– Ты хочешь, чтобы я тебя убил прямо сейчас?

– Да нет, конечно. Я говорю про ту дурацкую шутку, что ты обдумываешь. Что-нибудь насчёт того, как это мило, что я решил заглянуть к тебе на огонёк, или что-то в этом духе. Ну давай, выкладывай, раз уж тебе так хочется! Не мучай себя.

Учёный сделал обиженное лицо.

– Можно подумать, я опущусь до подобной низости, Бартимеус! Ты судишь обо мне на основании твоего собственного представления о юморе, которое ниже плинтуса. Это столь же прискорбно, как и состояние твоей сущности. Посмотри на себя! Ты весь дырявый, как губка. На месте твоего хозяина я употребил бы тебя на мытьё полов.

Я застонал.

– Видимо, это входит в его планы на будущее. Всем остальным я уже занимался.

– Оно и видно. Да, печально, печально видеть духа доведённым до подобного состояния, даже духа столь бестолкового и назойливого, как ты. Мне почти жаль тебя. – Он почесал нос. – Почти, но не совсем.

Я заглянул в блекло-серые глаза.

– Это же ты, верно? – спросил я.

– Я, конечно.

– Но твоя сущность… Где она?

– Да тут она, тут, скрытая внутри тела нашего драгоценного мистера Хопкинса. Как ты, должно быть, догадался, это не обычная маскировка.

Факварл негромко хихикнул.

– А что это был за жалкий птичий прикид, в котором ты только что разгуливал? Тотем американских туземцев? Такой неопрятный и устаревший! Да, я вот пошёл гораздо дальше.

– Так ты что, в его настоящем теле? – спросил я. – Ой, фу-у! Гадость какая. Кто с тобой так обошёлся, Факварл? Кто твой хозяин?

Я совершенно ничего не понимал.

– Хозяин? – Парящий в воздухе человек затрясся от смеха. – Ну как кто – мистер Хопкинс, конечно, и я ему весьма признателен. Настолько признателен, что, думаю, в ближайшее время мы будем работать вместе.

И он снова разразился раскатистым, душевным хохотом[313].

– С тех пор как мы встречались в последний раз, столь многое изменилось, Бартимеус! – продолжал он. – Помнишь, как мы расстались-то?

– Нет.

Хотя я помнил…

– Ты меня поджёг, старый приятель. Чиркнул спичкой и оставил меня гореть вместе с рощей.

Ворона нервно передёрнула крыльями.

– Э-э, знаешь, в некоторых культурах это своего рода дружеский жест. Некоторые обнимаются, некоторые целуются, а некоторые оставляют друг друга гореть в небольших участках лесного массива…

– Хм… Что ж, Бартимеус, ты сменил больше хозяев, чем я. Кому и знать их обычаи, как не тебе. И тем не менее это было несколько болезненно…

Он подплыл ближе.

– Ну, не так уж тебе это и повредило! – возразил я. – Я видел тебя пару дней спустя, ты снова работал поваром на кухне Хедлхэма. И особо обгоревшим вовсе не выглядел. Кстати, почему ты вечно ошиваешься на кухне? Можно подумать, тебя туда так и тянет![314]

Хопкинс – или Факварл – кивнул.

– В кухне всегда полно отличного острого оружия.

Он щёлкнул ногтем по рукоятке ножа. Тесак задрожал, ворона тоже.

– Потому я сейчас сюда и спустился. Опять же и места больше, чем в коридоре наверху. Мне нужен простор, чтобы как следует развернуться. А в этом отеле за простор приходится приплачивать. Кстати, в моём номере есть и джакузи!

Голова у меня шла кругом.

– Погоди-ка, – сказал я. – Я знаю тебя как Факварла Спартанского, грозу эгейцев. Я видел тебя в облике угольно-чёрного великана, топтавшего ряды гоплитов. А теперь ты кто? Хилый человечишко, радующийся роскошной ванне! Что происходит? Давно ли тебя здесь заточили?

– Пару месяцев назад. Но в том-то и дело, что не заточили! «Амбассадор» – шикарное, фешенебельное заведение. Видишь ли, Хопкинс любил красиво пожить. И правительственные шпионы сюда пробраться не могут, так что я могу делать, что мне вздумается. Я и не стал ничего менять в его образе жизни.

Ворона закатила глаза.

– Да я не об отеле! Я о человеческом теле!

Смешок.

– Ответ тот же самый, Бартимеус. Прошло всего несколько недель, как любезный мистер Хопкинс – как бы это сказать? – пригласил меня здесь пожить. Конечно, мне понадобилось время, чтобы адаптироваться, но теперь мне тут чрезвычайно уютно. А могущество моё, несмотря на внешность, не умалилось ни на йоту. В чём только что убедились твои приятели. – Он ухмыльнулся. – Давно я так сытно не закусывал!

– Да, но… – Я нервно кашлянул. – Надеюсь, ты не собираешься сделать то же самое со мной? Мы ведь с тобой старые знакомые. У нас столько восхитительных общих воспоминаний!

Глаза мистера Хопкинса весело блеснули.

– Вот так-то лучше, Бартимеус! К тебе возвращается твоё чувство юмора. Но, по правде говоря, я и не собирался тебя глотать.

До сих пор ворона свисала с ножа с довольно несчастным видом. Теперь, услышав эту нежданную весть, она воспрянула духом.

– В самом деле? Факварл, ты настоящий друг! Я прошу прощения за тот инцидент с рощей, и за наши драки из-за Амулета, и за те Конвульсии, под прикрытием которых я к тебе подобрался тогда в Гейдельберге, в тридцать втором… – Тут я заколебался: – А, я вижу, ты не знал, что это был я? Ну, в общем, за всё остальное тоже прости. Короче, большое тебе спасибо. А теперь, если не трудно, вытащи, пожалуйста, этот нож, и я пойду потихоньку.

Человек с безмятежным лицом не стал вытаскивать нож. Вместо этого он нагнулся к вороне вплотную.

– Я же не говорил, что пощажу тебя, Бартимеус! Я просто сказал, что есть тебя я не стану. Тоже мне пища! Да у меня от одного взгляда на твою сущность желудок сводит. Но, разумеется, отпускать тебя я не собираюсь. Сегодня же ночью ты умрёшь в страшных муках…

– Вот замечательно!

– И умирать ты будешь так долго, как только я сумею устроить.

– Послушай, тебе не стоит ломать себе голову из-за такого…

– Но сперва я хочу сказать тебе одну вещь. – Ухмыляющееся лицо Хопкинса придвинулось ещё ближе. – Я хочу сказать тебе, что ты ошибался.

Я горжусь своей проницательностью и живостью ума, но это поставило меня в тупик.

– А?

– Бесчисленное множество раз, – продолжал Факварл, – я говорил тебе, что надеюсь, что рано или поздно джинны станут свободными. Такие джинны, как мы с тобой. Мы ведь почему сражаемся друг с другом? Потому что нас друг на друга натравливают наши проклятые хозяева-люди. А почему мы повинуемся им? Потому что выбора у нас нет. Бесчисленное множество раз я думал о том, что эти правила можно преодолеть. И бесчисленное множество раз ты говорил мне, что я ошибаюсь.

– Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный…

– Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь?

Я поразмыслил.

– Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или – но тут я, конечно, несколько загибаю, – бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и сжалиться надо мной?

– Нет, Бартимеус. Нет. Хорошо, я тебе скажу. Ты видишь джинна, не испытывающего боли. Ты видишь джинна, обладающего свободой воли. Неудивительно, что ты не понимаешь: за пять тысяч лет такого чуда, как я, ещё не бывало!

Он протянул вполне человеческую руку и бережно потрепал пёрышки у меня на голове.

– Можешь ты себе это представить, несчастное раненое создание? Без боли! Без боли, Бартимеус! Ах, – вздохнул он, – ты себе просто не представляешь, какую ясность рассудка это даёт!

Без боли… В глубине моего усталого, затуманенного сознания внезапно всплыло воспоминание: скелет Глэдстоуна, подпрыгивающий, кривляющийся…

– Я однажды встречался с афритом, – сказал я. – Он тоже говорил что-то в этом духе. Но его сущность была заточена в человеческих костях, и он просто спятил. В конце концов он предпочёл уничтожение такой жизни.

Факварл изобразил на лице Хопкинса нечто вроде улыбки.