— Даже не сомневайтесь, — заверила я и выскочила в коридор. — До свидания, Лариса Романовна!

— Всего доброго, Наиночка, — отозвалась Лариса Романовна, и тяжелая дверь бесшумно закрылась.

Вот не было печали! И что мне теперь делать?

С одной стороны, просьба Ларисы Романовны выглядела довольно странно. Ни в жизнь бы я не поверила, будто Давлетьяров постесняется прямым текстом сказать мне, что я его достала! С другой стороны, с головой у него после той катастрофы и правда не так чтобы очень хорошо, во всяком случае, характер стал еще отвратительнее, чем был, хотя в это и верится с трудом. Может, у него и неведомая доселе «деликатность» объявилась? Опять же и лечащий врач говорит… А почему это он Ларисе Романовне говорит, а мне нет? Запретил бы меня пускать, да и дело с концом! Или тоже чересчур "деликатный"?

Поняв, что окончательно запуталась, я решила — раздумьями тут не поможешь. Гадать я могу до скончания века, лучше уж поехать и самой все узнать. В конце концов, Ларисе Романовне я пообещала, что не буду ездить к Игорю Георгиевичу, а про главврача речи не шло. Вот пусть он сам мне все и расскажет!

Рассудив так, я выкинула эту историю из головы аккурат до субботы, а сама занялась плакатами. Правда, в конце концов, подумав, кое-какие конспиративные меры я все-таки приняла: поехала за город не на автобусе, а на электричке, хотя так гораздо дольше и намного неудобнее, и выходить пришлось на полтора часа раньше, чем обычно.

Войдя в ворота, я первым делом отправилась не на дальнюю аллею, как обычно, а в главный корпус. Где располагается кабинет главврача, я знала прекрасно, и надеялась, что он не откажется со мной поговорить. Во всяком случае, когда прежде я сталкивалась со Львом Евгеньевичем, он всегда со мной здоровался и весело расспрашивал о студенческом житье-бытье. Может, то была обыкновенная вежливость, но я надеялась на лучшее.

Мне повезло: в санатории был тихий час, пациенты вкушали послеобеденный сон, те, что побеспокойнее, гуляли по аллеям, а медперсонал в основном чаевничал. Житье-бытье тут было спокойное, люди находились не то чтобы на лечении, а скорее на восстановлении, так что никаких катаклизмов почти никогда не случалось. С другой стороны, с сотрудниками нашего министерства, среди которых имелись и маги, надо было держать ухо востро, и я была уверена, что персонал далеко не так расслаблен, как кажется. Во всяком случае, когда один приятный министерский дядечка решил наведаться в поселок неподалеку и, выражаясь прямо, снять там девицу, его очень быстро отловили, возвратили и вразумили, а упустивший пациента с территории охранник был мигом уволен. Эту душераздирающую историю я слышала от медсестер, а не верить им резона не было.

Тем не менее, сейчас было время чаепития, все наслаждались покоем по мере возможностей, не был исключением и Лев Евгеньевич, и, стоило мне просунуться в дверь со своим «Здрасьте», как я была немедленно схвачена и усажена пить чай с тортом.

Лев Евгеньевич внешне выглядел примерно как доктор Айболит, только весом в центнер. А поскольку ростом добрый доктор был аккурат с меня, то смотрелся он этаким шариком на ножках. С его добродушной внешностью и вечными прибаутками несколько дисгармонировал цепкий, умный, временами даже жесткий взгляд пронзительно-голубых, не по-старчески ярких глаз. Зная, видимо, об этом, Лев Евгеньевич носил очки с чуть тонированными стеклами, конечно, круглыми, так что очки напоминали старомодное пенсне. Словом, я была готова поклясться, что Лев Евгеньевич на самом деле отнюдь не милый балагур, каким успешно притворяется, а человек достаточно суровый и очень умный. В его профессионализме сомневаться не приходилось. Давлетьярова, во всяком случае, он сразу забрал под свое крыло, с неделю (как мне потом рассказали), потчевал упорно молчавшего пациента своими шуточками-прибауточками в ударных дозах, в результате Давлетьяров, конечно, взбеленился, обрел дар речи и начал огрызаться. Это было несомненным прогрессом по сравнению с его прежним тупым гляденьем в стенку и полным отсутствием реакции на окружающее, а таким Игорь Георгиевич стал почти сразу после того, как вышел из комы и более-менее разобрался в происходящем.

Со мной Лев Евгеньевич тоже имел беседу, когда я впервые заявилась в санаторий. Поговорили мы тогда с полчаса о каких-то пустяках, потом Лев Евгеньевич погладил свою профессорскую бородку, хихикнул и распорядился пускать меня к своему "интереснейшему случаю" в любое время дня и ночи, невзирая на сопротивление последнего.

— Так, Ниночка, что у вас стряслось? — поинтересовался Лев Евгеньевич, когда с процедурой приветствия и обязательными расшаркиваниями было покончено. Он почему-то упорно называл меня Ниной, а я не поправляла, чтобы не обижать человека. — Обычно вы меня своими визитами не жалуете, в отличие от некоторых, ха-ха!..

— Лев Евгеньевич… — Я поставила чашку на блюдце и решила не тянуть кота за хвост. — Скажите, пожалуйста, это правда, что мои посещения плохо влияют на Игоря Георгиевича?

— Это кто вам такое сказал? — несказанно удивился Лев Евгеньевич. — У господина Давлетьярова что, очередной неконтролируемый приступ хамства? Не обращайте внимания, лапочка, это он сгоряча, хотя мог бы быть и сдержаннее с очаровательной девушкой!

— Да нет, он тут вообще ни при чем, — поспешила я спасти Игоря Георгиевича от очередного пропесочивания, на которые Лев Евгеньевич был большим мастером. — Я в принципе спрашиваю…

— Ну, если в принципе… — Лев Евгеньевич положил мне еще кусочек торта. — Ниночка, вы кушайте, с вашей фигурой вам опасаться нечего!.. Так вот, если в принципе, то все с точностью до наоборот. Вы, лапочка, моего пациента злите, можно сказать, из себя выводите… Вы удивлены, откуда я знаю? Так весь санаторий знает, Ниночка, у нас тут все на виду. После ваших визитов к Игорьку лучше не подходить, может сгоряча так обласкать, что неделю не опомнишься!

Я фыркнула. Лев Евгеньевич с высоты своего возраста упорно именовал Давлетьярова Игорьком, прекрасно зная, что тому такое обращение не нравится. Я-то злила Игоря Георгиевича неосознанно, а Лев Евгеньевич делал то же самое с большим профессионализмом.

— А уж когда он с вами заниматься начал… — Лев Евгеньевич покачал головой и восторженно закатил глаза. — Ко мне соседи его прибежали, мол, крик стоит такой, будто убивают кого, и дверь заперта, не ломать же! Насилу успокоил… — Я снова улыбнулась. Могу представить эту картину! Лев Евгеньевич же продолжал: — Кстати, Ниночка, это очень хорошо, что вы уговорили его вернуться к работе. Первое время он пытался меня убедить, что она ему опротивела, так врал ведь, проходимец, и не краснел! Любит он свою работу, Ниночка, вы не представляете, как любит! Даже я наслышан, каким он был специалистом и чего лишился…

Лев Евгеньевич печально покачал головой, снял очки, посмотрел на меня своим цепким взглядом, не подходящим к доброму «айболитовскому» лицу.

— На его месте любой бы сломался, — сказал он вполне серьезно. — Во всяком случае, поначалу я опасался попыток суицида. Сейчас вижу, зря опасался. Не такой это человек.

— Лев Евгеньевич, — сказала я. — Раз вы слышали об этой истории, то, наверно, знаете — это ведь я во всем виновата. Если бы не я…

— Ниночка! — Лев Евгеньевич погрозил мне пальцем. — Во всем вы виноваты быть не можете. Уж поверьте мне на слово, лично вас в своих несчастьях Игорек не винит. Он ведь уже взрослый человек и очень неглупый, должен вам сказать. То, что он сделал, он сделал потому, что сам так решил, причем здесь вы? Этак можно обвинить ваших папу с мамой в том, что они вас на свет родили. А не было бы вас, не было бы и проблем, так по-вашему получается? — Лев Евгеньевич снова мелко хихикнул, наслаждаясь растерянным выражением моего лица. — Так вот, если бы не вы, Ниночка, с Игорьком все было бы много хуже, чем мы имеем на данный момент. Я, увы, не могу изобрести такого разнообразия способов, чтобы постоянно держать его в тонусе, так сказать, а вы каким-то образом ухитряетесь выводить его из себя настолько, что запала хватает надолго. А это ему на пользу. Помните же, какой он поначалу был?