– Видишь, Легостаев, предателя следует расстрелять, человек осознанно перешел к врагу, что простительно красноармейцу, то непростительно капитану РККА, тем более земляки его, братья-мусульмане, тоже расстрел поддерживают.
– Слушаюсь, – коротко сказал Легостаев, и Абдувахоб упал на колени:
– Бубахшед рафик командир, бубахшед ахмакро, ман, то охири умрам барои ватану, барои Сталин хизмат мекунам[518].
– Барои Ватан, ва барои Сталин, хизмати ту даркор нест, фахмиди, ту хоин хасти, ту авлоди худро, Ватани худро, хокимияти худро фурухти, фахмиди[519]?
– Нега менга тожикча гапирасан, мен уриску?[520]
– Ман дигар хоини намекунам, охир ман дар шароити вазнин будам, агар ба немисхо хизмат намекардам маро мекуштан[521]. Акажон, кечирин мени, мен яшашни хохлайман, ота-онам кари охир[522].
– Бывший капитан Каримов, прекрати истерику, хватит. Ты командир РККА и с тебя спрос другой, понятно? Ну хорошо, я готов простить тебя, но только если по твоей вине не погиб ни один человек. Ясно?
– Легостаев, опросить всех остальных. Если этот человек повинен в смерти хоть одного нашего бойца, расстрелять без суда и следствия!
– Слушаюсь, товарищ комдив!
Капитан Каримов испортил мне настроение, и было слышно, как он рыдал, но не имею права я его ни защищать, ни поддерживать, предатель есть предатель. Конечно, если он не виновен в смерти людей, то возьмем простым бойцом, но если виновен, то даже если это был бы мой брат, я и тогда не имел права его защитить.
И тут мне в голову паровозом влетает мысль: это же Вахоб-немис, из поселка моих родителей. Как-то мы с дедом пошли на колхозный рынок (в году 89–90-м), и там при входе на рынок дед грубо оттолкнул мирно стоящего благообразного старика-узбека, с белой бородой. При этом дед, который до того момента для меня был воплощением воспитанности, тут выматерился очень грязно, причем примешивая русские, узбекские и еще какие-то ругательства.
Я, если честно, испугался: представьте, что ваш близкий вдруг открывается вам с незнакомой стороны, причем так радикально. Я от деда мата никогда не слышал, а тут…
Потом приехали мы с рынка, а дед вытащил из холодильника бутылку водки «Столичной», которая с длинным горлышком, нарезал огурчиков с помидорками, тоненькими ломтиками порезал холодное вареное мясо и ушел в свою комнату.
А еще через часа два мать послала меня проведать деда, а тот так и не вышел с тех пор. Я, потихоньку толкнув, открыл дверь и вошел. В углу работал телевизор «Аэлита», для нас это был какой-то раритет, дед сидел напротив телевизора и молчал.
– Дедушка, у вас все в порядке?
– Да, все хорошо. Садись, хочу извиниться перед тобой и поговорить.
– Дедушка, а может, не надо, ну, извиняться?
– Прости меня, я сильно разозлился. Потому не контролировал себя.
– Тот человек вас так сильно разозлил, но ведь он ничего не сделал вам, он просто стоял.
– Он все, что мог плохого, сделал давным-давно, когда ни тебя, ни твоей матери, короче, никого из вас еще не было. Он учился в военном училище и стал командиром, ну, вы сейчас их называете офицерами. И весь район гордился им, ведь первый красный командир-танкист. Ох, как важничала его мать, тетушка Саври планировала женить его на дочке секретаря райкома, а может, и обкома. Потом началась война, на нас напал немец. В сорок втором я тоже пошел добровольцем на фронт, и каждый парень из нашего района мечтал попасть в часть к красному командиру-танкисту Каримову.
Дошли мы до Берлина, победили фашистов и зажили спокойно, много земляков, и русские, и украинцы, и узбеки с таджиками, пропали без вести, много погибло, но часть все-таки, победив, вернулась домой. Кстати, знаешь соседа нашего, дядю Абдушукура? Так вот его отец пропал без вести, до сих пор никто не знает, что случилось с Рахмат-ака. Вернулся с войны и товарищ Каримов, майором и с орденами да медалями.
Уже в пятьдесят пятом году решили мы, ветераны, устроить десятилетие Победы, райком и колхозы, заводы и организации района поддержали наш порыв, да все начальство тогда было из нас, из фронтовиков, а председатель колхоза «Парижская коммуна», инвалид войны Абдукаюм, пригласил своих сослуживцев. Приехали почти десять человек, шестеро с России, два грузина, один хохол и один туркмен. За день до дня Победы Абдукаюм затеял пир, зарезал откормленного бычка, закупил ящиками водку и много другого угощения. Так вот на пире и произошла та история. Ханкули Худайбергенов, ну, туркмен, сослуживец Абдукаюма, случайно узнал в нашем майоре-танкисте гитлеровского прихвостня из «Туркестанского легиона». В 1942-м под Харьковом, попал Худайбергенов в плен, и в лагерь, где их содержали впроголодь, пришли вербовщики из власовской РОА, татарского легиона, ну и «Туркестанского легиона» тоже. Представляешь, эта сволочь, Абдувахоб этот, испугавшись немцев, в 1941 году трусливо перешел на сторону фашистов. Вот его и узнал Ханкули. С тех пор я и ненавижу этого предателя, даже бил несколько раз. Потом начальник райотдела милиции Саяпин Фрол Никитич меня неделю в каталажке держал. Но дел никаких не заводил, потому что сам фронтовик, на Севере где-то служил, и знает не понаслышке цену предателям. А Худайбергенов тот потом бежал из лагеря, воевал среди макизаров во Франции, оттуда, пройдя проверку, и вернулся домой.
Видимо, этот ублюдок (Каримов который), как только его хозяева проиграли, просочился в Красную Армию и жил тут припеваючи как герой войны. Его Саяпин прямо с пирушки и забрал, и отправили Вахоба-немиса в те края, где Макар с телятами воевал, но не воевать, а сидеть. После отсидки этот предатель вернулся и ходит-бродит по району, а я, когда его вижу, психую, и без бутылки эту боль не унять, так что вот такая история, внучек. И предателей всяких повидал, и украинцев, и русских, и узбеков, как этот, но привыкнуть к ним не могу, просто не могу, и все. И помни: долг есть долг, а если свернешь с пути долга, я тебя прокляну, прокляну и с того света, ты меня понял?
– Да, дедушка, понял вас…
– И этого я ненавижу не за то, что предал, а за то, что с наглым видом, десять лет, с 1945 по 1955 год, эта скотина с президиумов поучала нас, как любить Родину. А среди нас, ветеранов войны, есть такие парни, кто пережил плен, голод, смерть близких и друзей, но остался верным своей Родине и народу, даже калекой, как, например, учитель Абдуллаев, у него нет обеих ног, обе остались где-то на Украине, он там после неудачного наступления двое суток полз на восток с перебитыми ногами, или директор первой школы Кравцова. Никитична была зенитчицей, и фашистский штурмовик ранил ее тремя пулями, хорошо, медсанбат рядом, выходили ее. Вот в чем зерно ненависти, эта гадина-предатель просто издевался над нами.
Ага! Вот как, значит, начиналась карьера Вахоба-немиса, ну, тут она и окончится, нечего поставлять в «Туркестанский легион» вербовщиков, пусь Легостаев его, того… ну, укоротит, желательно сверху, сантиметров на тридцать. Опять же, деду подкину освобождение от переживаний после войны.
Блин, аппетит пропал, а у нас наступило время завтрака.
Но надо, и я повел Анютку к кухне, товарищи тыловики организовали столовую прямо в микродворце местного буржуина, так как тот разрешил попользоваться своим дворцом «ясновельможных панов». Ну и пришли мы к месту для товарищей командиров. Обалдеть, но там прям Святая троица сидела, целых три штуки Онищуков. Онищук Петро, его внук Онищук-попаданец (экс-скин) и Онищук щирый хохол, ну, интербригадовец Правобережный Тарас Онищук. Пришлось сесть к Онищуковскому выводку (кстати, Петро до сих пор не в курсах, что Онищук 2-й – его внук).
Разговор вел Онищук, который Тарас, рассказывал о своих приключениях в Испании, злоключениях во Франции, когда он с другими интербригадовцами уходил из Испании через Францию. О том, как дефензива-офензива его гоняла на правобережной, тогда еще польской части Украины, и ему оказалось легче сбежать в центральную Польшу, чем переправиться в СССР. Пережил мужик много горя за свои коммунистические убеждения, но остался все равно остроумным и веселым щирым хохлом-галичанином, душой компании (помните, не все галичане были бандеровцами, и даже не большинство).
