По плану карателей из города должны были прибыть на двух грузовиках, одном бронетранспортере и трех мотоциклах фашисты, кроме того, к ним должны были пристать окрестные полицаи в количестве пятидесяти штук. Ну и вся эта гоп-компания собиралась подвергнуть экзекуции всех жителей Светляков. По словам Пашкевича (ну того самого, нашего агента, он должен был тоже подтянуться туда), мы узнали, что каратели прибудут в час дня, и заранее подготовились к торжественной встрече.

Смирницкий со своими бойцами заминировал дорогу, кроме того, еще на деревьях, на высоте чуть больше трех метров, развесили четыре шрапфугаса, направив их на землю под углом 30–45 градусов. С целью культурно причесать карателей, конечно же. Потом мы заняли позиции, где указал Смирницкий (ну, чтобы сами от шрапфугасов не пострадали), и затаились.

И в час дня (орднунг) гости пожаловали, мы их и встретили в лучших традициях. Вначале сработал фугас, и броневик ганомаг отбросил копыта, то есть колеса (и местами гусеницы). Тут немцы все повскакивали с сидячих мест, для того чтобы выпрыгнуть из машин, и Смирняк (ну, Смирницкий) завел свой аццкий лисапет, наверно, девяносто процентов немцев полегло тут же. Каска от пули не спасает, спасает от осколков на излете, а тут Смирняк чуть увеличил содержание ВВ[454], и нам осталось только дострелять четверку выживших. А полицаи, которые по приказу немцев собирались в Станюках, сами же и разбежались, даже оружие местами раскидали. Из вражеской техники только один мотоцикл и один грузовик можно отремонтировать, остальное бесполезно везти, грузовик дошел своим ходом, а мотоцикл на буксире. Ну, еще у врага мы захватили два огнемета, два станковых пулемета «Максим» и два МП-40, несколько десятков карабинов Маузера и патроны.

– У вас все?

– Да, товарищ капитан. А генерал наш мировой мужик, оказывается.

– Какой, к чертям, генерал?

– Да Баранов, Сергей Васильевич, тоже с нами в рейде был, из карабина немецкого стреляет, как Никодимов.

– Вы, свиньи индокитайские, охренели, что ли, кто вам разрешал генерала с собой брать, а если бы его там убили? Названивал бы потом я кандалами где-нибудь за полярным кругом. И вы бы рядом, звеня веригами[455], тоже лесорубствовали.

– Так мы и не брали, Игоревич, товарищ Баранов сам в машину сел, а как ему откажешь, он же генерал!

– Убью я тебя, Петька, доиграешься, махновец хренов. Лейтенант Смирницкий, а вы чего молчите?

– Товарищ Любимов, он плохо слышит. Когда в крепости воевал, рядом с ним фашистская бомба упала, и его контузило, говорите громче, – поясняет ситуацию мне Петр.

– Спасибо, Петруха. – И дальше продолжаю громче: – Лейтенант, как додумался до того, чтобы шрапфугасы на высоту установить?

– Товарищ капитан, снизу фашисты прикрыты днищем автомобилей, бортами, шасси, моторами, а сверху только тент. И тент пропускает шрапнель, почти не уменьшая пробивную силу осколков, так урону больше.

– Ну, молодец лейтенант, благодарю за службу.

– Служу Советскому Союзу, товарищ комдив!

– Ну, все, давайте поужинаем. – Тем более, пока мы говорили, один из помощников Крамскова (Шогемоков вроде) принес на подносе три порции перловой каши, из тухватулинских запасов, и мы с аппетитом поужинали, запивая чаем на смородиновых листьях. После ужина ребятки засобирались, да и Маша пришла. Как только ребята вышли, мы тоже погасили «катюшу» и было легли спать, да не тут-то было.

– Товарищ комдив, извините, тут к вам сержант Майер вернулся, то есть вернулся к дивизии, а просится к вам на доклад, – кричит воспитанно с улицы дежурный штаба Нечипоренко (это я по голосу определил).

– Одевайся, Машунь, – говорю начтылу я, потом кричу Нечипоренке: – Сейчас, дайте одеться, ироды.

Ну и в положенное время в землянке появляются Майер и танкист.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

– Давай, Нечипоренко, обращайся, хотя и так ясно, можешь идти в штаб, с Майером я сам поговорю. Проходи, товарищ сержант, присаживайся. Рассказывай!

– Значит, двадцатого июля я во главе вверенного мне спецвзода пошел в диверсионный набег. В координирующей беседе с остальными командирами ДРГ нашему взводу досталось северо-западное направление, поэтому мы сразу же в ночь двинулись в путь. Ночью и прохладней, опять же, противник по ночам не проявляет активность. Двадцать первого утром мы устроили засаду в пяти километрах от деревни Нинковичи; по показаниям встреченных нами местных жителей, на данном участке дороги ими были замечены частые передвижения колонн противника: из центральной усадьбы колхоза имени Берии гитлеровцы вывозили продовольствие, зерно, мясо, молоко и молочные продукты. Там была МТФ[456], ну и вообще склады.

Примерно в девять часов утра в сторону села Нинки проследовала колонна, примерно двадцать повозок, под охраной отделения гитлеровцев и двух десятков местных полицаев. То, что они полицаи, я понял по белым повязкам с надписями «Полиция порядка» на немецком языке. Можно было порезать их всех из пулеметов, но могли пострадать лошади, а лошади нам нужны. Вот мы и не стали нападать на врага, решили атаковать на обратном пути, когда гитлеровцы и их прихвостни будут с добычей. И действительно, после полудня колонна, нагруженная добром колхоза имени Берии, пошла обратно. К тому времени засада была готова, я разделил людей на три части: группа Либенскаускаса (трое бойцов) прикрывает нас со стороны Нинок, группа Уфимцева (пять бойцов и легкий пулемет) прикрывает нас со стороны города. Ну а посередине гитлеровцев ждет основная часть ДРГ.

Пока ждали колонну обратно, мы приготовились, нам нужны были живые лошади, но не нужны седоки, потому я распределил стрелков по телегам, то есть у каждого бойца была определенная повозка, и красноармеец обязан хотя бы со второго выстрела, но уничтожить возницу. Пулеметчикам Черемисиных и Туляпбергенову я поручил повозки, на которых ехали гитлеровские охранники (Майер, будучи сам этническим немцем, старательно избегал называть немцев немцами). Противник попытался дать нам отпор, но трудно остреливаться от сидящего в отрытом укрытии, когда сам находишься на открытом пространстве и укрыться никаких перспектив, да и большинство полегло от первых выстрелов, а ДП-27 на пятидесятиметровой дистанции шансов не оставляет никаких, потому сибиряк и туркмен справились с германцами самостоятельно, а полицаев отстреливали всем миром.

И гитлеровцы, и полицаи почти все уничтожены, двое бежали в лес, у нас погибло двое и ранено трое, двое тяжело, один в живот, другой в голову, бежавших я не стал преследовать, мы могли напороться в лесу на их пули.

В связи с тем что мы захватили большое количество провианта, я решил возвращаться в лагерь, бросать жалко. Вот потому всю ночь шли и сегодня шли лесными тропами весь день, так что первый наш рейд окончен, товарищ капитан.

– Благодарю за службу, сержант, все отдыхайте, а подводы разгрузим завтра.

– Разрешите идти, товарищ комдив?

– Да, Рудольф, иди.

Отмазал я Машутку от ночной приемки матблаг, ну, реэкспоприированного имущества Страны Советов. Значит, самое время приступать к… ну, к «Прощанию славянки». Короче, на этом месте Шехерезада (то есть я) промолчит.

23 июля 1941 года, где-то в Белоруссии

(в 100–150 км от Брестской крепости).

Просыпаюсь от стука в дверь, оглядываюсь, а рядом никого – знать, Маня ушла.

– Кто там? Войдите.

И в землянку просочился командир партизанской сотни (кавалеристы так окрестили свой эскадрон, по аналогии с партизанскими сотнями времен Гражданской, Ильиных наслушались) товарищ Бондаренко и с ним военврачиха, то есть военветврачиха Бусенко. Увидев последнюю, я чуть в осадок не выпал, ну как же она похожа на Бусинку, и ФИО такое же.