– Может, их двое?

– Да хоть пятеро, это второй вопрос… Меня больше интересует, почему он потроха вырезает у живых? Взять Райни: наш приятель его зарезал, но потрошить не стал. Значит, трупы ему не годятся.

– А конечности и головы берет только у женщин определенного типажа, – добавил Сэл. – До чего мне эта головоломка надоела, знали бы! Что теперь, проверять все окрестные фермы в поисках этого ржавого фургона? Так ведь он может вовсе не на ферме стоять, а в любом гараже.

– Надо спросить у Таури-железячника! – выпалила Лэсси, и Дайсон согласно гавкнул. – Он, правда, больше по велосипедам, но наверняка знает всяких… ну, коллег, которые держат у себя в сараях чужие машины.

– Да у нас и кроме Таури найдутся знакомцы… – проворчал Сэл. – Но отчего бы и с ним не побеседовать? Лишь бы не спугнуть этого мясника…

– А мальчишки не помогут? Они же в любую щель пролезут и подсмотрят, разве нет?

– Угу, только мигом выложат информацию тому, кто больше заплатит. А если не выложат… – Сэл выразительно сжал пальцы. – Хлоп, и нет мальчишки. Да и сами подумайте, сколько они будут весь город обшаривать? Ладно наш округ, но если этот тип держит фургон в соседнем… года не хватит! Да и вообще, неизвестно, имеет ли он отношение к делу.

– А номера на фургоне были? – спросил вдруг Килли.

Лэсси вздохнула:

– Если и были, то свидетели их не запомнили. Зачем бы? Ну и еще: машины были грязнущими, будто по бездорожью ездили, так что номера при всем желании не разберешь – заляпаны.

– Угу… только на момент убийства Коры Тан еще снег лежал. Так что либо фургон с осени не мыли, либо нарочно уделали, – заключил Килли. – Иначе бы он за зиму всяко по сугробам пообчистился. А последние несколько недель вообще сушь стояла, только сейчас вот развезло.

– Порядочные мясники обычно машины в чистоте содержат, я видела на фермах, – вставила Лэсси. – Ну кто будет брать мясо у грязнули? То есть понятно, что если дождь, то от луж на проселочной дороге не убережешься и замызгаешься по самую крышу… Но все равно: один мне сказал, что в таком случае подъезжает к пожарной части и его там из брандспойта окатывают. То есть не его, а фургон. Он и едет дальше чистеньким… Ну, платит, конечно, но немного совсем. Или вообще отдаривается кусочком чего-нибудь вкусного. Другой всегда тряпки с собой возит и флягу с водой – хоть самую грязь стереть. Особенно с надписи на кузове – у всех же разные, это вроде рекламы. Вот так.

Дайсон в очередной раз подивился: это надо же, какую кипучую деятельность развила стажерка буквально у них на глазах, а они и не заметили…

– Так, что-то мы увлеклись фургонами и мясниками, – опомнился Сэл. – А у нас покушение на убийство полицейской… пускай и не при исполнении, но этого мы писать не будем, верно, Дайсон?

Тот кивнул.

– Ну вот, с санкции начальства… Что же вы такое откопали, Лэсси? Ведь раньше вас и впрямь не замечали, а тут вдруг…

– Если бы я знала, Сэл, немедленно бы рассказала!

– Ага, мы уже заметили, как вы охотно обо всем рассказываете начальству. Об этих ваших поездках невесть куда, фургонах, мясниках, ловле заклинательниц… Хорошо еще, вы в этом клубе не полезли выспрашивать, не знает ли кто-нибудь нелегального хирурга!

И тут вдруг в голове у Дайсона что-то щелкнуло, головоломка сошлась, и от неожиданности он гавкнул так, что стекла задребезжали.

– Ты что, шеф?

Вместо ответа Дайсон встряхнул головой и подскочил к доске. Мел почти закончился – крошился на зубах с противным скрипом и таял во рту, чтоб ему, – но его хватило, чтобы нацарапать: «Дело Мясника!»

– Да быть не может… – пробормотал Сэл.

– У нас?! Нет, ты в самом деле полагаешь, что он объявился здесь?..

– О чем вы вообще? – не поняла Лэсси, а Килли вздохнул и пошел за водой – варить каффу. Уже светало, а разговор предстоял долгий.

Лет пять назад в Западной столице прогремело дело одного хирурга. Изначально предполагали, что действует целая банда, но нет…

Золотые руки, говорили в госпитале, где работал Эдар Линсен! А голова – не иначе как бриллиантовая: это ведь он придумал, как обходиться без заклинателей при некоторых операциях… Сэл не вдавался в подробности, потому что маловато смыслил в подобном, да и на память все материалы дела не помнил, только самое главное.

А главным было то, что Линсен затеял совершить переворот в медицинской науке, только пользовался для этого довольно грязными методами. Так, он добровольно оперировал в больнице для бедных, и некоторые пациенты выздоравливали, а другие умирали, но это, считали окружающие, от недостаточного ухода в послеоперационный период. Никто же не станет занимать койку: чуть подлечился – и отправляйся домой, если он у тебя есть, меняй повязки и соблюдай режим питания. И нет ничего удивительного в том, что многие больные, даже если им везло оказаться на столе у Линсена, вскоре отдавали концы. Какой режим, какое питание, откуда у них на это средства?

Уже позже, когда западные коллеги раскрутили это дельце, удалось провести эксгумацию нескольких десятков таких пациентов – из тех, кого хоронили в общих могилах, а не предавали огню. Последнее – для богатых, увы…

Заклинателям пришлось потрудиться, чтобы найти в ямах с гниющей плотью нужных мертвецов, но оно того стоило: эксперты установили, что у большинства покойных пациентов Линсена отсутствуют внутренние органы. Не все, конечно, но… у кого почка, у кого часть печени или там селезенка. Сердцами он тогда не пробавлялся – это было бы слишком уж заметно.

А прокололся он случайно: когда у одного такого бедолаги вдруг хлынула горлом кровь прямо на улице, добросердечные горожане подобрали его и доставили в другую клинику. Оказалось (уже после вскрытия, правда, потому что живым несчастного довезти не удалось), что у мужчины нет доли легкого, а операция проведена недавно, равно как и другая – тоже полостная, удаление аппендикса. Где аппендикс, а где легкое, поразились эксперты, что за странные эксперименты? Вот и потянулась ниточка за ниточкой, и за очередную удалось вытянуть молодого, но уже известного Эдара Линсена.

Он, к слову, вину свою не отрицал, сказал лишь: «Я на пороге великого открытия, а вас волнуют какие-то нищие, отбросы общества. Пускай будут счастливы, что останутся в веках благодаря мне!»

Шум тогда поднялся неимоверный, и мерой наказания Линсену королевский суд избрал смертную казнь. Правда, заменил в итоге пожизненным заключением: хотелось все-таки узнать, что же за опыты он проводил, а у мертвого не спросишь. Увы: Линсен молчал, в его бумагах нашлись только неудобоваримые рисунки. Документы он шифровал одним ему известным способом – над ними бились не первый год, но так ничего и не поняли. Возможно, хороший допрос заставил бы Линсена выложить свои планы, но дело находилось под личным королевским контролем, и слишком уж давить на заключенного не рискнули.

Он вдобавок демонстрировал редкую способность сопротивляться заклинателям – очевидно, обладал небольшим магическим даром, – ну а что еще с ним поделаешь? Морить голодом? Держать в подвале на цепи? Не давать спать? Выгонять голым на мороз и обливать водой? Нет уж, за пытки заключенных, особенно тех, кто на особом контроле, можно полететь с должности…

Как ни удивительно, Линсена многие поддерживали и требовали освободить блестящего ученого из заточения. «Пускай бы жил и продолжал свои опыты под присмотром: он ведь делал это во благо людского рода, и если ради науки и будущего процветания требовалось пожертвовать несколькими бродягами, неужели оно того не стоило?» – так рассуждали эти люди.

А через год Линсен сбежал. Вернее, ему устроили побег, да так ловко, что отсутствие заключенного заметили далеко не сразу. Очевидно, работал сильный заклинатель, а может, и не один.

Больше Линсен не объявлялся. Скорее всего, сменил внешность, документы и удрал за границу. А кто ему помог… Имелся, наверно, богатый покровитель. Как знать, не для него ли старался Линсен, кромсая бродяг?