласился Меванс.

– Как-то это выглядит странно, – вмешалась Хастир, – они загружают что-то тяжелое, чтобы вывезти, но ничего такого же тяжелого не вынимают из фургонов.

– Да, – сказал Меванс, так и было.

Фургоны, запряженные джилли-птицами, поднимались по склону, но вместо того чтобы сгружать бочки с едой и напитками для больных, спускали на землю длинные невысокие ящики. Как заметила Хастир, пустые. Женщины и мужчины, которые их выгружали, не слишком убедительно делали вид, что ящики тяжелые, когда заносили их внутрь, но, когда они один за другим возвращались, им уже не приходилось прикидываться, когда они ставили заметно потяжелевшие ящики на землю.

Все, за исключением одного. Его поставили отдельно и чуть в стороне.

Меванс заинтересовался именно этим ящиком. И не только из-за того, что его поставили отдельно, он обратил внимание на типичную жительницу материка, хотя она носила форму флота, но ее выдала походка – Меванс немедленно вышвырнул бы такую с палубы, – а дополнительные подозрения вызвало то, что странная особа слишком долго смотрела в ящик. Меванс хорошо знал, как дети палубы завороженно разглядывают некоторые вещи: деньги, резную кость, оружие; он даже встречался с женщиной, которая собирала фальшивые ноги тех, кого убила. Но что-то в манере поведения женщины убедило его, что она разговаривает.

И он не мог поверить, что женщина, разряженная, как петух, распустивший хвост, станет беседовать с пустым ящиком или ящиком, полным денег, резной кости или даже фальшивых ног. Меванс понимал, что может немного преувеличивать, но прямо сейчас был готов поставить свой лучший плащ, который он никому не отдаст добровольно, на то, что его хранитель палубы находился – Меванс и сам не понимал, почему он так решил – в этом самом ящике.

– Итак, моя команда, – сказал он. – В том ящике, что стоит сбоку, лежит наш драгоценный хранитель палубы, поэтому еще до того, как Глаз Скирит полностью взойдет, мы с костяными ножами в руках его оттуда вытащим. Нас никто не должен увидеть, и никто не услышит даже щебета. Сегодня мы головорезы, именно таким будет наш бизнес. – На лицах детей палубы появились улыбки, его девочки и мальчики знали свое дело – а сейчас им предстояло вызволить своего хранителя палубы. – Анзир, я насчитал четверых за большими дверями, ведущими внутрь. Ты и Хастир займетесь ими, потом задвинете засовы, пока я и Фарис разберемся с теми двумя, что бродят вокруг фургонов.

Так четверо детей палубы, привыкшие к насилию и опасностям, обладавшие всеми необходимыми навыками для проведения подобных операций, отследили шестерку женщин и мужчин, охранявших фургоны и не знавших, что безжалостный взгляд Старухи уже обращен на них. Их смерть была кровавой, но пришла к ним быстро, ведь Меванс, Фарис, Анзир и Хастир не испытывали ненависти к этим людям; более того, историю их жизни изменила Дева, когда сделала так, что их поставили сторожить груз. Меванс и остальные хотели вернуть своего хранителя палубы и не желали, чтобы кто-то встал между ними. Сверкнули лезвия ножей, и потекла кровь.

Когда с охраной было покончено, четверо детей палубы собрались вокруг ящика, на который указал Меванс.

– Ну, – весело сказал хранитель шляпы, – давайте посмотрим, что лежит в нашем сундуке с сокровищами?

И Джорон снова очнулся.

Внутри ящика время остановилось. Он не мог следить за движением Глаза Скирит, если не считать усиливавшегося давления в мочевом пузыре. Он пытался прислушиваться к звукам снаружи, вдруг кто-то придет к нему на помощь, но чем больше напрягался, тем громче становился шум его дыхания, пока не заполнил весь его мир, и он почувствовал, как его начинает охватывать паника. После каждого шороха или стука снаружи ему начинало казаться, что сейчас ящик поднимут и он окажется на своей полке на корабле из коричневых костей, где его ждет мучительная смерть. Воображение усиливало все звуки, превращая их в кошмар, и тогда он решил ничего больше не слушать. Он просто лежал, пытаясь вытолкнуть свой разум из тела в какое-то другое место, где не было так темно, жарко и отвратительно и где бы его не ждала смерть.

Он не заметил, когда начались видения, они незаметно прокрались в его сознание. Ничего конкретного, во всяком случае, сначала, просто вспышки белого цвета под закрытыми веками. Потом свет стал цветным, а цвета приобрели форму, и он увидел огромный и ужасающий образ Скирит богоптицы у Золотой двери, открывающейся в шторм, что отгораживает стеной мир – птица присела отдохнуть на гору. Он услышал песни, что не покидали его с тех пор, как он отвел ветрогона к ветрошпилю, но иные, громче и сильнее, огромные и извивавшиеся. Появились Дева, Мать и Старуха, массивные и внушавшие благоговение, парившие над тысячами островов архипелага, и каждый образ находился в непрерывном движении, как если бы резьба постоянно менялась – белые линии на желтой кости. И он не мог избавиться от чувства, что все три женщины ничего не чувствуют, кроме жалости к своему народу, бессмысленно метавшемуся внизу.