— Он же ваш руководитель, на защите и услышит, — улыбнулся врач.

— Он не мой руководитель, — уныло ответила я. — Мой официальный руководитель еще и диплом-то мой не читал… Да и прочтет — немного поймет. Он в этой теме ни ухом, ни рылом, простите за выражение.

— Ах вот оно что! — прищурился Лев Евгеньевич. — Да вы аферистка, Ниночка! Не ожидал от вас, не ожидал… Да что вы так смутились, шучу я, шучу!

— Да я не смутилась, — вздохнула я. — Я так… До свидания, Лев Евгеньевич, поеду плакаты рисовать.

— Удачи вам, Ниночка, — кивнул Лев Евгеньевич. — Кстати, если встретите еще Игорька, передайте ему от меня лично, что он мерзавец и просто невоспитанный человек, раз позволяет себе так обращаться с девушками.

— С удовольствием передам, — усмехнулась я. — Слово в слово!..

Я медленно шла обратно по дороге и размышляла. Давлетьяров, несмотря на свой мерзкий нрав, был все-таки очень обязательным человеком и данные обещания выполнял. Заставил он меня написать диплом? Заставил, хотя это стоило ему, должно быть, новых седых волос. Он ведь ни слова за меня не написал, лишь последние косметические правки внес. А так только ругал последними словами, жестоко критиковал, доводил до злых слез и заставлял думать. Тут я невольно улыбнулась. В чем-то мы с ним здорово похожи: если Давлетьярова разозлить, он и правда горы свернет, а если разозлить меня, я начинаю куда лучше соображать.

Так вот, к чему я веду… У этого его внезапного исчезновения должна была быть какая-то причина, а придумать я пока могла только одну такую. Скорее всего, Игорю Георгиевичу очень не понравилось происходящее вокруг нас с ним, все эти странности, да еще пугавшие меня бандиты. Наверно, он склонился к первой из версий по моей классификации: кто-то, может быть, даже Лариса Романовна, хочет прекратить наше общение. А я, из своего ослиного упрямства, ни ее не послушалась, ни подосланных парней не испугалась (на самом деле испугалась, конечно, но она-то об этом не знала!). И что будет предпринято дальше? Бог весть… Отговорить меня от визитов Давлетьяров бы не смог, знал ведь, что если я заведусь, все равно поступлю по-своему, а значит, решил самоустраниться. Я была уверена, что у себя на квартире он не появится, не стоит даже и искать там. Мало ли, куда он может податься, страна у нас большая, а денег у него достаточно на первое время: я случайно узнала, что из университета он не увольнялся, стало быть, за все время, проведенное в санатории, ему полагалось содержание, как за больничный. А министерство наше платит хорошо.

Был еще другой вариант, мелодраматический: к Давлетьярову явился некто и намекнул, что если он не прервет контактов со мной, это сделают насильственно, неважно даже, к какой стороне будет применено насилие, к нему самому или ко мне. Правда, в таком случае, подозреваю, этот некто полез бы под стол собирать выбитые зубы сломанными руками, Давлетьярова пугать дело сложное и небезопасное. Я не помню, упоминала ли я когда-нибудь, но в одной из бесед со Львом Евгеньевичем я с удивлением услышала, что Игорь Георгиевич когда-то входил в сборную нашего университета по какому-то модному тогда единоборству с трудновыговариваемым названием, и с тех пор форму не растерял, несмотря на все жизненные катаклизмы.

Третий вариант мне совсем не нравился, потому что заключался в следующем: долго пугать Давлетьярова не стали, а просто и доходчиво объяснили, почему ему следует уехать, возможно даже с этими самыми неизвестными. Это магу пули не страшны, а обычному человеку, сами понимаете… Но это уж было совсем что-то фантастическое, не думаю, чтобы Давлетьяров владел какой-то грандиозной тайной, иначе бы его убрали уже давно, времени и возможностей было навалом. Скорее, он просто знал что-то, что не должно было достигнуть посторонних ушей, может, какую-то неприятную подробность относительно боевой магии, из тех, что старательно замалчивали, чтобы не спугнуть таких, как я, молодых и ретивых. А Давлетьяров мог выложить это просто так, из чистой вредности.

Так или иначе, но он исчез, не оставив следов. Если он сделал это добровольно, то тем самым явно давал понять: искать его не следует. Если же нет… Тогда я все равно ничего не могу поделать. Не в милицию же заявлять! Меня на смех поднимут: во-первых, я Давлетьярову никто, а во-вторых, он взрослый свободный человек и имеет право уехать хоть на край света, никого не ставя в известность.

Таким образом, я волей-неволей постаралась отстраниться от этой проблемы, отдала свой диплом Пал Иванычу, нарисовала с отцовской помощью плакаты, выучила речь до последней запятой, и была, в общем, готова к защите задолго до своих однокурсников. Пал Иваныч, само собой, высказал несколько глубокомысленных замечаний, относящихся больше не к сути, а к форме, я клятвенно пообещала внести исправления, затянула это дело, ничего, конечно, не исправила (менять что-то в выправленном Давлетьяровым тексте казалось мне кощунством), а там Пал Иваныч и сам забыл, чего от меня хотел. На что я, собственно, и рассчитывала.

Время пролетело незаметно. Я исправно ездила с родителями на дачу по выходным, чем несказанно их радовала, сдавала последние зачеты и экзамены, а там подошел и день защиты дипломов.

Все мои однокурсники, ясное дело, нервничали, а я уже не чаяла отделаться от этого проклятущего диплома раз и навсегда. Что, конечно, не исключало нервной дрожи.

Народу в зале собралось предостаточно, чуть не весь преподавательский состав, аспиранты, студенты — на защиты выпускников особого факультета всегда собирались толпы, а комиссию возглавлял сам ректор. Одного этого оказалось достаточно, чтобы вогнать Свету в истерику. Мне хотелось сказать ей, чтобы радовалась — в комиссии нет Давлетьярова, который как раз очень даже мог бы разнести любого выпускника в пух и прах, но я не стала. Я вообще старалась о нем не вспоминать. Исчез и исчез, значит, были на то причины. И замнем для ясности.

Моя очередь была после Маргариты. Она, казалось, вовсе не волновалась, отбарабанила свою речь, вполне бодро ответила на вопросы комиссии, умудрилась даже удачно пошутить, когда не сумела дать ответ на чье-то замечание. Я не сомневалась, что на ее фоне буду выглядеть бледно. Мало того, что я вдруг начала трусить, как какая-нибудь первокурсница, так еще жутко неудобно чувствовала себя в новеньком костюме и в туфлях на высоченных каблуках. Так и казалось, что все пялятся на мои дрожащие коленки. Я бы куда лучше чувствовала себя в брюках, но тут уж уперлась моя матушка — на защиту изволь пойти одетой прилично, то есть в юбке. Вот и мучайся теперь в этом дурацком костюме…

Думаю, когда я вышла на защиту, вид у меня был, словно перед расстрелом. Но странное дело, стоило мне увидеть знакомые, любовно отрисованные папой плакаты (а смотрелись они не хуже, а даже и лучше напечатанных на плоттере) и взять в руки указку, как дрожь в коленках утихла. С голосом, правда, мне удалось совладать не сразу, поначалу я дала петуха, но потом вроде дело наладилось. Во всяком случае, я хорошо знала, о чем говорила, и не боялась даже каверзных вопросов. Комиссия слушала меня заинтересованно, да и зал притих. В общем, мне удалось добраться до конца заготовленной речи без приключений, разве что указку я все-таки уронила, но такие неприятности со мной случаются постоянно. Будучи в ударе, я даже внимания на это не обратила, походя материализовав вторую точно такую же и только потом подумав, как такое фиглярство может выглядеть со стороны. Но вроде никто и не заметил…

— Гхм… Благодарю вас, — произнес ректор, когда я окончила говорить. — Вопросы?

Посыпались вопросы. Всех их я ожидала, более того, у меня и ответы были заготовлены — все-таки Игорь Георгиевич не зря меня дрессировал. Пал Иваныч только покрякивал, довольно улыбаясь. Очевидно, он считал, что это его чуткое руководство позволило мне достичь таких успехов.

— Наина Юрьевна, — произнес вдруг один из приглашенных министерских гостей, я его не знала, когда вопросы вроде бы иссякли. — По поводу практической части вашего дипломного исследования… Вы рассматриваете крупный объект с весьма четко определенными параметрами. Скажите, пожалуйста, этот опыт в самом деле был произведен вами на практике?