– Какие грузчики?

– Я же не могу жить один, сье, – устало пояснил он. – Вернее, могу, но моей военной пенсии и пенсии по инвалидности не хватит на то, чтобы снимать квартиру и нанять сиделку, пускай даже приходящую. Одним словом, я возвращаюсь в дом инвалидов – там за мои невеликие деньги мне обеспечат какой-никакой присмотр и уход. Скоро за мной приедут, так что не теряйте времени понапрасну.

– Значит, сье Дани была при вас добровольной сиделкой? – ляпнула Лэсси, но мужчина ничуть не обиделся, ответил:

– Да, выходит, была.

– Как же так вышло? Ой, простите, я опять спрашиваю не по делу…

– Вы же пришли расспросить об Эле? Ну так это… как там… штрих к ее портрету. Вдруг пригодится.

Лэсси поерзала, поудобнее пристраивая блокнот на колене, и всем своим видом выразила готовность внимательно слушать. Не сообразила только, что ее язык жестов со слепым не сработает, Дайсону пришлось ткнуть ее носом под локоть, чтобы опомнилась.

– Расскажите, пожалуйста, сьер, – догадалась она наконец.

– Нечего особенно рассказывать, – пожал плечами слепой. – Мы были когда-то близко знакомы.

– На войне, да?

– Именно. Я, как уже сказал, служил сапером, а она… то там, то сям. Хотела связисткой, но не взяли, таланта к этому делу не было. В медсестры тоже – она крови боялась, а кому нужна помощница, которую саму то и дело нужно приводить в чувство? А кашеваров и без нее хватало… Но Эла умела водить, на ферме научилась, вот и стала гонять грузовики: сперва в тылу, потом уже и на передовую. Так и познакомились: я возвращался из госпиталя к своим, она подвезла, все равно машина порожняком шла… – Ренн помолчал, потом криво усмехнулся. – Ну а там… Как оно обычно бывает, когда еще молодые и жить страсть как хочется, а над головой то и дело пули свистят…

– И вы поженились? – наивно спросила Лэсси. Хотя, может, и не наивно, просто удачно притворилась.

– А? Нет, конечно, не до того было. Так, встречались: Эла часто в нашу часть ездила. Мой пес ее очень полюбил: как явится, так непременно привезет ему какой-нибудь мосол. Ну, чтобы не отвлекал, пока мы заняты…

Ренн хрипло засмеялся, а Дайсон посмотрел по сторонам. На выцветших обоях темнели прямоугольники: видимо, там висели фотографии в рамках, но хозяин уже снял их. Зачем, если он все равно ничего не видит?

– Потом война нас развела, – продолжил мужчина. – Нас перебросили на другой фланг, Эла осталась со снабженцами. Писали друг другу, конечно, но полевая почта – дело такое… Пока письмо дойдет, адресат уже десять раз дислокацию сменит. Или почтальона убьют. Всякое бывало. Потом, уже ближе к концу, узнал от знакомого, что Эла теперь регулировщица. Город взяли, дороги разбиты, в общем, ставили на перекрестки всех, кто худо-бедно правила движения знал и мог остальными руководить. Я удивился тогда: почему она грузовик свой бросила? Может, подбили? Ранили? Мы там неподалеку были, я как-то в увольнительной был, добрался на попутке, но Элу не застал. И больше уже не видел.

Слова его прозвучали двусмысленно, и Дайсон вздохнул.

– Потом война кончилась, – сказал Ренн, – а работа осталась, для нас особенно. Еще и сейчас неразорвавшиеся снаряды находят, а тогда ими поля были засеяны. Так что я остался в армии, а куда подалась Эла, не знал. Как-то переписка сошла на нет. Думал, замуж вышла, она красивая была… Вон там сумка, сье, сверху лежит альбом. Посмотрите, если хотите.

– Конечно, сьер, не откажусь.

Лэсси встала, взяла пухлый старомодный альбом, открыла, перелистнула несколько страниц.

– Ближе к середине, – добавил Ренн. – В самом начале – это моя семья. Все уже покойники.

Дайсон не выдержал и тоже сунул нос в альбом – Лэсси понятливо опустила его пониже, чтобы ему не приходилось садиться столбиком. Во-первых, с его больной задней лапой высидеть так долго Дайсон не мог, во-вторых, эта поза не для благородного пса, а для комнатной собачки, которая служит за подачку!

Правда, он тут же сделал вид, что просто хотел понюхать незнакомый предмет: если собака вдруг начнет внимательно рассматривать фотографии, это кого угодно насторожит, даже увлекшуюся стажерку. Правда, Дайсон положил голову ей на колено и кое-что увидеть смог.

Карточки военных лет разительно отличались от прежних, выполненных на толстом картоне с тисненым именем мастера-фотографа на обороте, зачастую подкрашенных и отретушированных. Эти же были разного размера – какие-то не помещались в бумажные «окошки» альбома, какие-то выпадали оттуда, разного качества – на некоторых уже нельзя было различить черты лица, так расплылось изображение, другие пожелтели, а иные остались яркими…

Элу Дани Дайсон узнал: с возрастом она мало изменилась, разве что немного располнела. Вот она рядом со своим грузовиком, а вот – в окружении солдат.

– Где-то там заложен большой снимок. Кажется, единственный, на котором мы вдвоем, – подал голос Ренн. – Она так говорила. Я не помню, чтобы мы так снимались.

Лэсси перелистнула еще несколько страниц и нашла то, о чем он говорил: на этой фотографии с трудом уместилось человек тридцать. И Эла оказалась там рядом с красивым рослым парнем, в котором невозможно было бы узнать нынешнего Ренна Дани, если бы не подпись.

– Нашли?

– Да. Тут вы с Элой и сослуживцами, включая собак.

– А, вот что это за снимок! – Ренн улыбнулся. – Она твердила – вдвоем, вдвоем, а там чуть ли не вся наша бригада…

– Она так на вас смотрит, будто вы действительно одни, – сказала Лэсси и смутилась. – Извините, сьер.

– За что?..

Девушка не нашлась с ответом.

– Если насмотрелись, положите на место.

– Да, конечно, сьер, сейчас… – Лэсси перелистнула еще несколько страниц. – О… а ребенок – это сын Элы?

– Чей же еще? – неохотно произнес Ренн. – Вернее, наш. Говорю же, в те годы это было… быстро.

Дайсон невольно вспомнил собственную мать и вздохнул.

– Эла мне писала, когда узнала. А письма не доходили – говорю же, неразбериха… Потом уже она мне сказала, что решила: я испугался и решил сделать вид, будто никаких писем не получал и ничего между нами не было, так… баловство одно. А я их и вправду не получал…

– Наверно, поэтому она и перешла в регулировщицы, – вслух подумала Лэсси.

– Не наверно, а точно: куда с животом за руль? Говорила, грызлась насмерть, чтобы в тыл не отправили.

«Точно как мама», – подумал Дайсон и нечаянно всхрюкнул от избытка чувств.

– Веди себя прилично, – велела ему Лэсси, легонько шлепнув по носу, и снова повернулась к Ренну: – Сьер Дани, но… как же вы снова оказались вдвоем?

– Да вот так… Сын вырос – и поминай как звали. От него уже дюжину лет ни слуху ни духу. Эла ходила в полицию, хотела подать в розыск, но ей отказали. Совершеннолетний уже мальчик, имеет право ехать куда вздумается и заниматься чем угодно. Будто мы сами такими не были, – усмехнулся он. – Вроде бы он собирался за океан, хотел заработать на хорошую жизнь себе и матери. Эла говорила: он понимал – деньги нигде сами в руки не валятся, но все равно твердил, что там возможностей больше… Что с ним стало – неизвестно. Первые года два писал Эле, потом перестал. Она молилась только о том, чтобы жив был…

– Может, это как у вас? – спросила вдруг Лэсси. – Ну не везло ей с почтой! До вас ее письма не дошли, а до нее не доходили сыновние…

– Кто разберет. И какая теперь уже разница? То есть надо бы дать ему знать, что Эла погибла, но как? Адрес только старый, с которого он еще отвечал, а теперь… Небось, он уже сотню их сменил.

«Можно сделать запрос по нашим каналам», – подумал Дайсон и пожалел, что не умеет передавать мысли Лэсси. Впрочем, она и сама додумалась:

– Мне нужно его полное имя и дата рождения, сьер. Попробую выяснить что-нибудь. Ах да, если можно, фотографию тоже… Тут есть одна, она датирована… да, как раз двенадцать лет прошло. Конечно, он мог сильно измениться, но в целом… Можно взять?

– Берите, мне она ни к чему. Жаль, я никогда его не видел, даже на снимках… Да, в той же сумке папка, там запросы Элы и ответы, в них есть и имя, и последний известный адрес Ренни. И его письма в отдельном пакете.